“Гранатовый браслет”, “Война и мир”, “Корона Российской империи, или Снова неуловимые”, “Адъютант его превосходительства”, “Соломенная шляпка”, “Женитьба” — это всего лишь сотая часть тех картин, в которых снялся Владислав Стржельчик. Он мог бы сыграть гораздо больше ролей, если бы не был так привязан к театру. Мы помним этого актера как волевого, сильного человека. За кадром он становился ранимым и беспомощным, как ребенок. Зато старался жить как настоящий актер: не брезговал выпивкой, не пропускал ни одной юбки, гулял на полную катушку, но всю жизнь оставался преданным лишь одной женщине — своей жене.
Людмила Шувалова-Стржельчик, в свою очередь, “благодаря” мужу потеряла московскую прописку, забросила карьеру, не родила ребенка, не обрела подруг. Она утверждает, что сознательно пошла на такие жертвы, потому что однажды приняла твердое решение: всю свою жизнь посвятить Владиславу Стржельчику. Единственное, о чем она жалеет до сих пор, — что позволила мужу умереть в одиночестве...
Сегодня Людмила Павловна — режиссер питерского Большого драматического театра. Правда, появляется она там очень редко.
—Возраст уж не тот, ноги болят, давление постоянно прыгает, — объясняет она. — Но мне театр исправно выдает машину, так что приезжайте на мои репетиции, там и поговорим...
— Людмила Павловна, вы режиссер в одном из крупнейших питерских театров — БДТ. Скажите честно, добились этого назначения благодаря мужу?
— Доля истины в ваших словах есть. Если бы не он, вряд ли я вообще оказалась бы в Питере и тем более устроилась в БДТ. Актриса из меня, как показало время, никудышная.
— Насколько я знаю, вы познакомились со Стржельчиком, когда он еще был женат. Между вами сразу возник роман?
— Он на меня не произвел никакого впечатления. Познакомились мы в 1950 году в Сочи. Владик там гастролировал, я отдыхала с подружками. Стржельчик показался мне просто милым, приятным мальчиком, не более того. Но прошло две недели, и я влюбилась. Через несколько дней после прибытия в Ленинград Владик написал мне первое письмо. А в октябре я приехала к нему на две недели. Тогда мы решили, что должны жить вместе.
— В то время вы уже работали?
— Я только приступила к работе в Московском театре транспорта — сейчас его переименовали в Театр Гоголя. Через месяц перевелась в Ленинградский БДТ. Это был рискованный поступок с моей стороны. Ведь я уезжала в чужой город, где никого не знала, поступала в театр с устоявшимися традициями, я собиралась связать свою жизнь с человеком, который еще не развелся с женой!.. Но главное, я навсегда теряла московскую прописку: таковы были законы Советского Союза. Из-за уважения к Стржельчику администрация театра выбила нам комнату в общежитии при БДТ. Если бы кто-нибудь доложил об этом — вряд ли нам удалось бы избежать громкого скандала, ведь без официального штампа о браке нас не имели права прописывать в общежитии.
— Как отнеслись к вам в театре?
— В БДТ работало много людей, которые знали жену Владислава Игнатьевича, поэтому многие не одобрили его поступок. По отношению ко мне внешне все вели себя деликатно, но я все равно чувствовала их неприятие.
— А как обстояло дело с распределением ролей?
— Ролей мне практически никаких не давали. Я играла только в небольших эпизодиках, но не обижалась на это — ведь я пришла в старый БДТ, где были свои героини. А потом, я реально оценивала свои шансы: вряд ли я могла претендовать даже на среднюю роль с моими низкими актерскими данными. С приходом Товстоногова жизнь в театре изменилась. Георгий Александрович уволил практически всех старых звезд и стал набирать молодых актеров. В итоге он взял таких артисток, с которыми мне соперничать оказалось бесполезно. Да и не стремилась я к этому. Ведь работа в театре требовала полной отдачи, а я настолько любила мужа, что не могла задвинуть его не второй план.
— Странно, обычно все творческие люди амбициозны...
— Это не про меня. Я понимала, что должна сделать все возможное, чтобы Стржельчику было комфортно везде — и дома, и на работе. Кстати, когда мы стали жить вместе, он предупредил меня: “Я тебя люблю, но театр я люблю больше”.
— И вы не обиделись на эти слова?
— Конечно, я обиделась, но помнила об этом всегда. Поверьте, я подарила ему свою жизнь... У меня дома всегда был приготовлен обед, я много лет покупала ему галстуки, рубашки, носки... У меня даже не оставалось времени на пустую женскую болтовню. Потому что я знала, что в 14.00 Владик придет с репетиции — его нужно накормить, в 17.00 он ляжет отдыхать, а в 19.00 у него спектакль. У меня весь его день был расписан по минутам. Из-за этого мне не удалось даже найти себе подруг.
— А сам Владислав Игнатьевич каким был в быту, мог что-нибудь приготовить?
— Нет, готовить он не умел, но в быту был безумно легким и простым человеком. Он никогда не высказывал мне никаких претензий. По большому счету, ему ничего не надо было. Он никогда бы и квартиру не попросил, если бы я не настояла. Он всегда находил отговорки типа: “У нас хорошая квартира, зачем нам переезжать куда-то?..” В то время, когда все актеры поменяли свои малогабаритки на огромные апартаменты, у нас была обыкновенная “двушка” в Московском районе. Переехали мы в новую квартиру, на Петроградскую площадь, за шесть лет до смерти Владика...
— Выходит, он редко пользовался своей популярностью?
— Бывало, пока я не намекну, он пальцем не пошевелит. Хотя если в магазинах его пропускали без очереди — не отказывался. Зато он помогал всем своим знакомым. Если кому-то нужна была квартира — он мог обрывать начальственные телефоны, чтобы помочь товарищу.
— Людмила Павловна, вы не боялись, что из-за собственной нереализованности в профессии перестанете быть интересной для мужа?
— Никогда не боялась. Что касается театра, я всегда спокойно оценивала свои способности. Например, когда видела рядом с собой Доронину, всякие мои профессиональные амбиции куда-то улетучивались. Зато как женщина я всегда знала себе цену и понимала, что представляю для Владика огромный интерес.
— Как Стржельчик относился к вашим актерским способностям?
— Никак! Он равнодушно относился к моему творчеству и понимал, что никакой карьеры в театре я не сделаю. Он часто советовал мне: “Уходи из театра — что ты там забыла? Кому ты там нужна?..” Позже это дошло и до Георгия Товстоногова. Тогда он предложил мне ассистентскую работу. Так в 1972 году я перешла на режиссерскую должность.
— Кстати, как ваши родители отнеслись к Стржельчику?
— Мой папа, когда провожал меня на вокзал, сказал: “Ты совершаешь неосторожный поступок. Я ни на чем не настаиваю, но если тебе будет плохо — немедленно возвращайся”. Когда мне становилось очень плохо, я всегда помнила, что у меня есть дом, куда я могу вернуться.
— Почему вас могло посетить это чувство?
— Это касается прошлого Владислава Игнатьевича, от которого я была отрезана. К нам в дом приходили женщины, которые когда-то были близки с моим мужем. Это довольно сложно вынести. Однажды к нам в гости приехала моя мама. Она ждала меня на проходной театра. Ее тут же окружили местные дамы и наперебой начали кричать: “За кого же вы выдали свою девочку?! Да вы посмотрите, сколько у Стржельчика женщин!..” Мама пыталась со мной поговорить, но я резко ответила: “Если ты хочешь покоя в жизни, то не суй нос не в свои дела. Я знаю о своем муже больше, чем ты думаешь. Ничего нового ты мне сегодня не сообщила”.
— Выходит, доля истины была во всех этих сплетнях?
— Конечно. Он же в молодости красавцем был! Крутил романы налево и направо...
— Но все-таки вы не бросили его?
— Даже когда к нам приходили его бывшие любовницы, он тут же хватал меня в охапку и начинал целовать со словами: “Познакомьтесь, это моя любимая женщина”. Он всегда гордился мной. И это меня успокаивало.
— Владислав Игнатьевич рассказывал что-нибудь о военном времени?
— Да, и очень много. Но я тогда была настолько легкомысленная, что меня эти разговоры немного раздражали.
— Видимо, он часто затрагивал эту тему?
— Он так настрадался в те годы, что ему хотелось выговориться. Владик рассказывал, как он ехал в Выборг в бочке с медом. Вспоминал блокаду. В то время его часть стояла под Ленинградом. Когда начались обстрелы, он пешком ходил в город, чтобы отнести продовольственный паек своим родителям...
— Стржельчик много снимался в кино. Режиссер БДТ Георгий Товстоногов не упрекал его за это?
— В кино Владик снимался только тогда, когда не был занят в театре. Для него БДТ был важнее. А еще он никогда не мог работать на две роли: если он был задействован в главной роли в спектакле, то отказывался от кино. Иногда сам Товстоногов запрещал ему сниматься. А еще он часто повторял: “Как Смоктуновский, я все равно никогда не смогу сыграть, он человек иной природы — жизненной, подлинной”. Вообще, Владик преклонялся перед двумя актерами — Смоктуновским и Луспекаевым.
— Творческие люди — часто народ пьющий. Насколько мне известно, Стржельчик тоже не брезговал этим?
— В этом плане я испортила Владиславу Игнатьевичу жизнь. Раньше в театре находился буфет, в котором актеры имели возможность покупать спиртное в кредит. Я не возражала, когда он пил по праздникам, но когда он приходил домой “на рогах” каждый день — я не выносила этого. В итоге, когда он выпивал после спектакля, я закатывала такие скандалы, что буквально отравляла ему жизнь! Но я отучила его пьянствовать.
— У него были вредные привычки?
— Курил он, в отличие от меня, редко. Мог бросить, когда чувствовал, что садится голос. Зато я курила чудовищно. Однажды мы с Дорониной поехали на гастроли под Киев, купили несколько блоков сигарет. Думали, хватит. Однако к концу недели сигареты закончились, и купить было негде. Мы думали, что с ума сойдем без курева. Даже собирали бычки на улице...
— Владислав Игнатьевич был щедрым человеком?
— Он никогда не знал, сколько в доме денег. Владик приносил зарплату, отдавал мне и сразу забывал об этом. Когда заходил вопрос о каком-нибудь подарке, Владик говорил: “Возьми деньги и купи что хочешь”. За всю свою жизнь мы ни разу не взяли в долг. Когда не было денег, а мужа не снимали в кино, он вел драматические кружки в Институте сельского хозяйства. Владик всегда где-то подрабатывал, чтобы мы не нуждались. Еще мы никогда ни на что не копили. Появились деньги — купили машину, потом дачу... Каждый год мы отдыхали в Крыму. Много ездили за границу с театром. Мы никогда не бедствовали.
— Из-за чего у Владислава Игнатьевича могло испортиться настроение?
— Только из-за отсутствия работы. После смерти Товстоногова эта проблема обострилась. Хотя и в период Георгия Александровича Владик по три года не получал главных ролей.
— Он плакал когда-нибудь?
— Плакал... Я до сих пор не могу забыть эту историю. Шел спектакль “Амадеус”. В нем был задействован артист Юрий Демич. Вся труппа знала, что он любил выпить, но на спектакль пьяным не являлся никогда. Я сидела в зрительном зале. Начался спектакль. На сцену вышел Юра — и начал громко икать, путать слова... Я побежала за кулисы. У Стржельчика в “Амадеусе” тоже была роль, и он постоянно был на сцене. Вдруг он вылетает за кулисы и кричит на меня как на ассистента режиссера: “Ты что, моей смерти желаешь?! Почему не прекращаешь спектакль?!” Я не имела права остановить действие. В антракте по щекам мужа катились слезы. “Вы что, с ума сошли?! Разве можно выпускать артиста в таком состоянии?! — рыдал он. — Я больше не могу работать в таком театре!..” На следующий день он пошел к Товстоногову и подал заявление об уходе. Товстоногов не подписал заявление Стржельчика, но так поговорил с Юрой, что тот ушел из театра и переехал в Москву. Владик потом жалел об этом. Между ними сохранились теплые отношения, и Владик часто говорил мне: “Я не имел права так ставить вопрос...” Но, несмотря ни на что, он так и не извинился перед Демичем.
— Людмила Павловна, вы никогда не жалели о том, что не родили ребенка?
— Не жалела. Хотя с Владиком мы разговаривали на эту тему. Я ему тогда объясняла: “Сделать ребенка мы, конечно, можем, но в этом случае мне надо будет уйти с работы и сидеть с новорожденным”. Из-за этого я могла бы потерять мужа. Пеленки, крики, бессонные ночи... Ведь Владик ушел из первой семьи потому, что не перенес трудностей. Я очень ответственно относилась к воспитанию ребенка, считала: чтобы из человека получилась личность, на это надо положить собственную жизнь. Я к этому не была готова.
— Стржельчик общался с дочерью от первого брака?
— Он ушел из семьи, когда Мариночке исполнилось два года. Тогда жена строго-настрого запретила Владику общаться с ребенком. Спустя десять лет девочка сама искала общения с ним. Но у него не было к Марине никаких отцовских чувств. Этот ребенок был чужим для него. Виной тому стала жена, которая после развода поменяла фамилию дочери на “Смирнова” и попросила Владислава Игнатьевича забыть об их существовании. Он и забыл.
— Людмила Павловна, когда вы поняли, что Владислав Игнатьевич болен?
— Последние два года работы в театре он сильно уставал. Я видела — что-то меняется в нем, но списывала это на возраст, все-таки ему перевалило за семьдесят...
— Какой спектакль стал для него последним?
— Его пригласили на главную роль в спектакль “Макбет”. Его умоляли сыграть эту роль, и он дал согласие. После очередной репетиции он пришел жутко раздраженный. “Я не могу выучить текст”, — сказал он. “Не смеши меня, у тебя сто страниц от зубов отлетает, а здесь всего две странички текста”, — успокаивала я его. На следующий день он вернулся еще более мрачный: “Устал, больше не могу...” Мы сели вместе на кухне, и он начал говорить мне текст. Один раз прочитал четко, второй раз — спотыкался через фразу... Тогда мы решили обратиться к врачам — думали, склероз. В клинике намекнули, что у мужа — предынсультное состояние, и посоветовали отдохнуть в санатории.
— Когда он сам понял, что не может уже выходить на сцену?
— На предпремьерной репетиции он вышел на сцену и вообще забыл слова. Тогда он поклонился коллегам, произнес: “Со мной все, ребята” — и ушел. А вечером ему предстояло играть спектакль “Пылкий влюбленный”. Я сидела в зале — и вдруг в финале Владислав Игнатьевич забывает свой монолог, который играл много лет. Алиса Фрейндлих стала ему подсказывать, а он даже не мог связать фразы... В тот момент мне стало страшно.
На следующий день в нейрохирургическом институте ему поставили диагноз: опухоль мозга. Я попросила врачей ничего не говорить супругу о болезни. Сама тоже молчала до последнего.
— Неужели даже в таком состоянии Владислав Игнатьевич продолжал работать?!
— На следующий день мы отправились в театр — в нашем медпункте ему сделали уколы. Владик разделся в гардеробной и вздохнул: “Наверное, я последний раз захожу в этот театр...” И по его щеке скатилась крупная слеза. Вот что значит актерская интуиция.
— Это был действительно последний раз?
— На следующий день его положили в больницу. И начался кошмар — длиною в семь месяцев. Свой диагноз он не узнал до самой смерти. Ему сделали несколько операций, но ничего не помогло. Помню, я его успокаивала: “Подумаешь, инсульт! Все восстанавливается. Есть другие радости в жизни...” Он перебивал меня: “Нет, жизнь без театра для меня не имеет смысла”.
— Все это время вы находились рядом с мужем?
— Да, я не отходила от него ни на шаг. На семь месяцев меня освободили от работы. Самое страшное было сначала — когда я еще не осознавала, что он умирает. Я ни разу не заплакала при нем и все время твердила: “Все будет хорошо...”
Вот все говорят: “Как страшно умирать одной!” — но, поверьте, все умирают одни. Ведь и Владислав Игнатьевич умер без меня. В больнице медсестра сказала мне: “Людмила Павловна, на вас невозможно смотреть, идите домой хоть на полчаса, пообедайте”. Я ушла в пять часов вечера, а в шесть — он умер...
