Со времени взрыва в вагоне метро между станциями “Автозаводская” и “Павелецкая” прошло уже довольно много времени. Это событие стало потихоньку забываться — его вытеснили другие, еще более страшные.
Помните, как 6 февраля мгновенно опустело метро, и еще несколько дней люди боялись спускаться под землю и особенно ездить по роковой зеленой ветке?..
Мы начинаем привыкать к ужасу: он заполнил нашу повседневную жизнь. Но у этого ужаса есть вполне конкретные лица. Те, кого казенным языком именуют “организаторы и исполнители терактов”.
Неделю назад было объявлено, что спецслужбы узнали имя человека, взорвавшего московское метро. Это 20-летний житель Карачаево-Черкесии Анзор Ижаев. Его личность удалось установить, сопоставив результаты анализа клеток невостребованных останков из взорванного вагона и крови матери Ижаева.
Корреспондент “МК” отправился на родину шахида, в горное карачаевское село. Нас интересовала не только личность Ижаева. По информации, которая доходила до Москвы, в Карачаево-Черкесии немало ваххабитов, которые хотят сделать из республики кузницу кадров...
“Только не пишите, что в Карачаево-Черкесии гнездо ваххабизма, терроризма. Такого нет”, — говорил мне каждый второй собеседник. Действительно, времена, когда у ваххабитов были здесь свои мечети, учебные заведения, когда они открыто проповедовали и вербовали сторонников, ушли в прошлое. С радикальным исламом борются как умеют, но очень активно. Министр республиканского МВД даже предлагает ввести уголовную ответственность за неверное толкование Корана. По всей республике созданы антитеррористические комиссии. Тогда почему уроженцы Карачаево-Черкесии опять фигурируют в качестве организаторов и исполнителей терактов в Москве?
Очень хороший мальчик
От Черкесска, столицы Карачаево-Черкесии, до райцентра Учкекен больше часа езды на автомобиле через горный перевал. Осень сюда еще не добралась — стоит тридцатиградусная жара, и о том, что дело идет к зиме, напоминают только огромные горы сена, которые тащат за собой на прицепах старенькие трактора. Малокарачаевский район среди других карачаевских считается довольно благополучным, хотя бедность населения сразу бросается в глаза. Повальная безработица, наркомания (наркотики продают даже в школах). Женщины вяжут шерстяные изделия, торгуют, сажают картошку. Мужчины пасут баранов, косят сено. Раньше в Учкекене был электронный завод, на котором работали 3—4 тысячи человек, промкомбинат, кирпичный завод. Ни одно предприятие сейчас не работает.
— Из-за одной сволочи весь наш народ будете хаять? — агрессивно накинулся на меня прихожанин местной мечети, узнав, что я ищу дом человека, взорвавшего в феврале московское метро на “Автозаводской”. — Мол, все карачаевцы террористы, ваххабиты? Это не наше дело: знать, кто ваххабит, кто не ваххабит. Этим ФСБ пусть занимается, трусы у них проверяет (считается, что ваххабиты не носят нижнего белья. — Авт.).
Большинство людей, услышав имя Анзора Ижаева, опускали глаза и говорили, что слышат его впервые. Это было странно, потому что накануне моего приезда оно было объявлено по федеральному телеканалу на всю страну. Молодой парень, признавшись, что знал Анзора, в ответ на предложение поговорить о нем только мотнул головой и молча захлопнул перед моим носом калитку. Так же хотела поступить и мать Анзора Ижаева, когда мы наконец нашли ее дом. Но мой водитель заговорил с ней по-карачаевски, объясняя, что у нас нет дурных намерений. После этого Таня (так она назвалась) согласилась побеседовать в машине. В дом нас все же не пригласили.
— Я просто в шоке с того дня, когда по телевизору объявили. Я не верю, что он может такое сделать. Зачем взрывать невинных людей? Он был мягкий ребенок. Ему надо мозги поменять, или гипноз сделать, или наркотиками накачать, чтобы он на такой шаг пошел. Анзор... я видела его уже после теракта, в марте. — Мы сидим рядом, я смотрю ей прямо в глаза, но она их не отводит. — Он сюда приезжал... Потом недавно был звонок. Дочка брала трубку. Говорит, голос Анзора, но слова какие-то непонятные, словно говорил шифром.
У Тани на голове темный платок, но не черный, она не в трауре. Хотя лицо опухшее от слез и веки красные. Еще молодая, вполне “мирская” женщина, говорит грамотно и уверенно. Она явно получила какое-то образование (потом в школе мне рассказали, что она вступала в полемику с учителями своих детей по поводу трактовки образа Татьяны Лариной у Пушкина). И никакого фанатизма, никаких внешних проявлений религиозности. Она совсем не похожа на мать ваххабита-смертника. Но на протяжении всего разговора не оставляет чувство, что она многого недоговаривает. И почему она “в шоке” только со вчерашнего дня? Ведь, по ее же словам, фээсбэшники еще раньше объявили, что по результатам анализа ее крови останки Анзора идентифицированы?
— Почему меня не пригласили на опознание в Москву? Я хочу туда поехать. Мне показали в компьютере фотографию останков, но это совсем не мой сын. Мой высокий, худощавый, а на снимке он какой-то широкий. У меня такое впечатление, что просто хотят этот взрыв на него списать.
Другие родственники тоже говорили, что Анзор не мог взорвать метро и что он, вероятно, жив.
— Ну как мы можем это комментировать? — сказали мне сотрудники местного МВД. — Мы так же, как и вы, узнали обо всем по телевизору. Расследование вело ФСБ, эта контора нас в свои дела не посвящает. У нас Ижаев с 2000 года стоит на учете как член незаконных вооруженных формирований (НВФ). Была информация, что он постоянно в Чечне. Мы его с 2000 года и не видели. Как ни придешь к ним домой, его никогда нет.
Об этой семье в селе говорят только хорошее. Особенно об отце Анзора, Азрет-Али, который 7 лет назад внезапно умер от осложнений после гриппа. Ему было 47 лет. Серьезный, работящий — таким его запомнили односельчане. “Светлый человек”, — сказала о нем соседка. Так же хорошо родственники и соседи отзывались и о самом Анзоре: “последним куском хлеба поделится”. Говорят, он защищал девочек, очень любил животных, а своего рыжего кота даже хотел взять с собой, когда собирался в Мекку, чтобы совершить хадж. Этого кота потом сбила машина. Анзор вернулся из хаджа, а кота нет. Как он переживал! Но настоящей трагедией для мальчика, конечно, стала ранняя смерть отца. После нее он резко изменился. “У него руки дрожали во время похорон”, — рассказывали родственники. По словам матери, мальчик часто видел отца во сне. Отец говорил: “Анзор, я тебе благодарен. Ты мне помогаешь” (считается, что поступки детей влияют на загробную жизнь родителей. — Авт.).
— Если у него была причина для самоуничтожения, то только эта смерть, — считает мать.
Слепая любовь
Во всем остальном это был благополучный парень. Общительный, веселый. Учителя вспоминают, как он азартно играл в футбол и даже сквернословил. Его считали способным, но “проблемным” ребенком: часто пропускал занятия. В 7-й средней школе двух братьев и сестру Ижаевых помнят очень хорошо. Младший брат Анзора закончил школу в 2002 году, сестра должна была закончить в 2004-м, но в середине учебного года бросила школу: выскочила замуж. И неудачно: говорят, уже развелась. “Не так одевалась”, — считают пожилые преподавательницы. Нет, смеются они, она не ходила закутанная с ног до головы, как можно было ожидать от сестры шахида, наоборот, одевалась слишком вольно. Анзор ушел из школы после 9-го класса.
— В марте 2000 года, в конце третьей четверти, он вдруг перестал ходить в школу, — рассказал директор 7-й школы Ибрагим Эркенов. — Мы кинулись к нему домой, мать говорит: приболел. Потом стала говорить, что он в Нальчике у родственников. Время идет, год заканчивается. Мы угрожаем, что передадим его документы в комиссию по делам несовершеннолетних. В конце мая мальчика находят, он с горем пополам сдает экзамены за 9-й класс и уходит из школы. Где он был, под Нальчиком или дальше, я не знаю, но мальчик вернулся совершенно зомбированный.
Директор уже давно знал о том, что Анзор, как и его младший брат, посещает учкекенское медресе, поэтому часто беседовал с ним на религиозные темы. Это были десятки очень откровенных бесед.
— Его понимание ислама сильно отличалось от той веры, которой придерживались наши деды и прадеды, — говорит старый учитель. — Он делал упор именно на то, что Коран запрещает. Так его там научили. Я не смог его переубедить, и в конце концов и школа, и я сам стали для него и его матери врагами.
В селе кое-кто поговаривает, что мать Ижаева “со странностями”. Эти странности в том, что она фанатично, безрассудно любит своих детей. Любовь, как известно, слепа. Могла ли мать ослепнуть до того, что совершенно не понимала, чем на самом деле занимается ее сын? Ей казалось, что все у него хорошо, все идет нормально. Анзор доучился в лицее в другом селе, получив специальность служащего налоговой инспекции. Но мечтой его было поступить в Исламский университет в Медине. Мать собрала тысячу долларов и отправила мальчика в хадж. В Медине он сдал все экзамены (арабским языком он владел в совершенстве), но в университет его не приняли. Вроде бы собирался повторить попытку, а тем временем вел непонятный образ жизни: появлялся и исчезал, появлялся и исчезал. Говорил: “Мама, не волнуйся, я уже большой”.
— Любил он меня сильно, — говорит мать. — Неужели он даже меня не представил мысленно в последний момент? Как Бог это допустил, может, тут дьявол вмешался? Как не пожалеть бедный народ, бабушек, которые ездят в метро? Это все медресе чертово виновато, оно его засосало. У меня душа плачет. Я думаю: в чем моя вина, неужели это случилось? В детстве он болел и чуть не умер. Теперь я иногда думаю: лучше б он тогда умер!
Похоже, она уже совсем позабыла, как заверяла, что видела сына живым в марте.
В тихом омуте
В разгар нашей беседы у дома Ижаевых появились сотрудники местного уголовного розыска. Они совершали ежевечерний обход “неблагополучных” адресов. Младший брат Анзора тоже стоит на учете, поэтому проверяют, где он находится. Мне удалось узнать, что всего таких адресов в Учкекене около 30. Это те, кого считают ваххабитами. Начальник здешней криминальной милиции утверждает, что к ним наведываются дважды в сутки: утром — участковый, вечером — угрозыск. А к тем, кто воевал в Чечне и вернулся по амнистии, — трижды. Конечно, не обходится без перегибов. Например, в одной семье умер отец. По обычаю, его сыновья 52 дня не должны брить бороды в знак траура. Не успел закончиться траур, несчастных поставили на учет как ваххабитов. Бывает, “чернобородых” (так в народе называют ваххабитов) привозят в отделение милиции и запирают наедине с бритвой: “Не выйдешь, пока не побреешься”.
Прямо напротив здания районной администрации расположено ветхое, обшарпанное здание с вывеской “Аптека” на первом этаже. За прилавком стоит по виду типичный радикал-исламист, который, однако, мирно отпускает бабушке какие-то микстуры. В этом здании еще совсем недавно находилось знаменитое учкекенское медресе, из-за которого скромный райцентр приобрел славу форпоста ваххабизма на Кавказе. В этом медресе обучался Анзор Ижаев и еще много других интересных людей. Старый учитель Ибрагим Эркенов хорошо помнит, как все начиналось. Тогда радикальная карачаевская молодежь под предводительством Мухаммеда Биджиева, известного теперь как Биджи-уллу, снесла памятник Ленину, и учитель уже тогда заподозрил, что добром все это не кончится. Биджиев возглавлял местное отделение Исламской партии возрождения и боролся за создание отдельной Карачаевской республики. Ему же принадлежит честь создания здесь первой ваххабитской организации, так называемого Имамата Карачая. Исламские радикалы, возглавляемые Биджиевым, захватили здание поликлиники, которое было выделено местной администрацией Духовному управлению мусульман КЧР и Ставрополья, и открыли там свое медресе, которое стало главным центром распространения ваххабизма в республике.
Заварив кашу, Биджи-уллу благополучно отбыл в Москву, где сейчас является заместителем председателя Духовного управления мусульман России шейха Равиля Гайнутдина. Руководителем медресе стал Рамазан Борлаков, имам одной из местных мечетей. Медресе действовало на средства зарубежных исламских организаций и фондов. В Учкекен приезжали преподаватели из арабских стран. Ученики Борлакова проходили подготовку в Чечне в лагерях Хаттаба, а в 1999 году был сформирован “карачаевский батальон”, который участвовал в боевых действиях против федералов. К этому времени в карачаевских районах республики уже была создана целая сеть общин исламских радикалов — джамаатов. По мнению правоохранительных органов, радикальные исламисты ставили своей целью открытие в Карачаево-Черкесии “второго фронта” против федеральных сил, в помощь чеченским боевикам. Вплоть до конца 99-го года в городском парке Карачаевска в бывшей бильярдной действовала ваххабитская мечеть, прихожанином которой был Ачемез Гочияев, ныне обвиняемый во взрывах жилых домов в Москве. В 2002 году ваххабитское подполье было разгромлено, арестован преемник Борлакова Салпагаров. В МВД КЧР сейчас официально стоит на учете 219 ваххабитов. Власти считают, что экстремисты под надежным “колпаком”. Но не исключено, что они просто стали лучше конспирироваться.
Официальные лица заверяют, что сейчас ни одну мечеть в республике не контролируют ваххабиты. Остается только догадываться, что мешало прекратить деятельность экстремистских структур раньше. Много лет учкекенское медресе действовало вполне легально, при полном попустительстве властей.
— Мы ведь не относились к ним серьезно, — сказал мне один из сотрудников администрации Малокарачаевского района. — Ходили с бородами, ну и пусть себе ходят. Думали, занимаются просветительством. Пока они не стали людей взрывать.
— Надо было к нам обратиться, мы бы объяснили, кто это такие, — говорит Исмаил-Хаджи Бастанов, ректор Исламского института. Он известен в республике как убежденный противник ваххабитов. — Если бы то, что они проповедуют, было в Коране, я сам стал бы первым ваххабитом. Но ничего из того, к чему они призывают, в Коране просто нет!
Бастанов считает, что ваххабизм проник в Россию как минимум 14 лет назад, когда в Москве начали открываться отделения различных зарубежных исламских фондов. Представители этих фондов приезжали и к Бастанову, их очень интересовал его институт.
— Они приходили ко мне неоднократно, предлагали финансирование. Я им предложил сделать так: я работаю, учу студентов. В конце месяца предоставляю вам счета: расходы на зарплату преподавателей, стипендии, питание ребят, учебники, свет, телефон. Они говорят: так не пойдет. Вот наши условия: преподаватели — наши, программы — наши, учебники — наши. И мы сами будем отбирать ребят. Я говорю: вы не можете учить наших ребят, вы не знаете нашей специфики. Тогда до свидания. В конце концов они отстали: поняли, что со мной у них не получится.
А со многими получилось.
— Я раньше никогда не верил, что существуют центры, где из человека делают зомби, — говорит старый учитель Ибрагим Эркенов. — Теперь, после того что случилось с Анзором Ижаевым, верю.
Мать Ижаева не может себе простить, что сама привела сына в это медресе. Думала, пусть лучше учится, чем станет алкоголиком, наркоманом.
— Она, бедная, думала, что там его научат читать Коран и бояться Бога, — говорят односельчане.
Научили другому.
