Если бы десять лет назад в такие же июньские дни я не находилась в больнице города Буденновска вместе с тремя тысячами заложников (минимум тремя тысячами), я бы, наверное, не обратила внимания на то, как отмечался на минувшей неделе этот печальный юбилей.
Но, поскольку я там была, мне трудно пропустить мимо ушей заявление Генпрокуратуры о том, что “следствие по делу о теракте располагает сведениями о 195 членах банды, принимавших участие в нападении на Буденновск”.
Откуда у них взялись 195 членов банды?
Я стояла у дверей больницы, когда все террористы группами по десять человек выходили из здания и рассаживались по автобусам, и считала их. Восемьдесят девять человек, включая раненых, занесенных на носилках. Плюс 9 убитых боевиков, которых загрузили в рефрижератор, — это тоже происходило у меня на глазах. Плюс еще семь террористов, которые были убиты во время атаки на город. Местные власти почему-то не отдали эти трупы террористам, но в первый день трагедии они лежали во дворе отделения милиции — их я тоже видела и тоже сосчитала. Всего получается 105 боевиков.
Я могла ошибиться человек на 5 или даже на 10, кого-то пропустить. Но 195 — все равно нереально. Такого просто не может быть. Уже одна эта цифра показывает, насколько “тщательное” расследование ведет прокуратура.
Халтуру выдают мелочи. Когда заместитель генпрокурора Николай Шепель официально заявляет, что “уничтожены такие активные участники теракта, как А.Исрапилов (Асламбек Маленький)”, остается пожать плечами, потому что на самом деле его фамилия была Исмаилов и его знала вся Чечня. А когда Шепель вдобавок еще называет осужденную террористку Раису Дундаеву Розой, отпадают уже всякие сомнения в том, что следствие ведут колобки.
История по большей части состоит из мифов, а не из истинных описаний событий.
В течение десяти лет я наблюдала, как рождался, рос и толстел миф о Буденновске.
Чего только не выдумывали!
В частности, я с большим интересом следила за развитием эпизода с захватом спецназовцами первого этажа больницы и последующим отходом по чьему-то приказу. Предательскому, разумеется.
У нас если кто отходит, то непременно по предательскому приказу.
Но только спецназовцы не занимали первый этаж.
На рассвете им действительно удалось подкрасться очень близко к больнице, оставалось, может, метров десять. Но террористы их заметили и открыли огонь. Спецназу пришлось отступить, причем несколько человек они потеряли.
Но дело даже не в том, занимал спецназ первый этаж или не занимал. Если это необходимо для нашей национальной гордости, давайте считать, что занимал.
В мифах вообще нет ничего опасного, если они подменяют реальность только в общественном сознании. Но если в них начинают верить руководители государства — тогда дело плохо.
В минувший понедельник председатель Счетной палаты Сергей Степашин потряс меня до глубины души, заявив в телеинтервью, что спустя десять лет не может назвать причины того, что Басаев ушел от ответственности. “Я думаю, что элемент предательства был в какой-то степени”, — предположил он.
Знамо дело, без предательства и здесь не обошлось. Только непонятно: кто там кого у них предал? Все вроде свои были, Черномырдин, Грачев, Ерин… Да и сам Степашин в 95-м году возглавлял ФСБ (тогда она звалась ФСК) и не мог не принимать участие в разрешении буденновского кризиса. А теперь, видите, не знает, почему Басаев ушел от ответственности.
И как это так неловко получилось? Непонятно.
Когда сегодня я читаю репортажи из суда над единственным захваченным в Беслане террористом Кулаевым, мне кажется, что выступающие там свидетели говорят не о школе в Беслане, а о больнице в Буденновске.
“Когда по школе начали стрелять, террористы ставили женщин и детей в оконные проемы и давали им занавески. Ими, как белыми флагами, они должны были показать, чтобы по окнам не стреляли. Потом подъехал БТР, оттуда выпрыгнули трое солдат и стали стрелять по окнам. Женщина упала, потом на подоконнике была гора трупов”.
Десять лет назад в точности то же самое говорили мне заложницы в больнице. Бабушка с седым пучком волос на затылке, всю жизнь отработавшая учительницей, повторяла и повторяла, как заведенная: “Мы в окнах махали простынями, просили наших: “Не стреляйте сюда!” Они уже близко были — метрах, может, в пятидесяти. Глаза видно. Я кричу: “Ребята, не стреляйте сюда, здесь женщины”. А они орут в ответ: “Пошла ты на х…!”
На голой руке от локтя до плеча у бабушки шла надпись чернилами: фамилия, имя, адрес. “Мы специально написали, — показывали руки заложницы. — А то вчера тут такое творилось, по нам из танков стреляли, людей поубивало... А кто они — неизвестно, документов нет. Мы и написали на себе фамилии на всякий случай — если убьет”.
Запуганные седые учительницы, бьющиеся в истерике, с чернильными фамилиями на плечах. Пошли вы на х…!
Ничего не изменилось за десять лет.
Власть так и не поняла, что, если граждан захватили в заложники, она должна их спасать. Быстро и эффективно. Всех и каждого. Любыми путями. Это единственная цель и задача.
Ни в Буденновске, ни в Беслане люди, руководившие операциями, не понимали, что их задача именно в этом. Они видели перед собой много задач и путались в них. Шла борьба мотивов. Идти на переговоры или не идти? А может, не заложников спасать, а террористов уничтожать? А как больше понравится Кремлю? А может, просто ударить посильнее, а заложники пусть сами — кто выживет, тот выживет? А кто будет потом виноват? А точно именно я должен это делать? Может, кто-то еще? А не лучше ли подождать, пока оно как-нибудь само рассосется? Взять больничный? Уйти в запой?
Невероятно стыдно было видеть все это в Буденновске. Но ведь и через десять лет ничего не изменилось.
И это ужасно.
Когда высокие чиновники, военные и телеведущие вспоминают в юбилейные дни о прошедших терактах, они всегда делают упор на бесчеловечность террористов. Но когда ты сам находишься в заложниках, бесчеловечность собственной власти поражает тебя гораздо сильнее, чем бесчеловечность террористов.
Террористы, они чужие. Чего от них хотеть, какого гуманизма? Они звери и ведут себя как звери, и упрекать их в зверствах — все равно что предъявлять претензии напавшему на тебя дикому животному.
Другое дело — свои. Свой президент, своя милиция, свои руководители региона в штабе по освобождению заложников, свои военные со своими танками… На них мы молимся, и уповаем, и верим, что спасут, не бросят. Ведь они — свои.
Они — свои для нас. Но мы для них — не свои. Очень ясно я поняла это в Буденновске, когда утром в день штурма террористы согласились выпустить все родильное отделение. Но надо было, чтоб наши прекратили стрелять, иначе роженицы не могли выйти, и врачи несколько часов звонили в штаб и умоляли, и главврач бегал перед больницей с белой простыней на палке, а стрельба все равно не прекращалась, и били танковые орудия, и горела крыша, и женщины за оцеплением выли смертным воем по своим родным.
Мы — не свои для власти. Поэтому все вот так. Кое-как. И расследование поэтому такое тщательное, что даже имена и фамилии террористов — и те перепутаны. И пышные мифы про предательство. И Степашин не знает, почему Басаев ушел от ответственности.
Кстати, по случаю десятилетней годовщины Буденновска он сказал еще одну интересную вещь: террористы-то, оказывается, хотели напасть на Кремль.
На самом деле план был немного другой. В больнице, когда казалось, что оттуда живым не выйти, они очень откровенно все рассказывали. Они действительно направлялись в Минводы, чтоб захватить самолет с пассажирами, улететь в Москву, сесть в “Шереметьево” и предъявить те же требования, что предъявили в Буденновске: остановить войну и вывести из Чечни войска. Так что, если бы их “КамАЗ” не остановила на шоссе буденновская милиция и не отправила в отделение, не заглянув даже в кузов, где на ящиках с патронами сидела сотня террористов в камуфляже, они бы так и прилетели в Москву.
В Москву, но не в Кремль. К сожалению.
