Стать дядей Васей
— В начале девяностых автомобилей на душу населения резко стало намного больше, чем в советские годы, а всякий, у кого есть автомобиль, нуждается в том, чтобы его обслуживать, — говорит Михаил Долгунцов, тележурналист, в 90-е несколько лет зарабатывавший авторемонтом. — Все сложилось как-то стихийно: я был студентом и только что купил за символические деньги свою первую машину — «Москвич», учился крутить гайки, соседские ребята, чуть поопытнее меня, тоже чинили «Москвичи» в том же теплостанском дворе… Начали крутить гайки вместе, а потом люди стали подходить, как всегда подходили к «дядям Васям» в советские годы: мол, не посмотрите то или это? Пощупаем, понюхаем, как говорится. Так и начали брать заказы.
В те годы рынок автотехобслуживания выглядел так: на вершине «пирамиды» — «дилерские» СТО, такие как вазовский на Варшавке или «ЗАЗтехобслуживание» (да, оно еще существовало! И пропускало через себя тысячи «Запорожцев»!) в Ясеневе. Ниже — частные сервисы, берущиеся практически за все, но не слишком дешевые и надежные (как правило, вспоминает собеседник «МК», организовывали такие сервисы почему-то армяне). Наконец, наиболее доступными были дворово-гаражные специалисты — работавшие прежде всего с простыми и известными советскими моделями и не бравшиеся за сложный ремонт (кузовные работы со сваркой, переборку двигателей).
— Мы двигатели иногда перебирали — искушение все-таки велико, когда к тебе приходит клиент и дает хорошие деньги, — рассказывает Долгунцов. — Один раз приехал человек на «БМВ» — старой уже, конечно, новых тогда еще почти не видели — и попросил откапиталить движок, за переборку предложил 400 долларов. А тогда это были примерно 4 средние месячные зарплаты. Конечно, мы сказали «ура» и подумали, что за пару выходных все сумеем сделать. Провозились, однако, полных две недели — но все равно были не в убытке, конечно.
Профессиональное обучение? Прямо практикой, с довольно скудной библиотекой (советские пособия по советским же машинам). Инструменты? Как правило, старые или даже старинные (например, ценились трофейные немецкие), задешево приобретенные у соседей по гаражам. Клиенты? Свои же люди, «пролетарии» с юго-запада, владельцы «Жигулей», «Волг» да «Москвичей», не особо разбирающиеся в устройстве и не любящие валяться под машиной.
С этим обстоятельством был связан и постепенный закат эпохи дворовых сервисов: все меньше становилось в руках обычных «наездников» советских авто («восьмерки»-«девятки» уже высшая лига), все больше хоть и старых, но иномарок, к которым другой подход и другие мастера. Но еще раньше — году в 1995-м — во двор к мастерам-самодельщикам наведались «конкретные ребята».
Приехали, говорят: «Вы тут, что ли, машины чините?» — «Да мы что, мы вот себе, друзьям иногда по дружбе…» — «Ну смотрите, если по заказу работаете, то надо платить, кому бабки заносить — знаете!» — и уехали. Но с тех пор как-то все реже и реже мы решались брать заказы. Так постепенно дело и затихло.
Интересно, что два других «этажа» той системы автосервисов — дилеры и «армянские» заведения — по-прежнему работают, правда, как правило, часто меняют адреса: реновация промзон штука бессердечная. Появился и новый сорт сервисов — «клубные», рассчитанные на поклонников той или иной марки, где также установились почти равные отношения между клиентом и мастером.
Но так или иначе, с одним набором гаечных ключей и энтузиазмом в этот бизнес — так, чтобы зарабатывать на жизнь, — уже не войдешь. И не только из-за того, что запретили ремонтировать автомобили во дворах (а гаражей в городе все меньше), но и потому, что заработать месячную зарплату переборкой двигателя уже не получится.
А теперь — дискотека
Роберт Меликян оказался в Москве подростком в 1993 году — события в Карабахе, нищета, в общем, история очень многих московских армян. Что делать в 15 лет в мегаполисе, когда имеющиеся родственники заняты разного рода торговлей? Вот именно, помогать им и постепенно входить в дело. На второй год после приезда повезло оказаться на «творческом фронте»: продавать компакт-диски с музыкой, правда, не на знаменитой «Горбушке», а на ВВЦ (тогда так называлась ВДНХ).
— Я думал, что на родине переслушал весь рок, — вспоминает Роберт. — Оказалось, это просто верхушка айсберга. За первые полгода работы узнал столько названий, переслушал так много групп — и, главное, понял, что все прослушать просто невозможно. Но наиболее популярные вещи — да, конечно, знал наизусть, благо покупателям в основном они и были нужны.
Допустим, полный ассортимент лотка — около сотни альбомов (если брать с кассетами, которых тогда продавалось ощутимо больше, чем CD, и убрать повторы — около полутора сотен). Из них наиболее ходовых было не более тридцати, остальные — для богатства выбора, а также на ценителей. При том, что профилем того лотка, где работал Роберт, был классический рок — от Элвиса до Nirvana, в каталоге было достаточно альбомов категории «поп».
— Только дурак не будет иметь какого-нибудь Криса Ри или даже Ace of Base, когда их постоянно спрашивают, — объясняет собеседник «МК». — Если рок был как бы вневременной, то попса четко делилась на поколения: для тех, кому за 50, — привычное по СССР (не только советское, но и французское, и итальянское). Кто среднего возраста — вместе с классикой рока еще и диско. Мои ровесники — всё на свете, от «Дюны» до Bad Boys Blue.
Основной источник компакт-дисков в те годы (российское производство еще не было налажено) — заводы в Польше: оттуда приходил весь ассортимент, от академической классики до нарождающегося рэпа. Забавно, вспоминает Роберт, что тогда покупатели, которые только-только распробовали цифровое аудио, гонялись за «тремя D» — так (DDD) обозначались альбомы, записанные, сведенные и напечатанные «в цифре». Тогда как AAD — записанные и сведенные в «аналоге» — казались вторым сортом. Сравните с нынешними временами, когда этим обстоятельством обычно гордятся!
Конфликтов с «братвой» собеседник «МК» не припомнит — по его словам, скорее всего, отношения с ними выстраивали старшие родственники и товарищи. А вот простые гопники и воришки — присутствовали. «Иногда не уследишь — и, когда много покупателей, 1–2 диска утаскивали, — вспоминает Роберт. — Платил из своего заработка, а куда деваться». Кассеты — которых, повторим, было большинство — популярностью у жуликов не пользовались.
— Была пара неприятных эпизодов, когда скинхеды заваливались «предъявлять» за рэп-альбомы и панков в продаже, а заодно и за нос, конечно, — говорит собеседник «МК». — Приходилось драться, ну и я, конечно, там был не один — наши подходили. В общем, ну нормальная жизнь считалась — особенно по сравнению с тем, что на родине творилось. Стрелять в меня в Москве не стреляли, а вот там — еще как.
Цены на аудиопродукцию переписывались вне зависимости от даты поступления партии — то есть всегда были «актуальными»: надо ведь и новые диски закупать, а они стоят уже по-новому. В разные годы эта цена была, разумеется, разной — сейчас порядок цен Роберт уже не вспомнил, — но компакт-диск всегда стоил приблизительно вдвое дороже аудиокассеты.
— Я ушел с этой работы в 1998-м, когда поступил в университет, — рассказывает собеседник «МК», ныне — научный сотрудник одного из институтов РАН. — Ну а через пару лет вся эта эпоха закончилась сама собой. Сначала прижали ларьки и лотки, всех продавцов загнали на Горбушку и в пару других мест. Потом стали особенно жестко бороться с «нелицензионкой», польской печати практически не стало к началу нулевых. Ну а потом всех убил Интернет, но это все и так знают.
Кому камней?
Для многих прошедших 90-е это была эпоха постоянных и дальних — но не совсем добровольных и уж точно не беззаботных — путешествий. «Челноки» ездили в богатые недорогими шмотками места вроде Китая и Турции всеми возможными способами — автобусом, поездом, самолетом, даже паромом, ну и на личных автомобилях тоже. А все потому, что дешево купить, а потом дорого продать — как ни крути, самый быстрый способ заработка, а скорость оборота денег в те времена была весьма критичным параметром.
— Много лет ездила торговым представителем одной из ювелирных компаний по регионам, — рассказывает Виктория Аристова, перешедшая на такую работу из инженеров оборонного НИИ. — Не могу сказать, что работа мечты, но в целом мне скорее нравилось, а уж воспоминаний и вовсе «с горкой».
В самом начале девяностых Виктория оказалась в положении «если ты не вывезешь, никто не вывезет». Двое еще не зарабатывающих детей (один — студент, другой — школьник), муж не из предпринимателей, который далеко не сразу «вписался в рынок»… Еще перестроечный опыт кооператива по надомному вязанию кое-как адаптировал к новым реалиям, но не тянул на источник дохода: турецкий ширпотреб выигрывал у дорогого хенд-мейда «в одну калитку».
— Знакомые предложили попробовать распространять украшения — поначалу не ювелирку, но дорогую бижутерию — за комиссионные. Включилась в работу, потом начала работать и с драгоценностями, с полудрагоценными камнями. Основная доля продаж приходилась на регионы — причем регионы нефтегазовые, вроде ХМАО Тюменской области. А вообще-то проехала, и не по одному разу, практически всю страну.
Интересно, что в девяностых, как вспоминает Виктория, распределение доходов между столицей и другими регионами было, кажется, равномернее: тех, кто мог позволить себе дорогие украшения, в провинции было достаточно. А уж нефтеносные Нижневартовск, Нефтеюганск и другие города жили, если смотреть с точки зрения обычного человека, куда роскошнее Москвы.
— Приезжаю как-то раз в один из этих городов, а меня и спрашивают: «Не хотите сегодня вечером на Майю Плисецкую сходить?» Я: «Как? Откуда?» «Ну вот, выступает у нас сегодня, приходите!» Прихожу во Дворец культуры местный — большой, хороший, годов восьмидесятых постройки — и действительно: Плисецкая. В Москве бы в жизни не смогла попасть, тем более что она к тому моменту уже ушла со сцены. А мне еще говорят: оставайтесь на пару дней, Патрисия Каас приедет! В общем, хорошо жили нефтяники. Сейчас, говорят, хуже живут, чем тогда.
Популярностью среди нефтяных дам (и их кавалеров, конечно) пользовались прежде всего беспроигрышные варианты: золото, бриллианты, изумруды. То, что легко, если что, потом обратить в деньги, — привычка. Но куда выгоднее для агента было продавать не этот «верняк» (его себестоимость не оставляла места для больших гонораров), а красивые украшения из поделочных камней: если удастся уговорить, очаровать клиентку (тут уж именно женщину) — получишь больше.
Не страшно ли было возить значительные ценности прямо с собой в сумочке или чемоданчике? Нет, не страшно, говорит Виктория: во-первых, все равно надо лететь, во-вторых, обычно выручало инкогнито (случайные люди не знали, чем занимается «скромная с виду тетка», которая летит в очередной Салехард с чемоданчиком). Но были и неприятные моменты — один раз, уже в начале нулевых, встреча с бандитами все же стоила ей попадания в больницу. Что же касается ценностей — их компания, от которой Виктория ездила, к тому моменту уже страховала.
Завершилось все как-то само собой — когда дети не только выросли, но и сделали приличные карьеры, и семья перестала нуждаться в деньгах. Так что случай Виктории — пожалуй, единственный в нашей подборке, который можно назвать успешной переквалификацией: она успешно работала в этой роли до пенсионного возраста и чувствовала себя в ней достаточно комфортно.
Может ли быть полезен опыт девяностых в наши дни? С одной стороны — кажется, уж слишком разные времена: законодательная зарегулированность всего на свете сейчас делает почти невозможными все описанные нами «работы» и «бизнесы». Без очень больших денег и, желательно, административного ресурса пытаться организовывать свое дело в «материальной» сфере — утопия.
Но при этом главное сохраняется: когда спокойная и размеренная карьера становится невозможной из-за каких-то глобальных обстоятельств, человек практически всегда может найти возможность, выход, способ сначала выжить, а потом и подняться на ноги. Если, конечно, человек сам по себе активен.
