Из-под красной косынки смотрят черные глазищи, грязные руки
в цыпках теребят пестрый подол. “Ба-тюш-ки, платная клиника, а всякого сброду…” — перед врачихой на босых ногах переминается цыганская девочка. Совсем ребенок.
— Ну, садись, — врач моет руки перед осмотром и в зеркале над раковиной видит, как гостья на свой манер устраивается в гинекологическом кресле, положив руки на подпорки для ног.
Цыганочку ничуть не смущают ее чумазые пятки и отсутствие даже намека на нижнее белье. Зато гинекологиня в шоке: у девочки — беременность.
— Сколько тебе лет?!
— Мне — уже тринадцать, а мужу — одиннадцать…
Табор не уходит в небо.
И вообще никуда не уходит: он оседлый. Уже несколько лет обитатели подмосковной деревни Тверетино в Серпуховском районе состоят в таком вот экзотическом соседстве: гадалки-лохотронщицы, натуральный барон и дикие обычаи, наверное, самого таинственного народа в мире.
В одну сторону от узкой тропинки там и сям, среди огородных грядок и заборов, притулились привычные русскому человеку ветхие покосившиеся избушки, а по другую — вытянулся новострой. Длинный ряд одноэтажных близнецов: внизу кубик в 2—3 окна, а сверху — чердачок ростом в полчеловека. Крыши новостроек еще немного — и срастутся. А в высокой траве каждого случайного прохожего, затаившись, поджидает сюрприз…
— Ты не местная, да? Ну-ка, погадаю… — цветной сарафан замелькал через кусты. — Милок твой тебя любит, на сторону от тебя не ходит… Позолоти — еще скажу. Две вещи! Узнаешь все… Да погоди ты, б…!
Еле отмахавшись от прорицательницы, укрываюсь у “наших”. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет: на всю деревню — ни одного трезвого мужика. Поэтому женщин грызет черная зависть к соседским:
— У них мужчины пьют глотками — вот такусенькими дозами. И только в праздник! — рассказывает Люба, староста деревни. — Чтоб кто под стол завалился — такого нет. Есть в таборе всего один алкаш. Бывает, выпьет, разорется, начинает детей гонять… Побуянит 3—4 дня. И успокоится.
* * *
Цыгане шумною толпою прикочевали в Тверетино шесть лет назад. Сначала их было не больше полсотни. Но не успели соседи и глазом моргнуть, как новоселы принялись жениться и родниться с ближайшим тульским табором — и, как следствие, плодиться. В результате cейчас тверетинский табор насчитывает аж 150 человек.
“Дали им разрешение на два дома. Они же вон как хитро: двадцать избушек пристроили почти вплотную друг к другу. А со стороны посмотришь — два длиннющих дома. Строят против всех правил пожарной безопасности!” — возмущаются аборигены и готовятся погореть каждую секунду. По их словам, местные власти о нарушениях прекрасно осведомлены, но и пальцем не шевелят: “видать, хорошо получают на лапу”.
Вдохновленные такой юридической свободой, цыгане уже пустились завоевывать новые земли и недавно “самоволкой” возвели несколько коттеджей у леса. Регистрации, понятно, тоже нет почти ни у кого. Тверетинцы к этому относятся философски: “Цыганам закон не писан”. В целом соседи ладят: цыгане деревенским судьбу не пророчат и денег под гипнозом не отнимают. Но бывает, что частенько просят взаймы и потом уж не отдают.
— Взяли у меня 150 рублей, последние от пенсии, — сетует старушка Зоя Максимовна. — Пошла к их главному, барону, жаловаться, а он, не глядя в кошелек, мне 200 отстегнул. Богато живут!..
Долг вынесли на крыльцо: за порог “бледнолицых”, по обычаю, не пускают. Но Зоя Максимовна не растерялась…
— Окошко-то открыто. Интересно! Я влезла на лавку, засунула голову… ой, четыре ковра… И на потолке — ковер!
Семьи у цыган многодетные, причем новобрачным чаще всего приходится жить с родителями: ключи от собственного дома в качестве свадебного подарка — большая редкость, поэтому в каждом домике живет целая куча народа, но при всем при том дети и родители — в разных, хоть и маленьких, комнатухах.
— А они дружные — страсть! Если кто на одном конце деревни с нашими заспорит, дак будто чувствуют — весь табор сбежится. И вот хором лаять... Убежал у них бычок, по всем дворам пошли: вы, говорят, его пустили на говядину! Угрожали по-всякому, а мы и знать не знаем, куда он делся... — продолжает Люба шепотом.
Зато пенсионеры Раиса и Владимир открыли на соседях бизнес: “Сигареты в ходу — дымят как паровозы с малых лет. Да стирают от рассвета до заката, а мы им мыло продаем”.
У цыганских девушек с 9 утра до 6 вечера — официальный рабочий день по дому. Стирают для отцов семейства, которые одеваются с иголочки и каждый день меняют накрахмаленные рубашки. Для чего столько шика — тайна, покрытая мраком. Известно только, что они каждый день “куда-то ездят” (среди аборигенов ходит слух о сбыте наркотиков), зато цыганки не скрывают, чем занимаются: гадают в Серпухове и Туле. А их дети учатся в сельской школе — правда, только до наступления холодов…
— У них совсем нет зимней одежды! — объясняет Люба. — На весь табор — одна безразмерная телогрейка и большие сапоги. Носят по очереди: закутаются, набегаются туда-сюда и скорей домой — нос отморозили.
Отдают цыганят в школу поздно: для них пойти в тринадцать-четырнадцать лет в первый класс — в порядке вещей. Да и вообще: зачем учиться, когда уже можно жениться? По сравнению с этим наша секс-революция — детский лепет: семьей здесь обзаводятся с одиннадцати.
— Помню, тем летом свадьба была: девка — кобыла пятнадцатилетняя, а парнишке — всего 12. Мы спрашиваем: “Потянешь, мужичок?” Такой щупленький, малюсенький. Все убегал от нее…
Ранние женитьбы проходят все лето и начало осени и уже никого не удивляют: привыкли. Местных гораздо больше волнует то, что соседи за время оседлости так и не научились пользоваться маленьким деревянным туалетом, который торчит без дела возле деревни. “Они ведь где шли, там и сели. И в поле, и на дороге… Чуть не уследишь — пиши пропало, — жалуются мне подвыпившие дедушки. — И питьевой колодезь изгадили. Полощут в нем белье!”
* * *
Выхожу в чисто поле, а там — грязно. Повсюду — отходы жизнедеятельности. На подходе к табору за мной увязывается свора цыганят: “Что у тебя в сумке?” Я говорю: “Кофта”. А они с хитрыми мордашками: “Не-ет… не кофта!” Решив, что тут меня и ограбят, стучусь в первый попавшийся дом. Не ногой, негромко, но со всей деревушки как мухи слетаются девицы, одетые не хуже московской молодежи. По-европейски. Как потом выяснилось, незамужние девушки могут носить даже брюки, но после брака обязаны облачиться в национальные разноцветные юбки и кофты. Девчонки в таборе очень красивые и непосредственные. “Как тебя звать? А сколько тебе лет? У тебя есть муж?” — заваливают они меня вопросами. Но из окон высовываются недовольные тетки в платках: “Эй! Что тебе надо?” Две девушки хватают меня под руки и тащат в лес — подальше от гневных мамаш.
— Тут у нас по вечерам танцы. Мы делаем дискотеки! Слушаем самую лучшую группу “Руки вверх!”, — от избытка чувств они прыгают и визжат, хохочут к месту и не к месту, сверкая золотыми коронками. Спрашиваю: “Чего это у вас так рано зубы испортились?” Оказывается, кариес здесь ни при чем — зубы у девушек абсолютно здоровые, но у цыган считается невероятным шиком носить золотые коронки на четырех клыках. Из табора в табор кочует свой, цыганский, зубных дел мастер и подковывает местных модниц на все четыре зуба.
В конце концов мои непоседливые собеседницы успокаиваются, и я узнаю, что одной из них, Алене, 16, и через неделю у нее свадьба. На которой она наконец познакомится с женихом…
— Самой нельзя выбирать мужа. Как родители скажут, так и будет… — мрачнеет и испуганно оглядывается девочка. — Но нам не нравится этот обычай. Мы не хочем быть цыганами. Хочем, как у вас… По любви. Мы совсем не свободные. Я буду плакать на свадьбе…
Еще я узнаю, что на свадьбе не будет священника, хотя новорожденных детей цыгане крестят в православной церкви. Не будет и регистрации в загсе с обязательными поцелуями, съемкой на видео и машиной с пупсом. Из привычного нам свадебного антуража остается только свадебное застолье: попеть и поплясать цыгане любят еще больше нашего. Правда, некоторые продвинутые невесты у них надевают белое платье с фатой, но уже на второй день свадьбы молодуха надевает цветастую юбку. И носи ее потом до самой смерти.
— А если сбежать?.. — подталкиваю девчонок на авантюру.
Аленина подружка, Олеся, в великом испуге:
— Ой, молчи! Лучше мартия! Везде найдут. Повесят… Или очень накажут. Всем табором. Я не хочу тебе сказать как…
“Мартия” в переводе — смерть. Девочки искренне верят, что за измену древним обычаям собственные родители заставят их сделать харакири. Запуганы, как говорится, насмерть. На свадьбе плачут все невесты. Но нарушить закон пока никто не осмеливался. Хотя Олесе “откосить” однажды уже удалось:
— В том году… Они меня пожалели. Сосватали за слепого. Я сказала: “Отдадите — убью себя”. Мне тогда было 13.
— А если другого полюбишь?
— А я полюбила… — Алена опускает глаза. — И он тоже… Родители наняли таджиков строить дом. Мы тайно виделись с одним… Но он испугался, когда я ему рассказала про закон. И уехал…
— Меня уже сосватали. В Тулу... — рассказывает Алена. — Когда свекровь приезжала, я приготовила специальный чай, там сливы, яблоки и еще много всего. Если невеста не нравится, свекровь ничего не скажет — уйдет молча. А я понравилась, поэтому она говорит: “Очень красивый чай”. По-вашему это как бы значило: “Давайте породнимся!” Так что скоро мы поженимся. А потом — сразу рожать!
О том, как это — “рожать”, и вообще о супружеских обязанностях родители с детьми не разговаривают. Это для них стыд — и остается таинством до первой брачной ночи. “Ты знаешь, как делать детей? — загорелись девчонки. — Говори-ка нам!” Чтобы узнать правду-матку, Алена с Олесей уже шли на многие хитрости: клали под кровать молодоженам магнитофон и даже сами укрывались в шкафу. Но были разоблачены. Поэтому единственным их учебным секс-пособием является порнопродукция.
— Кое-что мы уже знаем, — дрожащим голосом поведала мне Алена. — Мы смотрим грязные фильмы! Покупаем кассету и прячем… Когда родители уезжают в город, они оставляют дом на нас. Мы пересмотрели уже все кассеты. Так смешно! А братья не знают про это, но тоже смотрят — собираются у кого-нибудь вместе. Нам наказывают: “Молчите!”
Удивительно, но у 12—13-летних жен практически не бывает выкидышей, так как все время беременности они наблюдаются в хороших гинекологических клиниках. Разводы в таборе тоже редкость, но все-таки они разрешены — бывшие супруги после развода считаются вдовствующими.
* * *
В таборе все считаются родственниками, хотя и не обязательно кровными.
— Мы произошли от одной бабушки. У нее было 7 сыновей и 5 дочерей. Все они рано поженились и помногу рожали... Зато бабуля счастлива — у нее есть все… Она такая современная!
Общая бабка одевается по последнему писку цыганской моды и щеголяет по деревенским тропам на шпильках. Забавно, что такие же, как у нее, обтягивающие бархатные платья разрешены только незамужним девочкам... Но для любимой старушенции родственники делают скидку.
Есть в таборе и свой цыганский барон. Но его держат не столько для дела, сколько для обычая, по-цыгански — закона. Вроде как в Англии — королеву. А всеобщими хозяйскими делами заправляет молодой энергичный парень. “А чем тогда занимается барон?” — “Он нас учит чтить цыганский закон, объясняет, как жить, что плохо, а что хорошо!” И, по словам Алены и Олеси, благодаря стараниям старца ни старым, ни малым в таборе от “закона” ни на градус уклониться не удается.
— Нам надо стирать шторы! — неожиданно опомнились девчонки и повлекли меня обратно в деревню.
Другой причиной, из-за которой моих собеседниц будто ветром сдуло, было то, что близился обед, а завтракать и ужинать в таборе не принято. “Ты ешь три раза?!” — провожатые в недоумении, как мне удалось сохранить при таком обжорстве стройную фигуру.
— Много в Москве таджиков? — спрашивает на прощание о наболевшем Алена.
Я объясняю, что в Москве и таджиков, и представителей других национальностей пруд пруди.
— А к цыганам как вы относитесь?
По-разному, отвечаю я: многие москвичи злы на цыган за то, что они бессовестно дурят народ. На что девчонки горячо возражают:
— Цыгане — люди честные. А тех, которые воруют и обманывают, мы называем русскими цыганами. Так и напиши...
