Тотальный Чехов под одной крышей — такого давно не припомнят отечественные подмостки. Во МХАТе в Камергерском переулке одновременно с утра до вечера идут репетиции двух чеховских пьес — “Дяди Вани” от “Табакерки” и “Вишневого сада” непосредственно от МХАТа. Артисты, как и следует ожидать, из двух точек. Но есть и пришлые — ну очень неожиданные.
Из “Сада” с шестого этажа к “Дяде” на второй и обратно прошелся обозреватель “МК”.
Репетиционный зал на шестом этаже. В белом пространстве расстановка сил такова: режиссер Адольф Шапиро с ассистентом Татьяной Межиной у стола, визави — веселая компания в момент обомления. Лопахин (Андрей Смоляков), Петя Трофимов (Дмитрий Куличков), госпожа Раневская (Рената Литвинова) и прижавшиеся к ней дочки: Екатерина Соломатина — старшенькая, хозяйственная, и Анастасия Скорик — младшая, романтичная. Чуть в стороне братец Гаев — бильярдист. В глубине старый Фирс (Владимир Кашпур).
— До несчастья тоже сова кричала и самовар гудел, — монотонно произносит старик.
— До какого несчастья?
— До воли.
У Литвиновой и других артистов юбки из подбора, костюмы будут мерить только на днях. Но она уверяет, что у нее будет нечто с хвостами, рюшами — одним словом, волшебно, как сама их носительница. Впрочем, желающих убедиться в ее ретроломком имидже просят не беспокоиться. Литвинова — в данный момент она без грима — совсем другая: спокойная, даже печальная в данной сцене. И удивительно пластичная.
Помощник режиссера говорит, что популярная особа — настоящая трудяга, каждый день занимается сценической речью и не выделяется из ансамбля каким-то особым поведением. А партнеры у нее что надо. Андрей Смоляков и Сергей Угрюмов из “Табакерки”, Сергей Дрейден приглашен из Питера на роль Гаева. Он единственный из всей компании имеет пока полный костюмный прикид — нелепая шляпа, пальто, поверх которого клетчатая шаль, под мышкой трость. У Раневской — длинная пахитоска в руке.
Час уходит только на ту сцену, когда где-то вдалеке в шахте оборвалась бадья и внезапно возник прохожий. У Шапиро этот тип весьма агрессивен, и за фразой “брат мой, выдь на Волгу, чей стон раздается” слышится нечто нецензурно-пролетарское, Лопахин схватывается с ним. Шапиро останавливает и пробует развести ее то так, то сяк. При этом в ход идет как коллективное творчество, так и индивидуальные воспоминания.
— Вот, я помню, в Африке, — говорит режиссер, усаживаясь на стул посреди обступивших его в круг артистов, — сидит сытый негр, ленивый, ему ничего не надо, но как только сечет белого человека, тут же “сэр, мани”.
Шапиро выбрасывает вперед скрюченную руку и очень смешно показывает чернокожего лоботряса. И тут же:
— Я понял, единственная, кто может остановить Лопахина, — это Раневская... Ладно, пять минут на перекур.
Курить выходят все, кроме Литвиновой.
— Рената, как вам в театре после кино?
— Я не думала, что это так тяжело. Я проникнута уважением к театральным актерам — они так много работают.
— И мало получают?
— Театр для них — это жизнь. Здесь не за деньги — это факт.
— Каковы ваши ощущения в образе Раневской?
— Некоторые совпадения с текстом присутствуют, такая роль. Ее надо своими ранами украсить.
— Текст уже выучили?
— Я терпеть не могу, когда актеры слова подменяют. Поэтому каждое слово выучиваю. Ничего, что я на вас курю? Вообще-то я не курю, это для роли. Моя жизнь проходит в театре, и я теперь могу это без преувеличения сказать — утром, четыре часа днем, теперь вот вечером, домой приезжаю в двенадцать.
— Решитесь еще раз после такой каторги поработать в театре?
— Не знаю. Может быть, чуть-чуть ближе к пенсии.
— Тогда на роль няньки в “Дяде Ване” пожалуете?
— Ну, я буду молодиться. Честное слово, не знаю, я же еще на сцене не была. Костюмы? Я представляю, что она должна состоять из каких-то сумочек, все время за ней должно что-то волочиться, и она должна быть всегда на каблуках. В общем, она не может появиться некрасивой.
В тот вечер Ренату отпустили с репетиции пораньше: у нее заболела маленькая дочка. И режиссер остался с вечным студентом Петей и мечтательной Аней биться над идеальной бессмыслицей “о лучшей жизни”.
А вот и большой зал. В зале только режиссер — самый молчаливый литовец Мигдаугас Карбаускис, художник по свету Дамир Исмагилов с ассистентом. Всю сцену занимает огромный струганый дом с высокими окнами. Такой, знаете ли, многоуважаемый дом творения ленкомовского зодчего Олега Шейнциса и его ученика Алексея Кондратьева. Окон в том дому — восемь, ставни то открывают, то закрывают. А там своя жизнь — с виду тихая, но очень взрывоопасная.
— Я старый. Конечно, я всем вам мешаю. Старость никто не любит, — спокойно, даже философски произносит Олег Табаков. И это он — самый солнечный и энергоемкий Олег Павлович? Он, кто же еще в светлом костюме! Играет профессора Серебрякова, а его супругу Елену Андреевну — догадайтесь, кто? Ну конечно, Марина Зудина, и это второй сценический брак четы. В январе они уже выступили счастливой парой в “Последней жертве”, и публика, вздыхая, утирала слезу при виде того, как седой благородный господин уводит под ручку в метель молодую особу. А здесь...
— Старость никто не любит, — голос профессора уже капризен, и молодая жена в роскошном светлом платье (костюмы Светланы Калининой), понятно, психанув, выскакивает из дома с зажженной керосиновой лампой в руках. Огонь рвется из стекла, как ее чувства из груди. А с середины зала режиссер Мигдаугас Карбаускис кричит:
— Марина, меньше огня.
Сказал конкретно, а получилось метафорически.
Табаков выходит “за кадр”, и я спрашиваю его за кулисами:
— Олег Павлович, как-то даже страшно слушать от вас про старость. Такое совпадение — и по личной жизни, и по возрасту.
Табаков смеется.
— Я же из медицинской семьи. Я знаю, как это реально происходит — угасание человеческой плоти. Но у меня вроде бы генетика хорошая. Тьфу-тьфу-тьфу.
Сказал — и энергично отправляется в зал, чтобы посмотреть следующую сцену, где уже появляется некрасивая Соня, дядя Ваня весь на нервах и доктор Астров. Да, прав Табаков: “Дядя Ваня”-2004 намерен избавиться от каких бы то ни было стереотипов, забивших пьесу за много лет. “Никакого ложного чеховедства” — это правило действует с самого начала распределения ролей. “Урод” Соня — это сексапилка Ирина Пегова (стала широко известна после фильма “Прогулка”) из театра Петра Фоменко. Она готовится к выходу — две длинные косы, оправляет платье на большой груди.
— Ира, как такой красотке играть некрасивое доброе существо?
— Почему она некрасивая? Это как к себе относиться. Я же тоже, видите, не худа — это немодно, значит, некрасиво. Или почему дядя Ваня ее любит, а меня нет? Например, я, то есть моя героиня не умеет одеваться, у меня нет вкуса, и от этого я некрасива. А Елена Андреевна — она городская...
— А как вас Петр Наумович к Олегу Павловичу отпустил? Известно, что Фоменко своих на сторону не отдает.
— Трудно. Но с другой стороны, у меня сейчас эти полгода свободны. Я — здесь.
В “Дяде Ване” со стороны “Табакерки” — Наталья Журавлева (нянька Марина) и Сергей Беляев (Вафля), со стороны МХАТа — Ольга Барнет (Войницкая), Борис Плотников (дядя Ваня). Доктора Астрова играет самый высокий и крупный (в прямом и переносном смысле) мхатовец Дмитрий Назаров. Вот он стоит возле лестницы, на которую истерично карабкается дядя Ваня, и басит:
— Надоело? А ты отравись.
Это, пожалуй, самое неожиданное назначение в спектакле. С появлением на сцене гиганта Назарова как-то сама собой уходит экологическая тема, которую так любят приписывать доктору. И сама собой на первый план выходит мужская личность с сильной мужской харизмой, в которой женщина ищет отнюдь не скорую медицинскую помощь.
— Я думаю, что эта пьеса больше других посвящена частной жизни человеческой, — говорит уже Табаков. — Здесь нет социальных конфликтов.
— У вас это вторая положительная роль за сезон.
— Ну что делать. Это скорее неприятие социал-вульгарного трактования образа Серебрякова: он представитель государственного механизма, он разрушил судьбу... Какой хрен разрушил?! Сам дядя Ваня не слишком хорошо себя ведет и невоспитан.
Последняя сцена — профессор с супругой уезжают из дома. Прощаются недолго.
— Дело делать надо, — говорит Серебряков—Табаков. Так он, наверное, говорит и на своем директорском совещании.
А Исмагилов ставит свет — от прозрачного дня к глубокой ночи, звезды которой проглядывают сквозь окна. Но пришли два мужика и, как водится, всю красоту испортили — молча закрыли ставни, и застучала колотушка в руках старого сторожа, которого, впрочем, играет молодой парень. Те люди той эпохи ушли вместе с ярким светом, а дом стоит, дом стоит.
Премьеры “Дяди Вани” и “Вишневого сада” назначены на 18 и 29 мая
в рамках открытого фестиваля искусств “Черешневый лес”, оказавшего значительную финансовую поддержку.
