Имя ее матери — Татьяны Яковлевой — обессмертила любовь Маяковского. Длинноногая красавица, “в меха и бусы оправленная”, томилась ожиданием в Париже, а он, “любовью ранен”, не мог к ней прилететь — власть не давала визу... Гордая Татьяна очень быстро приняла предложение своего приятеля виконта дю Плесси. Их дочь, Френсин, прибавила к имени отца фамилию мужа Грэй. В Америке Френсин известна как автор нескольких произведений, в том числе психологически тонких романов “Тираны и любовники” и “Октябрьская кровь”. И вдруг леди из высшего света издает книгу о маркизе де Саде. Публика в шоке...
Тайна мамы
В России Френсин всегда встречают прежде всего как дочь Татьяны Яковлевой. И ей никуда не уйти от вопросов: почему Татьяна Яковлева скрывала письма Маяковского к ней в банковском сейфе?
— Моя мама, как и многие русские женщины, была очень большой пуританкой. Никогда не хотела ни с кем говорить о Маяковском. Она всегда любила его. И это оставалось ее сокровенной тайной. Только сейчас я прочла ее письма из Парижа своей маме, моей бабушке, направленные в Пензу в 1935 году: “Пожалуйста, мамуленька, пожалуйста, только не говори никому, что Маяковский писал мне письма”. Я знала, что мама не поощряет интереса к ее жизни, особенно к этому периоду. Я получила эти письма в свое распоряжение недавно — полтора года назад. Мамы уже нет восемь лет. Мой отчим прятал письма от меня.
— Почему?
— Не знаю. Наверное, хотел быть главным человеком в ее жизни. Письма хранились в Гарвардской библиотеке. Теперь там остался микрофильм, а подлинники у меня.
— Мы мало знаем о вашей французской жизни. Расскажите хоть что-нибудь.
— Мама была необыкновенно красивая и очень высокая. Она стала виконтессой дю Плесси. Мой отец — настоящий светский лев, обаятельный, элегантный, неотразимый любимец женщин. Он тоже был талантлив, владел пятью языками. Но мамин брак нельзя назвать счастливым. Наверное, отец чувствовал, что мама не любила его. Началась война. Последний раз я видела отца, когда мне было 9 лет.
— Как вы с мамой уезжали из Парижа в 41-м году?
— Отъезд был неожиданным. В течение июля немцы прошли всю Бельгию и Нидерланды. Мой отец участвовал в Сопротивлении, воевал на Средиземном море в составе Первого летного французского полка. Он и погиб в первые месяцы войны, там, над морем. Но успел позвонить домой и просто приказал маме, чтобы мы немедленно уехали из Парижа. И мама подчинилась, в течение нескольких часов собрала вещи — бижутерию, драгоценности и все необходимое. Просто чудо, что она взяла с собой хоть какие-то бумаги из своего архива, в том числе письма Маяковского. Их семь. И 25 телеграмм. А еще несколько записочек-визиток, оставленных Маяковским, чтобы их вкладывали в букеты, которые он заказал, чтобы их приносили Татьяне по воскресеньям. Сохранилась и записная книжка поэта, в ней стихи, посвященные маме...
Совсем иная жизнь нас ожидала в Америке. В Штатах я жила отдельной жизнью от мамы. В Америке семейный статус отличается от русской традиции. К 22 годам мы создаем свою собственную жизнь, свой собственный мир. Несколько лет тому назад я решила написать книгу о своих родителях, о моей маме и моем отчиме Алексе Либермане, художнике, скульпторе и издателе. Я ему очень благодарна за его заботу обо мне. Думаю, у каждого из нас с годами нарастает любопытство к своим корням. Мне кажется, интерес к родовой истории — это знак приближения смерти. В 20—30 лет человек просто хочет жить. Он любит и полностью отдан будущему.
— А что же достается остальной жизни?
— Человек во второй половине своего земного существования подробнее и пристальнее начинает рассматривать прошлое.
Всеми проклятый маркиз
— Вы отважная женщина — рискнули написать книгу о человеке, чье имя навевает на весь мир ужас. С ним связаны понятия “садист” и “садизм”. Чем вас привлек маркиз де Сад?
— Я взялась за эту тему совершенно осознанно. На мой взгляд, его фигура в мировом сознании получила совершенно неадекватную трактовку. С моей точки зрения, де Сад — это человек, исповедовавший принцип внутренней свободы. Он провел более половины своей взрослой жизни в тюрьме. Оказался затворником. А в другие времена его сделали заложником модных концепций и теорий. Ряд авторитетных авторов сделали очень много, чтобы в своих изысканиях заточить де Сада в некую тюрьму, против которой он сам восставал.
— В каком жанре вы написали “At Home with the Marquis de Sade”?
— Это жанр беллетризированной биографии. Книга построена на широких обобщениях и на человеческом, гуманном подходе к личности писателя.
— На доверии к обруганной личности, обвиненной в жутких извращениях?
— На углубленном понимании личности! Образцами жанра беллетристической биографии для меня остаются Анри Труайя, который был русского происхождения, и Андре Моруа. Считаю перспективным рассматривать де Сада как первого настоящего модерниста. Он первый в европейской традиции заменил понимание литературы как удовольствия на понимание литературы как шока. По линии “шока” де Сада легко можно сблизить с Маяковским и со всеми модернистами в других видах искусства.
— Вы отнимаете пальму первенства у Ницше.
— Нас всех воспитали в одной традиции, считая первым модернистом Ницше. Но если углубить взгляд на историю европейской литературы, можно обнаружить, что де Сад нарушил так называемый пакт доверия, существующий между автором и читателем. Поэтика, присущая де Саду, получила свое развитие в европейской культуре в последующие 200 лет.
— Можно представить, какой протест охватывает аудиторию, когда вы читаете лекции на тему: “Что нам делать с маркизом?”.
— Меня вообще интересуют в жизни такие вещи, которые не подгонишь ни под какие рубрики. Увлекают предметы, которые не подчиняются никаким известным категориям. Самое парадоксальное в посмертных оценках творчества де Сада, что он был критикуем с двух сторон: и со стороны роялистов, и со стороны республиканцев. В нем видели либо символ революционного преобразования, либо считали знаменем поруганного режима. Никто его так не критиковал в XIX веке, как крупный французский историк Мишле, который утверждал, что, когда общество приходит в упадок, появляются страшные фигуры монстров: “Старый режим закончился маркизом де Садом, апостолом убийц”.
— Думаю, сегодня многие в России поаплодировали бы французскому историку за эту фразу. Френсин, в читательском сознании укрепился стереотип — приписывать самому автору все, чем дышит, чем живет герой и чем больно его сознание.
— Действительно, де Саду приписывают все ужасы, о которых он рассказывает в произведениях. Будто он сам был человеком с окровавленными руками. Маркиз прожил долгую жизнь. У него была хорошая семья, он отец троих детей. Конечно, у маркиза бывали эротические похождения, странные и пугающие, но добродетельная жена во многом помогла ему состояться как писателю...
До 1830 года произведения де Сада практически невозможно было найти — все было запрещено. В начале 30-х годов XIX века на волне романтизма началось оживление интереса к нему. 19-летний Флобер прилагал неимоверные усилия для поисков хотя бы одного романа де Сада. Поэт Шарль Бодлер тоже высоко ценил маркиза. Он говорил: для того чтобы понять природу зла, надо обращаться к Саду, к естественному человеку. Зло, которое осознает себя, менее страшно и вселяет большую надежду на исцеление, чем то зло, которое не осознает самоё себя. Но всех поразительнее признание Сент-Бёва. “Я думаю: Байрон и Сад (простите мне эту параллель) — самые глубокие источники вдохновения для наших дней. Один — видимый, известный. Другой — потаенный”.
— Кто впервые стал издавать де Сада?
— Первую антологию издал Аполлинер. Праправнучка де Сада виконтесса де Ноай — первая из его потомков, гордившаяся де Садом. До этого времени семья и близкие настолько стыдились своего предка, что не разрешали печатать титул маркиза на его произведениях. Издатели употребляли слово “князь”.
— Смелая виконтесса де Ноай чем-то еще прославилась?
— Она первая поддержала сюрреалистов, в том числе фильм Бунюэля “Золотой век”. Кстати, это она послала в Германию специалистов, чтобы те отыскали рукопись де Сада. В 60-е годы ХХ века все юридические запрещения на его тексты сняли полностью.
— Френсин, что для вас значит герой вашей книги?
— С ним я связываю понятие индивидуальной свободы и ценю его особый взгляд на человеческую душу. Он исследовал скрытые, невидимые области психики, которые мы сейчас относим к подсознанию. Конечно, де Сад был психопатом, даже опасным. Но он рассмотрел сложное взаимодействие механизма любви и ненависти. Мы сегодня все это признаем естественным для любого человека. Еще за столетие до Фрейда он увидел, что импульсы, которые человек подавляет в себе, возможно, являются глубинными двигателями всей его жизни. Де Сад не оставил нам нигде истинных следов своих намерений. Мы не можем четко сказать, где он пишет на грани скрытой иронии, а где проявляются его истинные чувства, несогласие с общепринятым. Он включает нас самих в игру с моментами садомазохизма.
Во время выступления Френсин дю Плесси в Институте мировой литературы (ИМЛИ) одна ученая дама со всей страстью убежденной гуманистки обрушилась на несчастного маркиза и на его “голые задницы среди цветов”. Френсин стала читать фрагмент де Сада на французском о том, что происходит с нами после смерти. Очень красивый текст.
— Сад открыл такие пространства, где с ним мало кто может соперничать. И не последнюю роль в моем интересе к нему играет красота его языка.
— Как американцы воспринимают де Сада?
— В Америке к нему относятся более терпимо. Очень внимательно его изучают гомосексуалисты, поскольку он первый публично заявил о естественности подобных отношений... Де Сад получил классическое образование, а в детстве его воспитанием занимался дядя — священник, тайно содержавший бордель. 12-летнего мальчика послали в колледж иезуитов в Париже, где детей тяжело и публично наказывали розгами. Отсюда источник психологических сдвигов его лирических героев — испытывать удовольствие, когда их секут.
— У Сада множество откровенных сцен...
— Но он всегда отрицал обвинения в том, что пишет порнографию. Сад мечтал стать драматургом, типа Мольера.
Мы разговаривали с Френсин в гостинице “Шератон-Палас”. Ее счастливая семейная жизнь продолжается 43 года. Художник Клив Грей покорил ее сразу — свадьба, а потом жизнь в тихом деревенском местечке Варрена, в замке, купленном когда-то отцом Клива за небольшие деньги. Родились мальчики — Тадеус и Люк. Раздолье, лошади, яркие краски цветов на клумбах и на картинах Клива, талантливого модерниста. Вскоре Алекс Либерман купил здесь же, в Варрене, домик. И в Нью-Йорке две семьи жили рядом. Дети обожали бабушку Татьяну...
Сейчас у них собственные дети. Люк стал художником. Старший сын Тадеус — финансист. Летом в замке собирается огромная семья — поистине красивые и счастливые люди.
— Френсин, что вы повезете в подарок своим любимым из Москвы?
— Детям — игрушки, а своим мужчинам — русские часы.
В Москве она оставила черную соболью шляпку, выполненную руками знаменитой Татьяны Яковлевой. Это единственная уцелевшая из множества шляпок, которыми она украшала себя и красавиц своего времени. Леди подарила ее музею Владимира Маяковского.
