— Юрий Георгиевич, "военные" преступления в Чечне — это сейчас очень больная тема... — Об этом мало кто знает, это, может, звучит сенсационно, но на самом деле преступность в войсках, участвующих в боевых действиях, в четыре раза меньше, чем во внутренних округах, если исходить из количества преступлений на тысячу военнослужащих. — А впечатление такое, что там, наоборот, сплошные преступники. Может, в Чечне просто хуже надзор за войсками? Сколько там военных прокуроров? — Порядка ста человек. Это больше чем положено по норме на то количество военнослужащих, которое сейчас находится в Чечне. Так что контроль на самом деле даже жестче. А преступлений меньше потому, что там некогда их совершать. Войска все время заняты своим прямым делом, им не до преступлений. Дедовщины, скажем, вообще практически нет. А во внутренних округах — сами знаете — далеко не все бойцы и офицеры всегда плотно заняты, а когда молодые парни сидят и ничего не делают, им обязательно какая-нибудь дурь придет в голову. То же самое с хищениями — отдельным отцам-командирам просто некогда придумывать хитроумные комбинации. — На войне меньше дедовщины и хищений, но больше других преступлений. Тех, что называют "военными". Преступлений против местного населения... — Да, таких у нас семь уголовных дел. — На фоне волны обвинений правозащитников и западной прессы столь ничтожная цифра выглядит несколько подозрительно. — Тем не менее что есть, то есть. Два умышленных убийства, два хищения имущества, два хулиганства и одно нарушение правил обращения с оружием. — Объясните, пожалуйста, почему ваши цифры находятся в таком разительном противоречии с данными журналистов и правозащитников. — Их данные не подтверждаются процентов на восемьдесят—девяносто. К примеру, помните историю с Алхан-юртом, когда Малик Сайдулаев заявил, что там были убиты местные жители? Мы тогда начали проверку. Что оказалось? Окраина Алхан-юрта представляла собой мощный опорный пункт, бетонированные сооружения под каждым домом, соединенные траншеями. Когда наша танковая часть подошла туда, старейшины села вышли, сказали: "Можете заходить, у нас боевиков нет". Танки стали заходить, их обстреляли, сожгли два танка вместе с экипажами. Всех старейшин всегда предупреждали: если из какого-то дома начнут стрелять, мы этот дом снесем. Подобный подход, несмотря на его жестокость, укладывается в рамки института крайней необходимости. Поэтому после обстрела и потерь танковая часть отошла, за дело взялась артиллерия и разнесла всю эту окраину вдребезги. Были там погибшие мирные жители или не были — сказать очень трудно. Лежит тело, а кто это? Женщин и детей там не было — это точно. То есть достоверных юридических доказательств, что среди погибших были мирные жители, мы не обнаружили. — Значит, вы считаете, что все эти массовые свидетельства о нарушениях прав человека в Чечне — на самом деле обман или слухи? — Ни у кого нет фактов. Мы просим всех, кто говорит о правонарушениях военных в Чечне: дайте нам имя и фамилию, дайте адрес — тогда мы пошлем туда группу и проверим ваши сведения. Но ни у кого нет таких данных. Вот из "Мемориала" недавно была у нас женщина. Очень агрессивно настроена: "Ваши солдаты зверствуют". Но у нее тоже не было фактов, на основании которых можно было бы начать проверку. Мы договорились, что она соберет необходимую информацию и передаст мне, но вот уже три недели прошло, а ничего от нее нет. — "Мемориал" получает свои данные, опрашивая беженцев в Назрани. В условиях войны такие свидетельства в любом случае трудно проверить. — Да нет, мы можем провести любую проверку — было бы от чего оттолкнуться. Мне каждый день приносят стопки ксерокопий разных статей о правонарушениях в Чечне. На каждой статье я пишу: "Проверить, доложить". Указание идет в СКВО, оттуда прокуроры выезжают на место, разбираются, отчитываются. Те семь дел, которые я перечислил, — они есть. А остальное все — болтовня. Я даже больше скажу: армия иногда чрезмерно перегибает палку в сторону перестраховки. Чуть ли не за каждым командиром полка в Чечне надзирает военный прокурор. — Выходит, в результате проверок за полгода выявлено всего два случая, когда мирные жители погибли от рук военных? — Конечно, потери среди мирного населения есть. Но надо различать случайную гибель мирного населения в ходе антитеррористических действий и нарушения закона, зверства по отношению к мирному населению. Случаев массовых уничтожений мирных жителей нет. Военные стреляют достаточно выборочно. Точечно. Такого, чтоб десятки женщин и детей лежали на улице убитые, — такого нет. Другое дело, если военнослужащий сознательно совершает преступление. К примеру, военнослужащие изнасиловали одну гражданку. Появилась ее бабка. Бабка — свидетель, ну они ее расстреляли. Это, конечно, ни в какие ворота... Или помните ту историю в Ингушетии, когда бойцы расстреляли девушку в киоске за то, что у нее не было водки? Они в изоляторе сейчас, их дело передается в суд. Или в мечеть зашли солдаты, стали там из автомата стрелять. Это хулиганство, оскорбление чувств верующих. Вот в таких случаях у нас ни сомнений, ни жалости нет. И, кстати, сам Казанцев просит, чтоб в таких случаях максимально жестоко наказывали нарушителей закона. — А случаями мародерства вы занимаетесь? — По хищению имущества одно уголовное дело мы прекратили. Там наши солдаты пришли на новое место, поставили палатки, а под ними что? Голая земля. Прапорщик говорит: "Сходите, вон там брошенные дома есть, соберите тряпок каких-нибудь на пол положить". Солдат пошел в дом, там никого не было, набрал потертых ковров, одеял, принес в палатку. Солдаты расстелили одеяла, чтоб не на голой земле спать. Потом пришли местные мужики: "Вот у нас украли!" Им все вернули, конечно. А дело мы прекратили, потому что это было не хищение имущества с целью личного обогащения. Вообще в боевых условиях теоретически есть институт реквизиции имущества. Под расписку... — Да, когда вблизи рассматриваешь эти ситуации, видно, что они очень жизненные и умышленных преступлений там вроде и нет. — Поэтому я могу вам твердо сказать, что в армии преступность очень низкая, армия очень законопослушная, сознательных преступлений против мирного населения практически нет. Согласитесь, на стотысячную группировку семь уголовных дел за полгода — это вообще ничтожно мало. Подавляющее число заявлений об убийствах, зверствах, издевательствах — это дезинформация чистейшей воды. — Среди военных сейчас много разговоров о деньгах — о том, что "боевые" платят тем, кто на передовую вообще не ездит. Или выплачивают за контузию, а офицер из Моздока ни разу не выехал за всю командировку. Вы проверяете достоверность "боевых" выплат? — Строго говоря, это в первую очередь проблемы командования, финансистов, а лишь потом наши. Потом, всегда, когда речь идет о льготах или деньгах, всегда будут недовольные. Я не думаю, что там действительно большие нарушения. Если что-то и проскакивает, то это случайность. — Вы занимаетесь теми военнослужащими, которые возвращаются с войны? — Это не наша компетенция, но мы сейчас решили развернуть такую работу. Будем отслеживать судьбу каждого раненого. Посмотрим, если солдата ранило, как быстро он оказывается в медпункте, как быстро доставляется в госпиталь? Если он увольняется из армии, как военкоматы решают вопрос с его социальным обеспечением? Как происходит его обучение новой профессии? Вплоть до того момента, когда он уже окончательно интегрируется в "гражданскую" жизнь. То же самое с погибшими — родственники должны получить компенсацию, пособия, страховку, квартиру. По большому счету это не наше дело — прослеживать судьбы комиссованных военных, но тем не менее мы за это взялись. Кроме того, у нас впервые налажен четкий учет всех погибших. По каждому, кто убит, у нас возбуждается уголовное дело и проводятся процессуальные действия. И потом все это приобщается к общему уголовному делу "Война". И коль скоро мы по каждому погибшему проводим процессуальные действия, никто из них не выпадает из поля зрения. — Ваши данные по погибшим совпадают с цифрами Росинформцентра? — Совпадают. Бывают небольшие расхождения, но они объясняются тем, что цифры плавают, каждый день меняются. Кроме того, мы прослеживаем цепочки обеспечения армии — горючим, материально-техническим обеспечением — от директивы министра обороны до реализации на практике. Должен сказать, что поначалу не все у военных шло гладко, ощущалась нехватка то одного, то другого — и это, я считаю, недоработки организационно-мобилизационных структур, — но сейчас колесики завертелись, снабжение наладилось.
