— Так, начинаем с макарон, — объявил режиссер и потребовал тишины. Ее было позволено нарушить только музыкантам, скромно притулившимся на лестнице слева от сцены. Аккордеон и гитара затянули что-то жалостливое, обозначив характер дальнейших событий. А события в Театре сатиры разворачивались круто. — Где мои макароны? — парень в спецовке (Борис Тенин) надвинулся на пожилого господина — своего папу. Папа — Спартак Мишулин — испуганно оправдывался перед сыном, занюхивая слова корочкой лежалого сыра. Хорошенькое начало получит дальнейшее развитие с появлением на сцене главы семейства — Амалии, которую играет Ольга Аросева. О ее наступлении возвестил скандал за сценой, и артистка, вся взлохмаченная и возбужденная, прокричала: — Дура! Я ничего для нее не жалела — то мясо, то тарелка макарон (дались им эти макароны. — М.Р.). По два яичка каждое утро. Одна Мадонна знает... Не знаю, как Мадонна, а всем уже известно, что в Театре Сатиры идут репетиции спектакля "Неаполь — город миллионеров" по Эдуардо Де Филиппо. На сцене — послевоенный, голодный, разоренный город, примерно такой, как многие российские точки постреформенного и посткризисного периода. Что ж теперь удивляться, что у людей на уме одни харчи?.. "Неаполь" на Садовом кольце, супротив главного китайского ресторана "Пекин", выстраивает режиссер Михаил Мокеев, который как-то странно притих в шестом ряду и наблюдает всю эту продуктовую вакханалию первого акта. — Яйца тухлые, макароны скисли, — противным голосом кричит подруга Амалии (артистка Фруктина) и убегает. Под мелодию явно неаполитанского происхождения выясняется, что семья (Амалия, Дженаро и трое детей), чтобы выжить, заводит частное дело — открывает кафешку, а под ее прикрытием спекулирует дефицитными продуктами. Причем всем заправляет, естественно, Аросева, а муж ее, Мишулин, контуженный на войне, регулярно теряет память и временами сильно смахивает на идиота. Впрочем, идиотом его делает все семейство в финале первого акта. Но до него еще далеко. Пока же на сцене легкий хаос из фрагментов будущих декораций. Спартак Мишулин обсуждает с сыном-Тениным, как ему лучше высовываться из-за ширмы, встать боком или в три четверти, чтобы не получить пустой миской по морде. В это время его дочь (Марина Ильина) болтает с актрисой Натальей Защипиной. Ольга Аросева устроила себе перекур. Режиссер Мокеев продолжает не вмешиваться, как будто объявил итальянскую забастовку. Затянувшись сигаретой, Аросева привычным движением заправила в лифчик мятую купюру. — Когда после репетиции я прихожу домой, — смеется она, — раздеваюсь, то из меня выпадают эти самые "деньги". — Ольга Александровна, а как вы думаете, России далеко до неаполитанской жизни? — Это сложный философский вопрос. У моей героини своя правда, вполне уважаемая, — она хочет, чтобы ее семья была сытой. Разве она плохо делает? Сегодня такой вопрос ребром стоит перед каждым: иметь дело с мафией, спекулянтами, чиновниками-взяточниками или не иметь — "Будем честными, но помрем с голоду". Вот, скажем, я же могу обмануть нашего директора и сказать, что отправляюсь в библиотеку, а сама махну на халтуры. С одной стороны — обман, но с другой — как мне жить на театральные гроши? А в это самое время Спартак Мишулин в розовой рубашке без пуговиц на животе и в приспущенных штанах произносит слова, близкие сердцу каждого россиянина. А именно: — Правительство старается доказать всем, что оно все делает для вашего же блага. Сначала мафия. Потом закон. Потом воруют. Потом... Но предупреждает, что если мы, то есть народ, ничего не понимаем в жизни, чтобы мы не болтались под ногами. Это же не правительство. Это же банда... Да, прозорлив был Эдуардо Де Филиппо. Вот ведь — хоть и итальянец, а как все про нашу жизнь понимал. Если новые власти задумают реанимировать на театре цензуру, неореалисту Эдуардо явно не поздоровится. В декорациях вполне бытовых под названием "бедный итальянский квартал" Мишулину внимает компания из колоритных персонажей: красавчик (Евгений Графкин), нахальный тип (Михаил Владимиров) и приличный господин в черном костюме (Анатолий Гузенко). А Мишулин дальше толкает речь, размахивает руками, как истинный итальянец. По всему видно, что ставка делается на более чем актуальный текст, актерскую игру. Реализм же назначен основным стилем постановки. Что несколько странновато для режиссера Мокеева, известного своими "завернутыми" спектаклями. В антракте он скажет, что самый сложный вопрос в "Неаполе" — это ускользнуть от реальности, но в то же время остаться в ней. Он уверяет, что именно у Аросевой и Мишулина есть качества, необходимые для понимания, глубокого осязания реализма и почти цирковой парадоксальности. Пока же весь реализм шит белыми нитками, артисты пробуют технически пристроиться друг к другу при странном невмешательстве постановщика. — Миша, вы специально не останавливаете артистов? — Да, специально. — Вы их боитесь, что ли? — Нет. Я люблю, чтобы актер существовал на репетиции большими эпизодами, и делаю замечания не там, где произошла ошибка, а там, где она родилась. — Я не верю в сказки про добрых режиссеров... — Добрый режиссер — это нонсенс. Я должен довлеть и все такое, но... Для меня важна ситуация творческого тупика, и пока я актера туда не приведу, с него бессмысленно что-либо требовать. Он должен возмутиться: "Режиссер ты или нет?!" Вот тогда мое давление будет естественно. Кто-то, как в ловушку, уже забрел в режиссерский тупик и нервничает. Но заиграла музыка, обозначив наше возвращение к итальянской жизни. В насущную продуктовую тему наконец вплетается что-то нематериальное — любовь. Ее развивают Ольга Аросева и Евгений Графкин — партнер Амалии по пищевому бизнесу. Тут следует заметить, что Аросева и Графкин нашли друг друга как любовники еще задолго до "Неаполя". Их связь тянется много лет, из спектакля в спектакль: в "Босиком по парку" и в "Как пришить старушку" у них любовь по-американски, а здесь — чисто итальянская. — С таким опытом пора в жизни заводить интрижку, — предполагаю я. — Мы тогда играть не сможем, — смеется Ольга Аросева. — Я вот что хочу сказать: мы хоть и играем любовь, но у моей героини есть чувство долга — она ждет мужа. Знаем. Слышали. Возвращается муж, а жена в это время... Нет — этот анекдот не про миллионеров из Неаполя. Вот, например, постельная сцена — эдакий перпендикуляр традиционным представлениям о подобных ситуациях. Пока еще не доведенная до ума кровать из металлических трубок и с никелированными шариками. Аросева и Графкин — по обе стороны кровати: глаза в глаза и рука в руке под матрасом. Однако эта кровать — не сексодром какой-нибудь, а, как говаривал Гоголь, поднимай выше — оптовый склад, источник дохода. Во втором акте семейство фантастически разбогатеет. Под металлической сеткой — два центнера кофе, мясо и неизбывные макароны. Среди всего этого изобилия — Амалия и красавчик. Сцена стыдливая, но по тексту парадоксальная. Держа руку Амалии в своей, красавчик говорит о харчах и благородно отказывается в ее пользу от барыша. За этим интересным занятием их и застукивает дочь Амалии Мария (Марина Ильина). Эта эффектная красотка из "Сатиры" на сей раз предстает нелепым и угловатым существом, ходит бочком, бросает многозначительные взгляды и держит выразительные паузы. — Она вся зажата и задавлена матерью, — объясняет актриса больше себе, чем мне, присев на край сцены. — А во втором акте это обернется другой крайностью — забеременеет от американского солдата. Я хочу понять: почему и каким образом из этого угловатого существа потом вылезет дракон?.. — Все! Мы пропали! — врывается в комнату сын и сообщает, что вот-вот в дом нагрянут полицейские. Все в ужасе. Немая сцена. И тут Амалия, как фельдмаршал Кутузов, принимает единственно верное решение: разыграть в доме похороны мужа. Несколько рук поднимают Мишулина, другие руки стаскивают с него брюки, пиджак. Напяливают серый саван, который, в свою очередь, снимают с Марии. — Что же это? — глупо таращится Спартак. — Помолчите, папа. У нас горе, — отвечает сын, и папу деловито укладывают на кровать, где какие-то женщины в черном укрывают его покрывалом и искусственными цветами. Белый букетик скорбно ложится аккурат на причинное место. Такие шуточки с "покойниками" в "Сатире" завсегда уважали. Здесь вспоминают, что в одном спектакле Анатолий Папанов, лежа в бутафорском гробу, любил развлекаться тем, что держал гвоздичку на этом месте и то опускал, то поднимал ее. Всеобщему удовольствию на сцене не было предела. Однако приготовления к похоронам в "Неаполе" — как марш-бросок с полной выкладкой каждого участника. Режиссер просит еще раз повторить этот цирк — один несет, другой подает, третий подхватывает, — и вот свеженький покойничек на коечке и готов прикрыть собственным телом контрабандный харч. На все про все ушло чуть больше трех минут. — Долго, — говорит Мокеев. — Сегодня мы технически пристраивали сцену. А так, я думаю, на минуту быстрее надо хоронить. Ну и дела в "Сатире".
