Популярный ведущий радио “Эхо Москвы” Матвей Ганапольский — мигрант и никогда этого не скрывал. Но ясно одно: без него в Москве было бы гораздо скучнее. Живой, экспрессивный, умный, он привнес в столичную расслабуху немереного драйва, он так умеет зажигать, что мало никому не покажется. Но сегодня на первый взгляд весельчак и балагур г-н Ганапольский согласился на исповедь.
На исповедь провинциала.
Когда я веду эфир, радиослушатели часто пишут мне SMS: “Езжай-ка ты в свой Львов, если тебе не нравится, что тут происходит”. Вот это ехидство коренных москвичей, которые забыли, что они 30 лет назад были голоштанные и их сюда занесла какая-то нелегкая судьба, поражает. На самом деле все мы лимитчики в этом смысле, что и выразил Меньшов в своем гениальном фильме “Москва слезам не верит”.
Грезы о Москве
Я родился и вырос в одном из самых прекрасных городов мира — Львове. Мои сверстники развлекались народной забавой под названием “бревно”: собирались две компании, катили друг на друга огромное бревно и давили друг друга. Я в этом участия не принимал, стоял в сторонке. Все это я бросил, сел в поезд и поехал в неизвестное. Этим неизвестным был Киев. Но мне опять чего-то не хватало.
Москва — это было нечто непостижимое. Центральное телевидение, передача “Что? Где? Когда?”, КВН. Все богатства, нужные знакомства, связи были только в Москве. Мне помог случай: я уже закончил школу, где-то работал, вращался в театральных кругах. Стояла компания, подошел какой-то человек и сказал, что поступил в Щукинское училище. Я чуть с ума не сошел! Ведь этот человек поступил учиться в Москву, значит, ему разрешен въезд в Москву! Я подошел к нему с открытым ртом и большими глазами. “Да ну чего там, в Москве такие же люди”, — сказал он. И я тоже решил поехать .
Старушка-спасительница
Самолет сильно задержался, так что в аэропорт прибыл практически в 12 ночи. На такси у меня денег не было, сел в автобус, приехал, вышел у метро “Парк культуры”. Три часа ночи, куда идти — не знаю, что делать — не знаю. Вдруг идет какая-то старуха, я поворачиваюсь к ней: “Скажите, пожалуйста, где здесь Вахтанговский переулок?” Она мне вдруг говорит: “А ты что, приехал поступать? Тогда иди за мной”. И так мы шли до Арбата.
Старуха доходит до переулка Вахтангова, и мы подходим к Щукинскому училищу. “Это здесь. А тебе что, спать негде? — спрашивает моя проводница. — Я здесь, в соседнем подъезде, абитуриентам койки сдаю”. Теперь я понимаю, что Бог есть. Говорят, у каждого свой бог. Есть бог моряков, путешественников, а есть бог провинциалов.
“В провинции было много талантов, и я был одним из них”
Поступил в Щукинское училище на заочную режиссуру, затем гордо приехал в Киев. После двух лет обучения я поехал сдавать очередные экзамены в Москву и вдруг понял, что должен здесь остаться. Москвичом можно было стать двумя способами: либо жениться, либо перейти с заочного на дневное отделение. Жениться я не мог, был стеснительным мальчиком, романтиком, читал умные книжки и хотел жениться только по любви. Я пошел в ГИТИС и поступил на очный. Пришел в Щукинское училище, там на меня наорали, пошел в ГИТИС, там тоже на меня наорали, потому что узнали, что я учился в Щуке.
Закончил ГИТИС, режиссерский факультет. Девушку московскую я так и не встретил, они мне все казались недосягаемыми. Уехал в Киев. Но это опять же Господь меня так готовил: чтобы перебраться в Москву окончательно, я с 81-го по 86-й должен был тусоваться в Киеве. Тогда здесь открыли Театр эстрады, я поступил туда работать. Все это время тосковал по Москве, и опять же мой мигрантский бог написал для меня историю.
Совершенно случайно я узнал, что Виктор Берковский, ныне покойный, Сергей Никитин и Вениамин Смехов написали мюзикл “Али-Баба”. И я поставил спектакль “Али-Баба и сорок песен персидского базара”. Этот мюзикл украинское руководство запретило выпускать. Тут я понял, что мне конец. И тогда сделал отчаянный шаг: позвонил Вениамину Смехову, и в Киев приехал Берковский с известным театральным критиком Эдуардом Графовым, после чего в “Советской культуре” появилась статья о замечательном спектакле, который поставил Ганапольский. И трясущееся украинское руководство было вынуждено пустить этот на самом деле безобидный спектакль. С этим мюзиклом мы объездили почти все союзные республики, а потом он был показан в Театре эстрады в Москве. После чего художественный руководитель театра Борис Брунов подошел ко мне и вдруг сказал, куря свою сигару: “Хотите, я вас могу взять режиссером в свой Театр эстрады?” Немедленно, не раздумывая, не дав ему закончить фразу, я сказал: “Да!!!” Так я оказался в Москве.
“Я затоптал в себе киевскую гордость провинциала”
Я зарабатывал деньги как мог, был простым гастарбайтером: чего-то где-то убирал, мыл полы. Конечно, мне помогали родители, присылали 90 рублей в месяц. И тут Эдуард Успенский, с которым я подружился после того, как в Киеве поставил его сказку, мне сказал: “Слушай, а что если на Всесоюзном радио в детской редакции поставить мои “Колобки”? Так я поступил в детскую редакцию.
Вдруг я понял, что хочу сделать свое радио. А тогда, в 90-м, в Моссовете появились новые люди. Я побежал туда, стал вести переговоры. Наконец мне назначили встречу. Прихожу. Передо мной из двери выходит какой-то высокий бородатый человек. Захожу в кабинет, и мне говорят: “Вы знаете, у нас была только одна лицензия. Как раз перед вами зашел человек, и мы ее ему дали. Может быть, вы с ним поговорите”. Этого человека звали Сергей Корзун. Я поговорил с ним, и мы поняли, что вместе никогда работать не будем. Он хотел открыть информационное радио, а я развлекательное. В его радио не было места мне. А мне совершенно было не нужно то, что делал он. Мы разошлись. После я ходил дома по комнате и думал: почему я совершаю глупость? И я затоптал в себе киевскую гордость провинциала и пошел к Корзуну. А радио, на которое он получил лицензию, называлось “Эхо Москвы”. Корзун спросил: “Кого ты можешь привести?”. “Могу привести артистов”, — ответил я.
Так появилась передача “Бомонд”.
“Давлю в себе “москвятину”
