Людмила Радковская из Орехова-Зуева не знала, где ее Ромка и что с ним.
Перекати-поле войны. После конфликта в Приднестровье 19-летний мальчишка поехал сражаться за независимость Абхазии. И через три месяца погиб, не успев отослать даже письма домой.
Уже после смерти Романа Радковского усыновила абхазская семья и похоронила его, бесприютного, вместе со своим сыном, которого убили в том же бою. “Но нельзя, чтобы человек один был. Должен же по нему хоть кто-нибудь отплакать”.
Кадры военной хроники. Абхазка в черном гладит белобрысого паренька. А свой тут же, в соседнем гробу.
Давно это было. В апреле 93-го. Еще в ту войну.
В конце сентября 2007 года неподалеку от Кодорского ущелья, на абхазской территории, грузинский спецназ опять захватил в плен пятерых местных пограничников-срочников. Двоим солдатам — Артуру Дворкину и Игорю Музоваткину — на месте столкновения отрезали головы.
Грузинская сторона оправдала свои действия тем, что, по мнению официального Тбилиси, это был не отряд абхазских новобранцев, а специально подготовленная диверсионная группа для заброски в грузинский тыл.
“Грузия — страна фашизма и террора”, — парировал президент независимой республики Сергей Багапш.
Ухудшение отношений двух стран — не первое и не последнее за 14 лет, что прошли после грузино-абхазского кровопролития.
Но причины последней разборки кроются скорее в высокой политике — Олимпиада-2014, что будет в соседнем Сочи, должна внести свои коррективы и в экономику Сухуми. Здесь построят цементный завод, отреставрируют аэропорт, чтобы принимать иностранных гостей. И уж точно пацифистская Европа не допустит, чтобы рядом с праздником мирового спорта опять загремели выстрелы.
В общем, хотя Грузии это и не нравится, в Абхазии все будет хорошо. Скоро. Наверное.
А люди — что люди, они всегда надеются на лучшее.
Пусть и живут — в настоящем.
Осыпавшаяся штукатурка сталинских построек в центре Сухуми, каменный парапет у почти безлюдного моря. Конец бархатного сезона.
Словно потертые декорации спектакля, который идет много-много лет, по привычке собирая зрителей. Так театрально, наверное, выглядел Рим после нашествия варваров.
Лишь один-два дома вдоль дороги — как новые. Их отреставрировали. Зря, по-моему.
Сухуми это не идет.
Не вернулись из боя
Старая Нуца пригнала коров с пастбища на вечернюю дойку. Заглянула, как обычно, на кладбище. Тут же, в саду их старой усадьбы, по старинному языческому обряду, две беседки утопают в цветах. Сразу и не подумаешь, что это — мавзолеи.
На одной из могил — закуренная сигарета. Чтобы покойник не тосковал без табака.
Так мне объяснили. И я ее зажгла.
Тянется по земле сизый дымок. “Кто здесь?” — ахнула Нуца.
Никак не ожидала она увидеть журналистку из России. Зарделась, протянула мне стакан с теплой водкой — на улице двадцать пять градусов.
За праздник — День абхазской независимости. И на помин души.
“Неужели и в Москве помнят про моих Родика и Рому? — сказала Нуца на ломаном русском. Добавила на абхазском тихо: — И тот, и этот, так и знайте, мои дети, родные сыновья”.
Дорога до деревни Звангрипш — дальняя, от Гудауты через разрушенные до сих пор, спустя пятнадцать лет, селения часа полтора в горы.
У любого прохожего спроси — каждый покажет, где живет семья героя войны Родика Барцыц, кавалера ордена Леона (Льва) — высшей здешней награды.
Улица названа его именем.
Улица — косая тропинка вверх, сквозь заросли ежевики, где проедет только “уазик”. Камни и песок. Пыль. А в конце — табличка с названием.
* * *
День абхазской независимости. Собраны от соседей столы, накрыты клеенками и сдвинуты вместе на веранде.
На окраине Сухуми гуляет вся улица. Больше ста человек.
Это мало — на свадьбу здесь обычно созывают до тысячи гостей.
Хачапури, и вино, и абхазская чача. “Только не называйте ее грузинской, пожалуйста!”
Через час, расслабившись, мужская половина стола запевает что-то бесконечное на родном. Женщины молча слушают, подперев щеки руками.
Под всполохи далекого фейерверка разглядываю тени на их лицах.
Усталые лица. Усталые голоса. У людей, которые пережили страшное, они всегда остаются такими. Даже когда они будто бы смеются.
День победы останется праздником уставших. Сколько бы лет еще ни прошло.
* * *
“Родик Барцыц обычно спускался с гор после боя, чтобы отдохнуть и покушать домашнего, — вспоминают в селении Звангрипш. — Мальчика с собой прихватывал, ровесника. Он приезжий, не наемник, нет — просто романтик, приехал помочь. Ему нравилась Абхазия, Черное море. Но до Сухуми развеяться и покупаться они не добрались, там были враги”.
Звали мальчика Ромой. Молчаливый. Но аккуратный. Автомат оставит при входе. Ноги вытрет. Поест, помоется, полчаса с Родиком подремлют в спальне — и обратно, на фронт.
Старшая сестра Родика, Лилика, пыталась узнать, откуда этот паренек и как попал он в их неспокойную страну.
— Не важно, — хмурился Рома. — С родителями поссорился. Они не понимают, что я уже вырос.
— Три месяца он к нам заходил. А в апреле 17-го был страшный бой под местечком Шубары. Наутро отцу сказали, что нашего Родика больше нет. Тот пал смертью храбрых. Надо было ехать его забирать в гудаутском морге, чтобы похоронить.
Лежали рядом два паренька. Тихие, молчаливые. Один — свой, черненький. Другой — светловолосый. И тоже… свой. “Беру обоих”, — сказал Максим Барцыц.
— Мы знали, что если и есть где у Романа родители, то к нам им никогда не добраться. Далеко, страшно. Но нельзя же мальчишке быть в братской могиле, вот и положили его в нашем саду. Под пальмами. Красивое место. И друг всегда рядом.
Сняв женское платье, сразу после похорон ушла в горы сестра Родика Лилика. Мстить за брата. И за того парня, что пришел к ним неведомо откуда и стал после смерти родным.
— Видите, облака над горами плывут? — кивает в сторону снежных вершин 40-летняя Лилика. — У нас говорят, что это души погибших ребят. Они всегда над нами.
После победы Лилика так и не создала семью. Не родила детей. Живет с родителями, помогает матери по хозяйству. Верно, суженый ее тоже погиб. Может быть, они даже не успели познакомиться.
* * *
Из разговора на набережной:
“После победы мне было 16, приехали ночью с гор и забрали замуж, — рассказывает 30-летняя абхазка Анжелика. — Наши. Все с автоматами. Я жениха своего даже не знала. Он меня где-то увидел — и сорвало крышу. Он только с фронта пришел, отчаянный. Сопротивляться было бесполезно, пригрозили убить мою маму, если не соглашусь. Защитить было некому. У меня дедушка был грузин, когда началась война, он выпил уксус, не выдержав позора, покончил с собой, а остальные мужчины в роду погибли.
…Прожила замужем в маленькой деревушке 3 года. Вместе с маленькой дочкой сбежала оттуда. Танцевала в местном сухумском ансамбле, зарабатывая на жизнь. Встретила еще одного человека.
— Да сейчас все, слава богу, хорошо, сына вот родила, — приговаривает молодая женщина. — Но как вспомню из детства — людской муравейник на пляже, музыка играет, эскимо тает на палочке, и солнце бьет в глаза — комок в горле. Хотя бы на секунду туда вернуться…
Домик у моря
Нестерпимое абхазское солнце за окном вдруг меняет унылый подмосковный дождь. Пустые казармы морозовских фабрик Орехово-Зуева, желтые листья на тротуарах.
“Долго искала я могилу моего Ромашки. Знаешь, может, оттого что не видела сына погибшим, он для меня оставался живым — просто воевал где-то”.
Мать Романа Радковского Людмила потихоньку делает ремонт на очередной съемной квартире — комната метров десять, крошечный балкон. “Мне 57 лет уже, — говорит она. — Надо бы отдохнуть, но не работать нельзя. Мы же беженцы, из Приднестровья, никому, кроме себя, не нужны. Это счастье, что сейчас недорогое жилье нашла — а то по ореховским коммуналкам годами мыкалась”.
Родной городок Дубоссары по центру разделен линией фронта. Год 1992-й. Там — молдаване. Здесь — сторонники независимого Тирасполя. Хотя, если честно, перемешано все.
— Так получилось, что Ромин отец случайно остался жить на молдавской стороне, а мы — на Приднестровской.
Пару раз я пыталась отнести ему сумку с продуктами, но патрули возвращали назад. Знала только, что раз мужа водили на расстрел, но в последний момент сжалились. Этим и успокаивалась. А вот Ромка маялся — в 18 лет хочется настоящего. А я его на улицу не отпускала. “Еще чего, хочешь, чтобы отца все-таки прикончили, если узнают, что ты в армии?”
Ужасно, когда сыновья уходят из дома воевать, не спросившись своих матерей.
Он все-таки сбежал. Без спроса. Пусть и на чужую войну.
“Прошло несколько месяцев, от Ромы никаких вестей, я почувствовала, что-то случилось, уже и муж вернулся с той стороны, а будто мина замедленного действия затикала в доме. “Где Ромка, что с ним?” “Был бы жив — сообщил бы”, — как-то в сердцах ляпнула, и снова ругань, в конце концов развелись. Я в Россию уехала, в Подмосковье, места себе не находя, супруг остался в Дубоссарах.
Смирилась как-то со временем, к горю тоже потихоньку привыкаешь. О том, что есть на земле селение Звангрипш и там могила ее сына, Людмила Радковская узнала совсем недавно.
Между их непризнанными странами — Приднестровьем и Абхазией — пролегли уже не одна, четыре границы.
Если добавить сюда еще украинскую и российскую. Официальная похоронка добиралась долго. Туда-сюда. Две войны успели закончиться.
Но дошла все-таки.
…В Абхазию Людмила Радковская приехала на прошлый День победы, в конце сентября. И поразилась, узнав, что есть на земле место, где до сих пор помнят о ее сыне.
Пришлых русских мальчишек, что сражались и погибли на стороне Абхазии, было не так уж и много. Рома Радковский — один из них. Посмертно он — как и Родик Барцыц — был награжден орденом Льва — высшей наградой республики, которую отдали матери.
“Раньше думала — ради чего живу? Теперь вот цель появилась — переехать сюда, под Сухуми, на берегу моря открыть маленькую швейную мастерскую, чтобы помогать людям ремонтировать старую одежду. На новую у многих до сих пор просто не хватает денег. Но так хочется быть нужной, хоть на этом краешке земли, связанном с моим Ромашкой”, — говорит Людмила Радковская.
Эта картинка, понятная без слов, не принадлежит ни определенному времени, ни какой-то одной стране.
Две женщины в черном — русская и кавказская — встретились первый раз возле могилы сына. Одного на двоих.
И, увидев друг друга, не сговариваясь, заплакали.
А над ними, в горах, таяли облака.
Сухуми—Звангрипш—Орехово-Зуево
