Позывной “Маэстро”

Он командовал знаменитой “поющей” эскадрильей, будучи сержантом. Под Сталинградом заместитель Верховного главнокомандующего Жуков его едва не расстрелял, а генерал Потанов необычным образом наградил.

Виталий Попков стал прообразом сразу двух главных героев — Маэстро и Кузнечика — в культовом фильме “В бой идут одни старики”. В день, когда исполняется 63 года с начала Великой Отечественной войны, корреспондент “МК” исследовал уникальную судьбу этого человека.

Фильм “В бой идут одни старики” вошел в золотой фонд отечественного кинематографа. Но мало кто знает, что у веселого, но строгого Маэстро и беззаботного остряка Кузнечика был реальный прототип — дважды Герой Советского Союза Виталий Попков. Фактов из фронтовой биографии аса хватило бы не на один фильм.

— С режиссером Леонидом Быковым, снявшим фильм “В бой идут одни старики” и сыгравшим в нем главную роль, мы встретились в конце 60-х в Венгрии, где дислоцировалась наша авиационная часть, — рассказывает Виталий Иванович Попков. — На День авиации к нам приехала группа артистов, среди которых был и Леонид Федорович. В плавающем ресторане “На Дунае” режиссер признался нам, что в юности трижды поступал в летное училище. Два первых года его не принимали из-за маленького роста, а потом нашли неполадки с сердцем. Леонид мечтал снять фильм о летчиках. Я ему рассказал о своей жизни и нашей знаменитой “поющей” эскадрилье, где из 14 летчиков 11 были Героями Советского Союза. Помню, он удивился, когда узнал, что, возглавляя прославленную эскадрилью, я был всего лишь сержантом. А дело было в том, что я оказался в предвоенном “невезучем” выпуске, когда нарком обороны Семен Тимошенко отдал приказ выпускать нас не лейтенантами, а сержантами. Это было сделано по примеру немецких летчиков, которые выходили из училищ сержантами — фельдфебелями. Но они находились в немецкой армии на правах офицера. Мы же пришли в часть в обычной солдатской шинели и хлопчатобумажной гимнастерке, с двумя треугольниками в петлицах, и нас тут же посадили на казарменное положение.

Но Леонид Быков все повторял: “Главный герой Маэстро должен быть офицером, бывалым летчиком”. Так в киноленте появился капитан Титаренко — ас, воевавший еще в 1937 году в Испании. Кстати, фамилию главному герою Быков дал в память о своем друге.

— За что вас в части наградили прозвищем Кузнечик?

— По прибытии в полк я отправился на летное поле к одному из самолетов потренироваться. Только сел за приборы, как услышал над собой голос техника-старшины: “А ну-ка, вылезай из кабины! Какой ты, к черту, летчик?..” Вид у меня, надо признаться, был довольно убогий. По дороге в часть у меня в поезде украли шинель. Комендант одной из железнодорожных станций пожалел меня и вытащил из шкафа старую засаленную шинельку, сохранившуюся еще со времен Первой мировой. Суконка была мне велика, доходила до самых пят. Выгнанный техником из самолета, в таком вот “нелетном” виде я и предстал перед командиром полка Василием Зайцевым. Он, чтобы проверить меня на деле, тут же отправил в учебный полет. Я взлетал и думал: сейчас я вам покажу! А требовалось в специально отведенной зоне просто взлететь, сделать пару кругов и спокойно посадить машину. Я принялся пикировать, входить в штопор на малой высоте прямо над аэродромом. Приземлился я в хорошем настроении, подошел к командиру, тот строго спросил: “Почему не вошли в зону?” Я выпалил: “Я — артист, мне нужен чуткий зритель...” Тут он мне и выдал: “Раз ты артист, будешь дежурить по аэродрому, пока не посинеешь”. Два месяца меня не допускали к полетам. Когда потеплело, чтобы совсем не свихнуться от тоски, я стал ловить кузнечиков. Так ко мне прозвище Кузнечик и прилипло.

Многие прозвища наших летчиков перекочевали в картину. Был у нас и свой Смуглянка. Так звали мы нашего узбека Морисаева, потому что он очень любил песню “Смуглянка-молдаванка” и всякий раз просил нас ее исполнить. Командир звена — старший лейтенант Саша Пчелкин — носил прозвище Пожарный, до войны он работал в пожарной охране. Еще одного из наших ребят мы называли Дикий, потому что как-то на охоте, еще на гражданке, он по ошибке выстрелил не в диких, а в домашних уток.

— Тот умный пес, что выполнял в фильме команды “смирно!” и “равняйсь!”, существовал на самом деле?

— В фильме у Кузнечика была маленькая собачка. А в жизни у меня была большая дворняга по кличке Барбос. В январе 42-го после освобождения Калинина мы нашли ее в разбитом немецком полицейском участке. Пес голодный, а у меня в кармане припасен сухарь, я тут же скормил его собаке, и она признала меня. А пес был отличный: с точностью выполнял солдатские строевые команды. При построении полка Барбос занимал место в конце строя, по команде “равняйсь!” — поворачивал голову направо, на “смирно!” — поднимал морду вверх, а когда командовали “вольно!”, начинал вилять хвостом. Когда у командира полка было хорошее настроение, он по нескольку раз повторял команды, чтобы развеселить летчиков.

Я брал Барбоса с собой в полет до тех пор, пока командир не укорил меня: “Если тебя собьют, ты с парашютом выпрыгнешь, а собака может погибнуть...” С тех пор дворняга оставалась ждать меня на аэродроме. При разбеге на взлете она сколько могла бежала за моим самолетом, а когда я приземлялся, первой прыгала на крыло. Барбос “прослужил” со мной до конца войны, а после ее окончания мы не раз ходили вместе с ним на охоту.

— В марте 42-го почти весь наш полк улетел на задание. На взлетном поле стояли самолеты командира полка и комиссара. Вдруг я увидел, что для атаки на аэродром заходят немецкие самолеты — два бомбардировщика “Юнкерс-87” и два истребителя “Мессершмит-109”. Из молодых летчиков я ближе всех оказался к самолетам, как был — без летного обмундирования, без парашюта — мгновенно вскочил в кабину. Взлетев, ринулся в атаку и с первого же захода завалил тихоходный бомбардировщик. Командир полка в это время брился — так, в одной майке, как в фильме, и взлетел следом за мной. Но немецкие самолеты уже ушли. Когда я приземлился, летчики, чтобы подначить меня, выстроились в две шеренги — мол, приветствуют героя. Ну, я им подыграл: почти как Кузнечик в фильме, прошелся чинной походкой, поблагодарил за оказанное доверие. Но наркомовских сто грамм не требовал, это уже Леонид Быков придумал в картине. И на аэродроме к комиссару, который стоял со всеми в строю, подбежал разгоряченный командир полка и принялся его хвалить. А тот лукаво улыбнулся и сказал: “Благодарите вечного дежурного сержанта Попкова”. Командир сначала растерялся, а потом, притворно нахмурившись и улыбаясь уголками губ, обратился ко мне: “Что ж ты остальных отпустил?” А у меня огонь в груди — я как чувствовал, что теперь моя судьба изменится, и поэтому без страха выпалил коронную фразу: “Вы, товарищ командир, своим нижним бельем всех немцев распугали”. Когда я рассказал Быкову об этом эпизоде, он ему очень понравился и вошел в картину.

— Как появилась в составе полка “поющая эскадрилья”?

— Меня вызвал к себе политрук и заявил с порога: “Ты, Попков, комсомолец, вот и организуй для поддержания в полку морального духа ансамбль художественной самодеятельности”.

Музыка среди летчиков всегда была в почете. Я обожал джазовые импровизации Эда Родмана, старался копировать его манеру дирижировать, его жесты. Он играл на трубе и с ее помощью даже руководил ансамблем. Вскоре наши летчики нашли маленькую трофейную трубу из духового оркестра. Помню, на ней было выбито четыре медали. Этой трубой, как Родман, я и стал дирижировать своей джаз-бандой. Вскоре меня иначе как Маэстро и не называли.

Это уже режиссер Быков в фильме сделал акцент на народные песни, которые звучали более патриотично. В нашем репертуаре были и фронтовые песни, и одесские блатные. Последние появились благодаря Утесову. Леонид Осипович не раз со своим ансамблем приезжал к нам в полк. Однажды, будучи в кратковременном отпуске, мы побывали у Утесова дома. Когда я посетовал, что у нас есть патефон, а к нему одна-единственная пластинка с танго “Рамона”, артист распахнул тумбочку и подарил нам 42 пластинки с еще дореволюционными блатными одесскими песнями. Они прошли с нами через всю войну. Сначала мы их просто слушали, а потом стали разучивать. Например, песню “Мишка-одессит” мы переделали на свой лад: главный герой из моряка превратился у нас в пилота.

Кстати, Утесов подарил нашей эскадрилье два истребителя, построенные на деньги, заработанные его ансамблем. На одном из них техники сделали надпись “Веселые ребята”, на другом — нарисовали голову льва. В полку считалось почетным совершать боевые вылеты на этих самолетах.

Был в жизни Виталия Попкова случай, который в середине семидесятых никак не мог войти в картину.

— Под Сталинградом нас, семерых летчиков–асов, пригласили на военный совет. В землянке сидел Жуков, который к тому времени был заместителем Верховного главнокомандующего, секретарь ЦК Маленков, представители военных советов и генералов человек тридцать. Под Сталинградом к тому времени сложилась катастрофическая обстановка: наши войска, отступая, дошли до берегов Волги. В это время вышел знаменитый приказ №227 — “Ни шагу назад”. Встреча началась с того, что нам сказали: “Вы очень плохо воевали, поэтому враг у великой русской реки”. Известно, что 70% авиации было выбито в первый месяц войны, к тому же у нас были старые машины. Тут Маленков предложил: “Трусов и паникеров надо расстреливать на месте”. Жукову это мысль понравилась, он подошел к командиру нашего полка Василию Зайцеву (а был он Героем Советского Союза, только под Сталинградом сбил 19 немецких самолетов) и спросил: “Сколько вы своих летчиков расстреляли?” Василий опешил: “Я своих расстреливать не умею”. Жуков взбеленился: “Ах, не умеете! Сейчас мы вам покажем”, — выбрал наугад из присутствующих четырех офицеров, вывел их из землянки и без объявления всякой причины приказал прибывшему с ним взводу охраны расстрелять... На меня этот самосуд так сильно подействовал, что два месяца я не мог есть, питался одним жареным луком, который мне готовили девчонки с кухни, и пил молоко. После того военного совета мы летали до последней капли горючего, постоянно рисковали — садились в степи на необорудованные площадки.

Под тем же Сталинградом Виталия Попкова необычным образом наградили.

— Наши войска сомкнули кольцо вокруг группировки немецкого маршала Паулюса. В штабе знали, что танковый корпус генерала Потанова вышел к станице Тацинской, но связи с ним не было. Нашим двум истребителям было приказано сопровождать тихоходный самолет “По-2”, который отправился на разведку. При заходе на посадку его летчик допустил ошибку и вместо аэродрома сел в селе. На крыше одного из домов засел немец с автоматом, который первой же очередью сбил наш “кукурузник”, как тогда называли “По-2”. Самолет упал во дворе, вспыхнул и сгорел. Мы сделали несколько кругов над деревней, подожгли ее... Но надо было выполнять задание. Приземлились в Тацинской, моторы не выключаем, потому что не знаем — наши войска там или немецкие. Вдруг видим — по полю на всех парах летят к нам три “Виллиса”. Из первой машины выскакивает генерал в серой папахе, в бурке, я докладываю ему: “Товарищ генерал, по приказанию командующего фронтом...” — и уже на словах передаю ему просьбу Рокоссовского написать записку: взята Тацинская или нет? Он меня обнимает и кричит: “Да скажи Косте: взята станица!” И ведет нас в штаб. По дороге мы выясняем, что находимся в гостях у командира 24-го танкового корпуса, генерала Потанова. Радиостанцию немцы у них разбили, передать сведения они не могли. На аэродроме его танкисты раздавили 53 немецких транспортных самолета “Ю-52”, которые снабжали армию Паулюса горючим, продовольствием и орденами.

Докладную для Рокоссовского генерал написал в своем “фирменном” блокноте, который был в кожаном переплете и с золотым тиснением на обложке: командир 24-го танкового корпуса генерал Потанов. Мы вырвали записку, а блокнот оставили себе. Потом, при наступлении, он нас не раз выручал. Заезжая в правление колхоза, мы предъявляли запись: “Просим выделить нам 20 бутылок водки”. Председатель видел генеральский блокнот и выдавал нам требуемое без промедления.

Достался мне от Потанова еще один подарок. Когда я вылезал из кабины самолета, зацепился и разорвал штанину. Потанов мне выговорил: “Что ты ходишь как оборванец? — и приказал своему адъютанту: — Принеси ему мои запасные брюки”. Стал я щеголять в генеральских штанах с красными лампасами. Я выпорол красные вставки, но яркий кант так и остался. Эти штаны я называл жениховскими. До самого конца войны в них проходил.

А на репетиции Парада Победы на Красной площади в июле 45-го меня увидел в этих брюках маршал Конев. Подойдя ко мне, он спросил: “Ты летчик? А почему в красных революционных шароварах?” Я ему рассказал о подарке генерала Потанова под Сталинградом. Мне было приказано эти портки сдать (позже их передали в музей Потанова в Днепропетровске), а мне выдали новое обмундирование.

В отличие от киношного аса Титаренко Виталию Попкову за годы войны было суждено таранить немецкий самолет и быть дважды сбитым.

— Первый раз меня подбили на 101-м боевом вылете, на малой высоте. Самолет загорелся, но я успел, еще сидя в кабине, выдернуть кольцо парашюта. Раскрывшийся купол буквально выдернул меня из горящей машины, но спасти от падения не смог... Посмотрев вверх, я заметил, что пламя опалило шелк и парашют обуглился. К счастью, я зацепился за дерево и упал в болото. Все кости остались целы, а вот голова обгорела. Шесть раз мне на лице пересаживали кожу.

Пока долечивался, жил в хате у крестьянки. Она как-то пожаловалась, что немцы, отступая, увели у нее корову, которая была самой крупной в стаде. Возвращаясь на лошади в часть, я увидел стадо коров, которое наши отбили у немцев. Подошел, выбрал самую большую из них и сказал солдату-пастуху: “Эта рогатая моя”. Пригнал ее нашей хозяйке: “Получайте, мама, свою корову!” А через неделю она отелилась и из большой сделалась маленькой и тощей.

Тяжелые ранения я получил, когда таранил немецкий самолет. Моя машина упала с большой высоты, при ударе я отбил себе все внутренние органы, сердце легло на диафрагму, долгое время дышал я с трудом. Меня подшили, залатали, и я летал до конца войны, лично сбил 42 самолета противника и еще 13 завалил в группе.

Судьба фильма, снятого по реальным событиям, оказалась непростой. Полтора года картина “В бой идут одни “старики” пролежала на полке. Министр культуры Украины после просмотра сказал как отрезал: “Такого на войне быть не могло. Летчики не возвращались с заданий, а в картине их боевые товарищи песни поют...” Помог выпустить фильм в прокат заместитель министра обороны, главком ВВС Павел Кутахов.

— Но было решено добавить в фильм один эпизод. Помните двух прекрасных летчиц, которые попадают в поющую эскадрилью и у одной из них начинается роман с молодым офицером? В конце фильма зрители увидели обелиск с их фотографиями: судьба летчиц оказалась трагической. На самом деле одна из девушек — Надя Попова — осталась жива. Она вышла замуж за моего однополчанина Виктора Харламова, который, кстати, был главным военным консультантом в картине. И именно по его позволению Надину героиню похоронили. Иной раз Виктор грозил в шутку жене: “Надя, смотри, а то я во второй раз тебя похороню”.

Как дважды Герою Советского Союза в Москве в Самотечном сквере Виталию Попкову установили бронзовый бюст. Отмечали это событие летчик-ас и именитый скульптор Лев Кербель весьма своеобразно: разбили о постамент бутылку шампанского, из двух половинок огурца, вынув мякоть, сделали стаканчики, разлили по ним коньяк... И тут как из–под земли вырос страж порядка: “Нарушаете, товарищи...” Потом глянул на памятник, на “хулигана” Попкова, снова на памятник... Махнул рукой: “И мне налейте!..”

Спустя 50 лет после войны Виталий Иванович пил коньяк под Волгоградом с асом люфтваффе Графом. Немецкий летчик приехал в Россию, чтобы встретиться с бывшим гвардии сержантом Попковым, что сбил его в августе 42-го под Сталинградом. В заснеженной деревеньке ветераны стояли в сугробе около аэродрома Гумрат — там, где Попков вынудил приземлиться Графа, — и вспоминали дни войны. А напоследок подали друг другу руки с обязательством, чтобы та война больше не повторилась.