- В последнее время много разговоров о ситуации с возможным изъятием замороженных активов российских граждан и компаний за границей в пользу Украины. Насколько законны такие действия заграничных властей? И как России отстоять свои интересы?
- Санкции – инструмент влияния на тех, над кем нет юридической власти, в случае если эти лица совершают неприемлемые для санкционирующей стороны действия (когда есть юрисдикция, то за такие действия следует гражданская либо уголовная ответственность). Когда речь идет о санкциях, мы не можем, строго говоря, говорить о законности. Россия может отстоять свои интересы только встречными санкциями. Если замораживают активы наших граждан, значит, мы будем замораживать активы граждан европейских стран, у нас появляется моральное право действовать так же.
В целом произвольное изъятие собственности – феномен антиправовой, обосновать его применение к неперсонализированному кругу лиц юридически затруднительно. Это произвол. Санкционная заморозка активов фактически была «оптовой», но временной. Задекларирована возможность освобождения от ареста активов тех лиц, в отношении которых санкции не применимы – то есть большинства граждан. Есть примеры освобождения от ареста отдельных активов тех, кто может себе позволить решать эту задачу в отношении себя лично. Остальным же остается только ждать и уповать на действия России, которая защищает своих граждан и российский бизнес контрсанкциями. Это может компенсировать действия Запада по отношению к российской собственности. Но пока мы наблюдаем кризис частного права.
- С 2022 года из России начали уходить крупные западные компании. Почему это не привело к массовым юридическим разбирательствам, кроме нескольких громких дел?
- Судебное разбирательство начинается, когда стороны не смогли договориться самостоятельно. Сейчас бизнес ищет способы договариваться, например, компании уходят, сохраняя доверительное управление в виде российского топ-менеджмента. Кроме того, видимо, судебная власть может включить принцип взаимности: как вы с нами, так и мы с вами. Мы приходим к границе эффективности этого вопроса: правосудие может срабатывать не в пользу западных партнеров. Поэтому европейские компании просто выбирают путь наименьшего сопротивления.
- Как сегодня выглядит банкротство предприятия? Связано ли оно с санкциями или экономическими сложностями, возникшими после начала СВО, или в большинстве случаев там другие причины?
- Не так давно Верховный суд РФ разрешил банкротство в России иностранных компаний, имеющих активы в нашей стране: если иностранная компания делает бизнес в России, имеет здесь центр основных экономических интересов, то дело о ее банкротстве должно слушаться здесь. Потенциально у российских кредиторов может появиться приоритет перед иностранными кредиторами в рамках банкротства.
Также более активно звучит идея реабилитационных процедур. Известно, что при принудительном взыскании с должника, особенно если уже есть уголовное дело или банкротство, можно получить слабый результат, грубо говоря, 5 копеек с рубля. А если кредиторы готовы подождать, потерпеть, провести санацию предприятия, при условии, что сам должник может и хочет расплатиться, – это более эффективно. То есть если раньше антикризисное управление в банкротстве носило хирургический характер, и в итоге можно было продавать серьезную технику по цене металлолома, то сейчас есть тенденция дать компании, находящейся в кризисе, реабилитироваться. Это могут быть отсрочки платежей, реструктуризация долга, соглашения. Такие инициативы исходят и от компаний-кредиторов, и от государственных структур. И, в частности, наша команда способна такие задачи решать.
- Какие самые «популярные» имущественные конфликты у россиян сегодня?
- Растет банкротная и уголовная практика. Стали появляться кейсы, которых ранее было мало, – например, распределение активов ликвидированного или отсутствующего должника. Это происходит, когда компания, у которой есть активы, деньги, недвижимость, ликвидирована или, что чаще, исключена из реестра как недействующая. Или она осталась в России после ухода ее иностранных бенефициаров. Или бенефициары такой компании попали под уголовные риски и вышли из управления бизнесом, фактически бросив его. Такие активы распределяются среди кредиторов, это новая тенденция в юридической бизнес-практике.
- Чем отличается антикризисный менеджмент последних двух лет от того, что было в пандемию и ранее?
- Антикризисный менеджмент – это искусство решить задачу и достичь результата при ограниченных ресурсах. Это всегда коммуникационная работа, умение договариваться с разного рода стейкхолдерами. В пандемию проблемы бизнеса сводились к кризису неплатежей. Скажем, магазины не делали выручку в локдаун и не могли платить своему арендодателю, арендодатель не мог гасить свои платежи, круг замыкался, все держались только на своих подушках безопасности. Задача была в том, чтобы удержать бизнес на плаву, запретить, например, введение банкротных процедур, чтобы экономика не сложилась, как карточный домик.
Сейчас такого коллапса нет. Но есть свои особенности. В том числе на фоне такой острой задачи, как развитие импортозамещения. Вот пример: российская компания производит коронарные стенты, но сейчас 80 процентов такой продукции – импорт. В компании корпоративный конфликт – ей трудно развиваться. Но сегодня мы можем на фоне важности импортозамещения и поддержки отечественного производства использовать более широкий инструментарий: если предприятие производит потенциально важную для страны продукцию, то есть возможность достучаться до органов власти, финансовых организаций, профильных министерств, чтобы способствовать выходу из кризиса и максимально быстро разрешить конфликт. Это работа уже не только в интересах акционеров, но уже и на благосостояние страны. Раньше государству не было дела до корпоративных конфликтов даже в отношении стратегически значимых активов. Сегодня уровень чувствительности меняется. Максимально быстрое разрешение конфликта – в интересах государства и бизнеса. Конфликтовать сейчас не время.
