Посмотрите на этот снимок. Замечательный парень, верно?
Его больше нет.
Очередная жертва службы в армии по призыву.
И, как всегда, никто не виноват.
Москвичка Алла Борисовна проводила сына Кирилла Григорьева в армию в конце мая 2005 года. После школы он поступил на вечернее в Горный институт, а после первого курса его призвали. Алла Борисовна волновалась, но нашелся знакомый полковник Генштаба Сергей Анатольевич Овчинников, сказавший: “Ничего не бойтесь, я устрою, будет служить в Москве, у меня под боком”.
Кирилл прошел курс молодого бойца в части в Баковке и в августе усилиями полковника Овчинникова был прикомандирован к Управлению информации и связям с общественностью Минобороны — для выполнения подсобных работ на компьютере.
Когда Кирилла посылали по Москве с курьерскими поручениями, он забегал к маме на работу. Главная ее задача состояла в том, чтоб ребенка накормить и дать с собой еды, денег, сигарет. Он постоянно был голоден, поскольку в солдатскую столовую не ходил, чтоб лишний раз не попадаться на глаза “дедам”. Но они все равно требовали мзду: бесконечные торты, курицы гриль, дорогое курево, карточки для мобильников и деньги, деньги, деньги. Кирилл с матерью шли на базар, накупали всего, и он возвращался в свою армию с сумками наперевес. Она удивлялась: “Почему только к тебе пристают?” Он говорил: “Что ты, с меня еще мало требуют, с других гораздо больше”.
Били, мучили. Но он рассказывал, только когда были очевидны последствия. Жалел мать. Как-то в очередной раз попросил денег, она сказала: “Все, печатный станок сломался. Вот сто рублей, хочешь — себе бери, хочешь — мне оставь”. Он улыбнулся: “Давай пополам порвем”. И успокоил: “Да ладно, нет так нет, как-нибудь добуду, не переживай”. Мужской характер. Старался не быть в тягость и не навешивать свои проблемы на окружающих.
Но кое-что мама, конечно, видела. В декабре, например, Кирилла избили так, что он еле ходил. А в конце января вдруг страшно простудился, заболел. Оказалось, ночью его подняли “деды”, велели принести пива, а у него не было ни копейки, и они заставили бегать во дворе Генштаба — сто кругов в одних трусах, когда мороз стоял тридцатиградусный. А девушка его однажды рассказала, что когда он был в увольнении, ему позвонили на мобильник, и он потемнел лицом, а когда она спросила, кто это, ответил: “Тот, кто тушил об меня бычки”.
…Случайные кадры из бесконечного фильма ужасов. Он не рассказывал, наверно, и сотой доли того, что с ним происходило.
Кирилл отслужил год. Мама считала дни.
9 июня 2006 года в семь утра раздался телефонный звонок. “Вы такая-то? Ваш сын имеет отношение к Арбату?”
Кирилл имел отношение к Арбату. Место его службы находилось прямо за станцией метро “Арбатская”, улица Знаменка. “Вы не пугайтесь, — сказал женский голос. — Я из морга. Ваш мальчик умер, мы нашли при нем военный билет и паспорт”. И перечислила одежду, в которой Кирилл был накануне днем. Заходил к ней на работу, его отпустили в увольнение.
В первый момент она не поверила. Потом ей стало плохо.
В морг поехали с подругой. Там не хотели показывать Кирилла, говорили, что его уже опознали. Кто мог опознать, если она, мать, здесь? Подруга дала денег. Тогда Аллу Борисовну подвели к столу, приподняли край простыни.
Это был он.
* * *
Военнослужащий срочной службы Кирилл Григорьев выбросился с балкона девятого этажа дома номер шестнадцать по улице Новый Арбат. Лестничные площадки там выходят на балконы, они ничьи, никто по ним не ходит. Кирилл поднялся вечером на такой балкон, сидел и писал записку. Длинную. Со всеми попрощался отдельно — с мамой, бабушкой, с девушкой. Закончил так: “Какая Москва красивая. Она у меня вся как на ладони... Ну ладно, что-то холодно становится. Пора”.
Консьержка рассказала Алле Борисовне, как в начале первого ночи прибежала женщина: “У вас жилец упал с балкона!” Крика не было. Она просто услышала, как за спиной упало что-то тяжелое, обернулась — человек лежит.
Военная прокуратура Московского гарнизона возбудила уголовное дело. На допросе Алла Борисовна рассказала следователю все, что знала, — про “дедов”, избиения, вымогательства. Следователь спросил: “Почему же вы к нам не пришли?” Она сказала: “Я не верю людям в погонах. Но сейчас я у вас. Что вы можете?”
Следователь сказал, что все молчат.
Кирилл в предсмертной записке указал фамилии “дедов”, но этого недостаточно, чтоб отправить их под суд по статье “Доведение до самоубийства”. Записка должна быть подтверждена показаниями свидетелей. Все свидетели — солдаты, сослуживцы Кирилла. Они запуганы до смерти. Их уже перевели в другую часть, но они не желают говорить ни за что.
Алла Борисовна и сама разговаривала с несколькими сослуживцами Кирилла и от всех слышала одно и то же: “Дедовщины у нас нет, ничего не знаю, не видел, не слышал, при мне его не били”. Приятель Марат (Кирилл с ним дружил, рассказывал матери, как они вместе попрошайничали, чтоб принести “дедам” денег) сказал то же самое: “Ничего не было, я с ним не ходил, денег не стрелял”.
Ничего не было. Все приснилось.
В военкомате Алле Борисовне выдали розовую бумажку: “Умер при падении с девятого этажа”. Сказали: “Идите в собес, там вам оформят льготы”. В собесе сказали: “Это не к нам”, послали в Пенсионный фонд. В Пенсионном фонде объяснили, что если бы было написано “погиб при исполнении воинской службы”, тогда они бы могли оформить какое-то пособие. А так — нет.
Алла Борисовна обратилась в Фонд “Право матери”. Фонд разместил в Интернете историю Кирилла Григорьева, его фотографию и написанную на балконе записку.
* * *
“Приветствую вас, читатели этого письма. Я Григорьев Кирилл Борисович 1987 г. рождения пишу эту предсмертную записку для того, чтобы расставить все точки над и. Сейчас где-то 21.00 по московскому времени. Я прохожу службу в данный момент в в/ч 74213 с 30.06.05, а с 8.08.05 я был прикомандирован в Генштаб ВС РФ, где мое место работы было в ГИС “Интернет” под руководством капитана 1-го ранга Николаева И.Б., в последствии Ланцова П.Н. Мы, солдаты прикомандированные, жили в комендатуре под командованием Бердыгулова С.Б. (полковник), его замом был Данилов В.Е. Командир моей роты капитан Чеботарев А.П. Ну теперь по порядку: у меня есть данные, что Данилов В.Е. брал взятки с солдат (или родителей военнослужащих) для того, чтобы прикомандировать их. У меня есть товарищ, ФИО которого по известным причинам я называть не буду, который дал ему энную сумму денег.
Второе: У капитана Чеботарева А.П., командира 1-ой эксплуатационно-технической роты очень много левых выездов. Летом практически вся рота разъезжается на работы, с которых командование получает прибыль. Да кстати старшина первой роты тоже имеет свою прибыль за то, что отпускает в увольнение военнослужащих, находящихся под его командованием. Например, 30-го я сам встречал ряд. Степкина или Степочкина, не помню точно фамилию, ну и еще 2—3 человек, с которых он берет где-то 5 тысяч рублей в месяц.
О дедовщине:
Когда я был в комендатуре у нас были дембеля Шилов В.А., Капитанов М., Балдин М., которые заставляли нас приносить им деньги, спиртное, сигареты, карточки моментальной оплаты сотовых услуг, а на отказ они били нас до изнеможения, издевались изощренным образом, не давали спать. Мало того, они били нас просто так от нечего делать, когда были пьяны. Мы ходили в неофициальное увольнение через дежурных офицеров, доставали деньги таким путем: либо воровали, либо стреляли (просили денег у прохожих).
О дедовщине в роте:
Когда меня отправили служить в роте, я знал не понаслышке, как дембеля заставляют приносить им деньги младший призыв. Я боюсь, я не могу туда ехать, я пришел к выводу, что лучше умереть, чем вернуться туда. Там есть некоторые личности: Седых, Земсков (старший сержант), которые нещадно бьют младший призыв. Я не поеду туда, мне там конец...”
* * *
Формально Кирилл являлся рядовым строительной части в Баковке, но как прикомандированный к Генштабу проживал в казарме комендатуры на Знаменке. Подъем в полшестого, с шести до восьми в помещении Управления информации занимался подготовкой ежедневного дайджеста прессы, дайджест относили начальнику управления Рыбакову, тот передавал его министру обороны, а Кирилл переходил через улицу в соседнее здание и трудился на третьем этаже в редакции ГИС “Интернет”.
После майских праздников его переселили в Баковку. Теперь он ночевал в своей роте, по утрам его возили в Генштаб, а без четверти пять — забирали обратно. Баковские “деды” оказались не лучше генштабовских, и жилось там еще хуже, чем в Москве. 6 июня он позвонил маме, сказал, что его, слава богу, снова переселяют в казарму комендатуры Генштаба. Но, судя по записке, радость была напрасной: начальство комендатуры не захотело оставлять Кирилла. Почему? Видимо, надо было платить. Полковник Овчинников, устроивший сюда Кирилла, к тому времени уже уволился, “крыши” у него теперь не было, а если койко-место в казарме Генштаба стоит денег, то с какой стати Кирилл будет спать на нем бесплатно?
* * *
С полковником Бердыгуловым я говорила по телефону, представившись журналистом “МК”. Он сразу сказал, что все материалы, необходимые для проведения следствия, переданы в прокуратуру. Все там, у него ничего нет.
— Понятно, — сказала я. — Но я другое хотела спросить. Вы знаете, что у вас в комендатуре среди военнослужащих процветают неуставные отношения?
— Если такие лица будут выявлены в ходе следствия, они будут наказаны, — строго ответил полковник Бердыгулов.
Если следствие выявит у него в комендатуре неуставные отношения — значит, он про них знает. Если не выявит — значит, не знает. Так, что ли, его надо понимать? На всякий случай я спросила еще раз:
— ВЫ командир. ВЫ знаете, что во вверенном вам подразделении неуставные отношения?
— Все, что касается этого дела, — все в прокуратуре, — повторил полковник Бердыгулов. Крепкий орешек.
Капитан 1-го ранга Ланцов, под руководством которого Кирилл работал в ГИС “Интернет”, был более разговорчив:
— Претензий к нему не было. Добросовестно выполнял все задачи. Его знали не только в редакции, но и во всем управлении, он настраивал компьютеры, ставил антивирусные программы.
Для коллектива редакции его смерть — это шок. Никто не ожидал. Я его спрашивал, как дела, он всегда говорил: все нормально. Если бы сказал, что что-то не в порядке, — мы бы приняли все меры.
У него было свое рабочее место, компьютер, телефон, всегда мог звонить маме, связаться с ней по электронной почте. Женщины наши его подкармливали, угощали сладким, когда пили чай. Все было нормально, он занимался работой, которая ему нравилась. Мы не понимаем причин — может, это не самоубийство?
— Вряд ли, — сказала я. — Он оставил записку, там все написано.
Что касается непосредственно службы, то здесь у Кирилла действительно все было в порядке. Парень грамотный, воспитанный, не халтурщик, и характер легкий, жизнерадостный. Полковник Овчинников, устроивший его в Генштаб, говорил Алле Борисовне, что после окончания службы он может заключить контракт и остаться здесь работать, им очень довольны.
Полковнику Овчинникову я, кстати, тоже позвонила. Он сказал, что знает про несчастье, случившееся с Кириллом, но сам сейчас не в Москве, в отпуске, вернется только в конце августа.
* * *
Чтобы проверить, так ли безнадежно обстоят дела с расследованием обстоятельств смерти Кирилла Григорьева, как это показалось его маме, я обратилась в Главную военную прокуратуру с просьбой разрешить мне встретиться со следователем, который ведет уголовное дело. А если нельзя с этим следователем, давайте я поговорю с другим, который вел аналогичное дело, уже закрытое. Пускай он расскажет, какие в таких случаях возникают трудности при расследовании, чем они объясняются.
Главная военная прокуратура ответила категорическим отказом: “Пока открыто уголовное дело, никаких комментариев не даем”.
Пришлось с тем же вопросом обратиться к бывшему следователю МГВП, который недавно ушел в отставку. Фамилию свою он, правда, просил не называть, но подтвердил бессилие военной прокуратуры, сказав, что “доведение до самоубийства” в войсках удается доказать крайне редко. Свидетели молчат, потому что смертельно боятся и “дедов”, и командиров.
Армия наша устроена таким подлым образом, что солдаты в ней — это скот. Скот не дает показаний, поэтому осуществлять правосудие в армии крайне сложно. А где нет правосудия, там творится беспредел. Поэтому “деды”, калеки, самоубийства — они есть и будут.
* * *
Но сегодня дело уже не в “дедах”. Дело — в деньгах.
Чтобы сын сумел пережить службу в армии и остаться более или менее здоровым — физически и психически, надо платить большие деньги. Надо заплатить приличную сумму сразу в военкомате, чтоб его оставили в Москве. Надо поехать в часть, познакомиться с ротным, и дать ему денег, и пообещать привозить каждый месяц в два раза больше, чтоб сына отпускали в увольнение и не придирались. Старшине и взводному тоже надо давать не меньше — за то, чтоб они “держали крышу” и сына не били особенно сильно. Ну и “дедам” — им следует обязательно передавать через сына хорошие подарки, чтоб они не злились, что взводному платят, а им — нет.
Мы давали деньги воспитательницам и нянечкам в детсаду. Потом дарили конверты учительницам в школе. Теперь должны исполнять конституционный долг перед Родиной — платить ротным и “дедам”.
Ладно бы вся эта мерзость творилась в каком-нибудь отдаленном гарнизоне, куда начальство добирается раз в десять лет. Но на солдатах делают деньги в Генштабе — прямо под носом у министра обороны. И совсем его не боятся — вот что удивительно.
Впрочем, чего бояться. Министр занят высокой политикой, взятки и мордобой — не его уровень. К тому же все повязаны, никто ничего не скажет, никто ничего не узнает, и любая мерзость, любое преступление будет надежно скрыто, похоронено розовой бумажкой из военкомата: “Умер при падении с 9-го этажа”.
Лучше бы они написали: “Умер при падении в ад”.
