А вы бывали в Эрмитаже? Какие минусы этого заведения можете назвать? Обойти его целиком решительно невозможно: голова кружиться начинает. А еще повсюду красные ленточки натянуты — туда нельзя, сюда нельзя... Ну, стулья, ну, трон... А что это за трон, когда его на упругость нельзя проверить...
Историческую несправедливость решил исправить простой плотник из Брянской области Владимир Акулов, который за тридцать лет преобразовал свой дом в царский дворец.
Банальный городишко Климово. Одно слово — райцентр. Все дома в два окна — четыре ставни… Так что эта пряничная избушка издалека виднеется. Вот и я гляжу: на резных воротах Георгий зеленому змию объясняет, кто тут Победоносец… Ну, думаю, мне сюда, конечно. Сунулась в калитку, которая называлась “осторожно, злая собака”. За ней — лай во все стороны… А на крыльце — мохнатая голова из-за двери появляется: одно ухо вроде как слушает — торчком стоит, а второе морду прикрывает… И все это безобразие вдруг изъясняется человеческим голосом:
— Никаких гостей… Неприемный день… — скрипит нелюбезный хозяин, поправляя шапку-ушанку. Но, узнав, что к нему журналист, раскрывает объятия: — Что вы встали? Оставайтесь ночевать, картошечки с грибами нажарим…
В сенях гостя встретила лепнина. Виноградная лоза, сверкающая златом, гуляла по углам. Вход через лакированные двустворчатые двери закрывало чье-то насупленное лицо — вроде бы сфинкса.
— Это дерьмофродит, — объясняет Владимир Акулов. — Не мужик, не баба… Я институтов не кончал, но считаю, что пол для искусства не имеет принципиального значения. Хотя, если приглядитесь, то сможете нащупать у этого дерьмофродита грудь.
Грудь позолоченного товарища волновала меня мало. Смущал лишь взгляд — с открытого лба, словно вуаль, на глаза падала паутина…
— Никто мне теперь по дому не помогает. Я ведь гостям всегда рад… Я ради них, может быть, жены лишился. Она хотела наш дворец только на двоих делить, — с этими словами мастер запустил меня в залу.
Хоромы хоть куда: два зеркала до потолка, гарнитур из стульев, фрески разнообразные… Тут же по расписному паркету беспорядочно цокают сразу четыре плешивые дворняги. Еще две развалились на широком диване кучерявым пузом кверху. А та, что с ободранным ухом, по-свойски уселась на королевском троне и орудует лапой, как мельницей, вычесывая блох. И несет от этого зрелища псиной.
— При царском дворе тоже всегда было полно живности. В основном охотничьи собаки… — оправдывается Акулов. — А эти… По помойкам и рынкам ютятся, бедолаги. Вы вот (женщины) приходите и уходите, а четвероногий друг никогда не предаст. Жалко мне их… А ну пшла отсюда! — это Филиппыч было по-хозяйски сел на трон, а с него вдруг взвинтилась четверолапая подруга. Выкатилась в прихожую кубарем.
Мне тоже пришлось отвоевывать для себя кусочек дивана. Звери обступили журналиста со всех сторон и как-то внутриутробно урчали…
— Об чем это я? — спохватился хозяин. — А! Как у простого по образованию плотника получилось сотворить из своего дома произведение архитектуры? Ну, лет тридцать назад я посетил Москву. Приехал на Киевский вокзал. И уезжал с него же. Пока обратного поезда ждал, стал вокзальной обстановкой наслаждаться. А что самое красивое в ней оказалось — так это, конечно, потолок с узорами. Приметил я чашу, из которой виноград, кукуруза и груши наружу прут… Будто ангел Киевский вокзал разукрасил... А тем не менее это дело рук человеческих! А я чем хуже?
Вернулся Владимир Филиппович домой — амбиции покоя не дают: “Эскиз начертал по памяти, а потом стал резать по дереву. Гляжу: красота вырисовывается. На то я и мастер, что ни одной болванки за жисть не сгубил!” Сделав чашу, Акулов тут же присобачил ее на клею в угол комнаты. И покрасил побелкой, чтобы под мрамор. Только мраморная хреновина не вписывалась в общий интерьер жилища. Захотелось мастеру позолоты в доме.
— Я как узнал, сколько позолота стоит, тут мои зенки на лоб полезли! А потом, представьте себе, иду по местному кладбищу. А оно у нас наидряхленькое! И вдруг — видение. Меж деревьев два креста сусальным золотом горят. Я списал имена с надгробий и навел справки, кому принадлежат эти барские могилы. И те добрые люди мне объяснили, что, оказывается, есть и недорогой лак, который из любой вещи может сделать золотую.
Подхожу к зеркалу в витиеватой рамочке над туалетным столиком — в таком следует отражаться, только когда на тебе вечернее платье надето.
— Опыта у меня для работы, конечно, маловато было. Так что я решил снарядить себя в образовательный тур. Соседка, баба Патрикеевна, мне и говорит: “Много дворцов в России. Но первым делом надо посетить Эрмитаж”. И тут я ломанулся до Ленинграда”.
Только там Владимиру Филипповичу наконец открылась формула, как надо жить. В смысле обустройства. Первым делом он пересмотрел свои взгляды на потолок…
— И как это я сам не додумался, что зеркала можно к стенам клеить? Кроме того, фрески нарисовал, — хозяин указывает вверх, там на четырех картинах пляшут обнаженные женщины и облака. — Отец был художник, и мне его дар по наследству перешел. Вы спросите: “Почему на этих полотнах не трава и море?” А я вам отвечу: потолок в доме заменяет небо… Кроме того, пришлось раскошелиться и люстру подобрать в такт — стеклянную.
Тогда Акулову в первый раз подумалось, что неплохо было бы жениться. Просыпается жена, а над ней поутру — небо. Только вот желтые обои, конечно, могут обидеть женщину…
Осторожно опираюсь на отливающую голубым стену, она мягко продавливается… Пластмасса?
— Я в своих поисках дошел до органического стекла. Сначала поместил листы на белые обои. И получилось убожество. Тогда понял, что тут не обойтись без сукна… Натянул его на стены, и с удовольствием сверху стеклом покрыл…
Ремонт, который устроил плотник Акулов при помощи одной своей ножовки, не укрылся от соседского глаза. “Ты че, Филиппыч, с дуба рухнул?” — заглядывали к нему в окна селяне. “При чем тут дуб? Лучший материал для дома — сосна”, — парировал мастер. А чтобы завидно никому не было, рассуждал: “Вы, старики, сколько прожили, а Эрмитажа не видали. Я вам хоть малую его частичку покажу”.
А что за Эрмитаж без стульев вдоль стеночки? Дед требует, чтобы я каждую секунду присаживалась на очередное сиденье и оценивала его обитый бархатом комфорт.
— Вот мой самый первый стул, криво вышел, — старик, как фокусник, сдергивает с предмета меблировки черную тряпицу. Табуреточные ножки, загнутые книзу, действительно расположены несимметрично. Застигнутый врасплох стул замер перед нами в пьяном танце.
— Он как живой, — честно говорю старику. — Его хочется погладить, как-то угомонить, что ли...
— Вы не первая, кто мне об этом говорит! — радуется хозяин и разрешает посидеть на месте главы дома. Высокую спинку трона венчает символ российской власти, двуглавый орел — сам от себя клюв воротит. — Этот трон я скатал с екатерининского… Только не думайте, что полностью. Все эти скульптурные композиции — мое собственное изобретение. Больше нигде в мире вы таких не увидите! А подглядывал я лишь манеру производства. К тому же, если Екатерина поднималась к своему седалищу по ступенькам, то габариты моей квартиры позволили сделать постамент в десять сантиметров. Кроме того, я подогнал его под свою фигуру. Царица-то пообъемнее меня была… Вот сделал я себе трон за три недели, а потом еще две валялся под ним — в свою работу влюблялся. Не верил, что моя рука такое вырезала. Тут жене это надоело. “Ты, говорит, мной увлечен или своими деревяшками?”
На царском месте сидеть удобно и приятно во всех отношениях. Даже сутулиться не хочется. А тут Филиппович журналиста еще инаугурацией соблазняет — несет и скипетр, и державу… “Держи, пожалуйста”. Я с благоговением принимаю “власть” в свои руки. И весело оттого, что, будучи из дерева, она вовсе не давит на меня тяжелым бременем. Тем временем Акулов уже выходит из соседней комнаты с подлинной короной Российской империи. А точнее, с половинкой этой короны — весь задник царского украшения заменила белая резинка от трусов: “Так она лучше держится, когда собак идешь кормить. Я к ним, как к подданным, завсегда в короне до сарая спускаюсь. Их ведь у меня всего тринадцать голов”, — а придворные, увидев на голове у хозяина символ кормежки, хором издали жалостливый рев и дунули со своих мест в нашу сторону.
— Любят они меня… — снизошел до подопечных Владимир Филиппович и погладил лизоблюдов царственной рукой. — А кроме них разве кто поинтересуется: “Как, Филиппыч, твое здоровьишко? Как поживает радикулит?” Людей все больше деньги волнуют. Приезжали ко мне коллекционеры и богачи с соседних областей, просили им шкафчик продать, — хозяин показывает на шифоньер ручной работы, на крыше которого вальяжно обосновались четыре пушистых кота. — Кем я буду называться, если то, чем живу, разбазаривать начну?
Мы заходим в соседнюю комнату — опочивальню резчика по дереву. Тут все в китайском стиле — на спинке кровати драконы выделывают экзерсисы. По лепнине к потолку плывут пучеглазые лещи.
— Хорошо, если б вы обратились через свою газету… Может, найдется женщина, которая захочет со мной старость скрашивать? — старик Филиппыч поглаживает дракона по зубастой мордашке и смотрит вдаль — а в дальнем углу как раз стоит не тронутая рукой мастера русская печь. На ней — куча грязного шмотья, преимущественно портянок. — Так и скажите ей: имеется в городке Климово один хоть и бедный, а тем не менее богатый человек.
