— Да ты приляг, отдохни! Видишь, какая красота — все в рюшах и кружевах, — Раиса приветливо распахнула передо мной крышку гроба. — Я, бывает, на работе умаюсь и тоже прикорну на полчасика. Пусть покупатели видят, что мы своим товаром не брезгуем…
Российская глубинка. 400 километров от Москвы. Здесь рождаются в муках. В муках живут, любят и пьют.
А помирают — с музыкой!..
Но понять особенности национальных похорон, их показную веселость в мегаполисе невозможно. Для этого нужно ехать в провинцию, на патриархальное кладбище. Что и сделал корреспондент “МК”.
На берегу Волги крошечный городишко. От Костромы семь верст на раздолбанном “ПАЗике”. Главная местная достопримечательность — старое городское кладбище. Рядом покосившаяся избушка — магазин похоронных принадлежностей. Сюда волей судьбы и занесло меня.
— Ой, вы из самой столицы? — кассирша Раиса обрадовалась так, будто я шла из Москвы пешком и специально к ней в гости. — Как же я соскучилась по нормальным живым людям! Давайте покажу вам наш ассортимент.
Она резво подбежала к небольшой цветочной клумбе, при ближайшем рассмотрении оказавшейся похоронными венками.
— Вот этот веночек из искусственного ельника называется “пушистый слоник”, он стоит 140 рублей. Этот подешевле — “светлячок”, за 75 рублей, а этот — “дубок”. Не правда ли, миленькие названия? Можем и натуральный лапничек в лесу нарубить... Покупают продукцию у нас хорошо, из нереализованных веток в Новый год мы делаем рождественские венки, а на Пасху — пасхальные композиции в корзинках с яичками. Раньше венки крутили из цветной бумаги на проволоке, работа муторная, а они почти сразу же после похорон обтрепывались. А такие икебаны годами на шифоньере простоят. Никто и не догадается, что с кладбища. Ну как, годится Аллочке Борисовне Пугачевой после концерта подарить? — Раиса выбирает самый пышный венок.
В магазин вваливается небритый детина с шоколадкой “Аленка” в руках.
— Гроб хочу купить, — заявляет он.
— На какой рост? — профессионально интересуется Раиса. — Берите с “вытяжкой”, чтобы еще в запасе оставалось. У покойничка мышцы деревенеют и вытягиваются, он подрастает до похорон сантиметров на десять. Помню, на одного столяра родные жаловались: мастер для себя отличный гроб заранее смастерил, а как помер — не поместился туда. Полные женщины после смерти еще больше “добреют” и вширь тоже не влезают. Специфика… Но нестандарт, конечно, на 20 процентов дороже стоит. А вам для кого колыбельку?
— Для себя. Завтра же удавлюсь, жена-зараза довела.
Сказанному Раиса ничуть не удивляется:
— Возьмите гробик за полторы тысячи рублей, здесь рюшки покрасивше, девочки из швейного колледжа постарались. Можно, конечно, и за семь тысяч целковых купить, он у нас самый дорогой, с вентиляцией, чтоб вы не сразу завоняли. Такие в столице за доллары продаются.
— Дайте вон тот, в голубенький ситец, за 440 рублей, — будущий покойник протягивает мне “Аленку”. — А ты помянешь меня завтра, в 12 часов ночи. Скажешь, что за раба божьего новопреставленного Бориса! — он взваливает себе на плечи деревянный ящик и, скорбно покачиваясь, исчезает из магазина.
Раиса поворачивается ко мне:
— Вот Борька чумной, опять его понесло. Раза два в год, как с бабой своей поругается, обязательно сюда прибегает. А жена его на следующий день купленный гроб возвращает, но, я конечно, 25 процентов за труды удерживаю. Ты шоколадкой-то поделись, не жадничай!
Еще полвека назад на месте этого похоронного магазинчика располагалось древнее еврейское кладбище. Здесь хоронили некрещеных, самоубийц и иноверцев. В годы революции сбрасывали в братскую могилу тифозные и холерные трупы, пересыпая их для дезинфекции хлорной известью. Отсюда и пошло теперешнее название — тифозное кладбище.
Но однажды чья-то умная голова догадалась старые могилы снести, а на их месте соорудить женскую баню. Строительство не заладилось. Одну стену тут же перекосило. По потолку побежали трещины в виде крестов. В парилке запахло не еловыми вениками, а ладаном. И кто-то из работников слышал, как по ночам парили косточки скелеты.
В общем, местные бабы в баньку ходить перестали — боязно.
Неудачную парную отдали под муниципальное управление городских кладбищ и ритуальный магазин. В штате которого, не считая приходящих столяров, цветочниц, могильщиков, бухгалтерии и шофера катафалка, всего три человека. Директор — худощавый невысокий мужчина, служивший когда-то главным парильщиком. Сама Раечка не только сидит в кассе, но и ведет траурную церемонию в зале прощаний. По субботам в этом же “парадно-выходном” платье она подрабатывает в городском загсе.
— Иной раз по ошибке “провожу” молодоженов в последний путь, — хохочет Раиса. — Не поверишь, но в загсе работать гораздо тоскливее. Смотришь на невест-красавиц — а саму рыдания душат, ведь у меня все уже позади, завяли помидоры. А вот на жмуриков взгляну — и снова жить хочется. По сравнению с ними у меня все только начинается!
За “разведенкой” Раисой ухаживает “похоронный агент”, которого зовут Юрик. Парень положительный, в отглаженной рубашке и при галстуке. Его обязанность — помогать семьям в организации похорон. С каждого клиента он получает 167 рублей от государства, не считая завернутых в газету котлет с поминок. Благодарить деньгами в провинции до сих пор не принято, потому что денег ни у кого нет. Бедный Юрик…
— Я после армии сюда устроился, хотя друзья боялись, что сопьюсь или сдвинусь, — вздыхает похоронный агент. — А мне эта работа нравится. Меня теперь люди завсегда к себе зовут. Сейчас поеду дедульку в морг сопровождать. Он два дня пролежал, пока дочка спохватилась. Теперь она боится к папе подойти, он на жаре потек.
— Возьми, Юрочка, мягонькую подушечку, сама ее набивала, — улыбается Раечка.
Я удивляюсь:
— А это зачем?
— Согласно российскому ГОСТу, — поясняет Рая, — гробовую подушку надо набивать адсорбирующим наполнителем, впитывающим лишнюю жидкость. Мы берем для этих целей обычную стружку. За границей же используют специальный гель-порошок, наподобие того, что в женских прокладках из рекламы. Его и в рот покойникам заталкивают. А еще за рубежом откачивают кровь и заливают в вены специальный розовый раствор, чтобы придать коже здоровый цвет. Мертвецы тоже люди, и им небось охота красивыми напоследок полежать.
Смущенная Раиса поправляет висящие над кассой траурные ленты с грустными надписями. От чего умер покойник? “От жены”. “От детей”. “От работы”.
Меня передергивает:
— Депрессивно тут у вас.
— Напрасно вы так, — философствует Раечка, отправляя в рот кусочек “поминальной” шоколадки. — В Москве как-то странно к смерти относятся — или боятся, или презирают, или бравируют ею напоказ по телевизору. У нас же в провинции к ней, матушке, отношение уважительное. Это как неотъемлемая часть жизни. Можно ни разу не выйти замуж, не полюбить, не родить ребенка — но уж на том свете когда-нибудь каждый окажется...
Лицо этой женщины кажется распухшим от водки и слез. Она сует агенту Юрику бумагу с печатями.
— Отстань, Афанасьева, пить надо было меньше, тогда бы ты и не померла, — отмахивается он.
Женщина заламывает руки в синяках:
— Помогите, меня неправильно похоронили!
Будто какое-то чудовищное представление разыгрывается. Что это, привидение из загробного мира? Или жертва ошибки?
— В феврале этого года в квартире данной гражданки в результате пьяного дебоша были зарублены насмерть топором пять человек, которые потом сгорели от начавшегося пожара, — нехотя объясняет Юра. — Выжила единственная неопознанная баба, ее без сознания отвезли в реанимацию. В одной из погибших соседи узнали хозяйку квартиры Афанасьеву. Я оформил документы на ее похороны. Кто же знал, что эта самая Афанасьева как раз и не умерла?! Сейчас она выздоровела, ходит ко мне, просит ей слезно помочь — она же по всем правовым нормам больше не существует. Вот повезло-то тебе, Афанасьева, как хочешь безобразничай — ты теперь неподсудна.
— Но у меня ж квартира была неприватизированная, ее теперь отняли в муниципальный фонд, — рыдает несчастная тетка. — Пенсию мне как умершей тоже больше не платят. На чужом памятнике моя фотография. Куда же мне деться?
— По месту прописки, Афанасьева, в могилу, — усмехаются циничные продавцы.
Кстати, в этом магазинчике торгуют и землей под могилы. Стандартный квадрат обойдется в “демпинговые” 962 рубля. Деньги идут в муниципалитет.
— Сейчас отказники появились, которые не желают своих близких хоронить, так мы их бесплатно закапываем, — объясняет могильщик Эдуард. — Потом государство возвращает нашей конторе за это тысячу рублей. Но такие деньги — капля в море. Даже неотесанный гроб для “моргачей” — неопознанных бомжей, что пролежали в морге несколько месяцев, — стоит 220 целковых. Недавно одну анонимную мумию похоронили, она 14 лет на чердаке после смерти пропылилась.
Кремация здесь не предусмотрена. “Тело должно гнить в земле, а не гореть в адовой топке. Бабульки не разрешают даже могилу экскаватором копать, только лопатой”, — вздыхают работяги.
В неотесанные гробы кладут и “материал биопсии”: отрезанные женские груди, руки и ноги, жертв аборта. Провинциальные врачи складируют все в обычный холодильник, замораживают и ждут, когда вес приблизится к стандартным 80 кило.
— Хоронить каждую конечность накладно, я заказываю на всех братский гроб и оформляю те же самые документы, что и на бомжей, чтобы все было официально, — объясняет агент Юрик. — Раньше мы на таких могилках делали пометку “биопсия от такого-то числа”, теперь ничего не пишем. Это после случая, когда одна баба набрела на такое захоронение и в обморок упала с криком: “Здесь лежит моя грудь!”
Директор похоронного магазинчика подкрался незаметно.
— Вы кто такая будете? Практикантка из похоронного ПТУ? — спросил Яков Васильевич.
— Нет, я из “МК”...
— Почему тогда официально не предупредили о своем приезде? — возмутился директор. — Пройдемте в мой кабинет, я вам сам все покажу. Я тут один начальник.
На столе — кипа специализированных журналов на тему смерти и правильного погребения.
— Надо идти в ногу со временем, — объясняет мне он и тут же огорошивает масштабом проблем. — Вы, например, знаете, что трупы на нашей планете стали медленнее разлагаться? Скоро людей станет негде хоронить, они так и будут лежать в земле неистлевшими. Пойдут эпидемии и болезни… А все из-за того, что в импортной пище слишком много консервантов, которые годами нас мумифицируют, — Яков Васильевич делает эффектную рекламную паузу. — Но европейцы уже придумали суперпилюли из желчи редкого паука. Проглотишь таблетку при жизни, и в течение двух часов после смерти твое тело превратится в жидкую безвредную субстанцию, похожую на крошечную медузу. Хоть в море выпускай, хоть в аквариум.
Неожиданно мой собеседник погрустнел и вызвал к себе Раису. Поинтересовался, почему в кассе так мало денег.
— Так все к монахам за гробами идут, — пожаловалась та. — Последний раз хорошая выручка была на майские праздники. Тогда одиннадцатиклассник девушку к другу приревновал. И себя зарезал, и девушку, и друга. И еще два брата-наркомана друг за другом на тот свет ушли от передозировки. Их отец на девять тысяч товару набрал, а мы все за это премию получили, дай ему бог здоровья…
Яков Васильевич качает головой. Оказывается, у похоронного магазинчика появились конкуренты. Монахи из соседнего мужского монастыря тоже наладили производство “деревянных бушлатов”, и они гораздо дешевле. Дежурный послушник круглые сутки принимает заказы.
— Отец-настоятель сам товар и освящает, — ябедничает Раиса. — Народ к нему за святыми гробами попер.
— Вот что значит ноу-хау, — резюмирует директор.
Тут в комнату врывается “похоронный агент”.
— Помните, деревенские мужики для своего бати недавно у нас гроб покупали? — ухмыляется он. — Так, уйдя отсюда, они девять дней где-то пьянствовали, пропили и гроб, и венки… Теперь вот снова за покупками пришли.
— Но как же покойник? Где он? — ужасаемся мы хором.
— А что ему сделается. Так и пролежал девять дней в избе, бедолага...
Самое удивительное, что все это не анекдот, а чистая правда. И от этого становится еще печальней.
Опустевшие здешние домишки напоминают те же гробы. Забиты нестругаными досками окна. Люди ушли. На иной улице все дома заколочены. “Старики на том свете, а молодые, кто еще не помер, в Москву подались, на заработки, — вздыхает Яков Васильевич. — 72 человека за последний месяц в городке умерло, а родилось — 9. Вырастут они и тоже уедут. Останемся тут — хранителями кладбища.
На пригорке показалась похоронная процессия, состоящая из одних немощных старичков. Гроб несли на руках. От дома до могилы. Так поступают только в очень маленьких городках, где все друг друга хорошо знают и расстояния невелики.
— А кто такие хранители кладбища? — спросила я.
— Это легенда такая. Когда кладбище закрывают, то последний погребенный покойник остается его хранителем. Так и бродит он, неприкаянный, пугая припозднившихся прохожих. Не будет ему покоя до скончания веков, — обреченно добавил Яков Васильевич и замолчал.
…А на другом конце старого погоста, там, где березовая роща врезалась в лиловый закат, виднеется заросший пруд. Земля на старых могилах осела. Сами они постепенно сползли в воду, одни верхушки торчат.
Мальчишки сделали тарзанку и сигают без страха с двухметровой высоты, задевая в полете православные кресты и потускневшие звезды советских памятников.
И в тот момент, когда их ноги касаются воды, разница меж жизнью и смертью в этом городке кажется мне столь незначительной, будто ее и вовсе нет.
