Почему провалилась зарплата, а занятость — нет
— Росстат опубликовал данные о социально-экономическом развитии в январе–мае 2021 года, где говорится: общая безработица после резкого прошлогоднего роста снижается и сейчас составляет 4,9% населения в возрасте старше 15 лет, то есть 3,7 млн человек. На учете в службе занятости при этом стоит 1,6 млн россиян, а пособия получают 800 тысяч. Что происходит? Экономика растет или просто пособия повышенные перестали выплачивать?
— Начну с того, что на самом деле никакого резкого роста безработицы даже на пике коронавируса не было, если говорить о правильном показателе — показателе общей безработицы по критериям Международной организации труда (количество взрослых индивидов, которые не имели работы, искали ее и были готовы приступить к ней в ближайшую неделю. — «МК»). В марте прошлого года общая безработица была 4,7%, а максимум прошлого года — 6,4% трудоспособного населения. Прирост на полтора процентных пункта для такой глубины кризиса это более чем скромная величина! А после того как начали снимать ограничения и экономическая активность стала возрождаться, пошла вниз и безработица. Сейчас говорят, что к концу года она вернется на уровень 4,7% — думаю, даже и меньше может быть…
Российский рынок труда устроен так, что всегда реагирует на кризис не столько провалом в занятости, сколько снижением зарплаты и резким сжатием продолжительности рабочего времени. То есть люди остаются на рабочих местах, но трудятся гораздо меньше и получают существенно меньше тоже. При наступлении каждого кризиса возникают сомнения, сработает ли на сей раз этот механизм, но он по-прежнему благополучно действует. Вот и на пике нынешнего кризиса в прошлом году достаточно ощутимо провалилась реальная заработная плата (количество товаров и услуг, которые можно купить на полученные деньги. — «МК») — на 5-6 процентных пунктов, по моим оценкам; при этом совершенно фантастически выросла недозанятость в самых разных формах. Это могли быть и переводы на неполное рабочее время, и вынужденные отпуска за свой счет, и больничные листы по договоренности. А вот количественная подстройка — через занятость и безработицу — отреагировала сверхумеренно, и когда экономика начала приходить в себя, это умеренное падение занятости начало быстро компенсироваться.
— То, что наш рынок труда реагирует на кризис такими фокусами, вроде неувольнения и сокращения заработков, — исключительное в мировой практике явление?
— Это не фокусы, на самом деле так в прошлом году отреагировали экономики всего мира, за исключением разве что США и Ирландии. Это лет 20 назад могло казаться, что российский рынок труда какой-то недотепистый, атипичный, а теперь то, как он реагирует, — мировой тренд…
Еще раз повторяю: прирост общей безработицы относительно масштабов экономического спада у нас — это, можно сказать, копейки. Но есть одно исключение — регистрируемая (службами занятости. — «МК») безработица, которая выросла почти в 5,5 раза, с 1% накануне кризиса до 4,7% на пике. Это самый высокий показатель за все время существования российского рынка труда! Ни в 90-е годы, ни в нулевые такого никогда не было. В чем дело? Во-первых, издержки регистрации в службах занятости понизились: вы могли теперь зарегистрироваться онлайн, количество документов, которые надо было представлять, резко сократилось, а во-вторых, размеры пособий, продолжительность их выплаты и распространение их на новые категории — все это возросло, расширилось, удлинилось. В результате в службы занятости устремился поток людей, какого раньше даже во время кризисов никогда не было.
Представьте, вы из-за карантина сидите дома, вам особенно делать нечего, и почему бы не потратить полдня или даже день, чтобы зарегистрироваться в службе занятости, не выходя на улицу? И за эти не очень большие затраты времени вы в течение нескольких месяцев будете получать, в зависимости от вашего статуса, от 10 до 20 тысяч рублей, и это без учета надбавок, которые дают региональные власти! Женщина с двумя детьми, которая или давно не работала, или никогда не работала, зарегистрировавшись, могла рассчитывать на 10 с лишним тысяч в месяц: минимальное пособие 4,5 тысячи (таким минимальное пособие было несколько месяцев в прошлом году. — «МК») на себя и по 3 тысячи на каждого ребенка (это пособие для семей с безработными родителями отменили с осени прошлого года. — «МК»). Что, в российской провинции (а Россия — это в основном провинция) будут упускать такую возможность? Вот люди и отреагировали так, как реагируют всегда, когда видят, что государство готово дать им хоть сколько-то денег.
— В полном соответствии с пословицей «с паршивой овцы хоть шерсти клок»?
— На самом деле это не так уж мало. Поэтому естественно, что в службы занятости устремился огромный поток желающих.
— Но теперь минимальные пособия вернулись на прежний уровень (1,5 тысячи рублей в месяц), большинство льгот и послаблений сняли…
— И как только срок действия временных мер по поддержке безработных начал истекать, начиная с октября прошлого года регистрируемая безработица просто-таки покатилась под гору, и сейчас она превышает уровень регистрируемой безработицы на пороге кризиса меньше чем в два раза…
Так что два разных показателя безработицы рассказывают нам две разные истории. Общая безработица — историю о том, что происходило со спросом и предложением труда в экономике в целом, а регистрируемая безработица — историю о том, как государство расщедрилось, а народ на это активно откликнулся.
Почему сворачивается удаленка
— Все происходящее в последние полтора года, вся эта коронавирусная встряска, как-то повлияло на общие тенденции развития российского рынка труда?
— На протяжении 20 лет российский рынок труда пребывал в обычном своем состоянии, не порождая серьезных проблем для экономики и общества в целом. Безработица падала, старение населения пока еще не очень сказывалось — разве что в последние полтора-два года немного сократилась численность рабочей силы. После того как будут окончательно сняты ограничения и преодолены последствия кризиса, я не вижу причин для радикальных перемен. Единственная вещь, о которой все говорят, — это дистанционная занятость. По разным оценкам, до начала кризиса она равнялась примерно 1% от общего числа занятых, а на пике кризиса могла вырасти до 15–20%. Отсюда начинаются различного рода спекуляции: мол, после того как кризис закончится, этот опыт работодатели и работники наверняка захотят использовать, они уже поняли преимущества удаленной занятости, ее доля хотя и сократится, но после кризиса останется очень-очень высокой, и так далее, и тому подобное. Но данные, которые доступны, этих ожиданий не подтверждают.
Как только экономика прошла пик кризиса, дистанционная занятость начала активно сворачиваться. По тем оценкам, которые есть, в конце прошлого года на удаленке уже трудилось 3%, максимум 5% занятых. И нет оснований полагать, что процесс ее свертывания в 2021 году остановился. Это означает, что, когда все снова придет в норму, дистанционная занятость если и вырастет по сравнению с докризисным периодом, то совсем немного. Даже если она составит 2–3%, в масштабе всей экономики это едва ли заслуживает названия «структурной перестройки занятости».
— А в других странах такие же процессы наблюдаются?
— Подозреваю, что цифры должны быть примерно того же порядка. Понятно, что простой человек с низким образованием, занимающийся ручным трудом, обслуживающий клиентов, не может работать дистанционно. Дистанционно в период кризиса работали в основном белые воротнички с высоким образованием, если на это шли работодатели.
— В докладе, который недавно представили вы и руководитель Центра трудовых исследований ВШЭ Владимир Гимпельсон, говорится о том, что за последние 10 лет в России сократилось количество неквалифицированных «производственных» рабочих мест, но выросло число тоже неквалифицированных, невысокого качества рабочих мест в сфере услуг.
— Здесь надо различать две вещи. Первая — это отраслевая перестройка занятости, то есть перераспределение рабочих мест между отраслями. Резко упала занятость в сельском хозяйстве, в обрабатывающей промышленности, а выросла в торговле и сфере услуг. Структура российской занятости стала напоминать ту, что наблюдается в развитых странах, где занятых в сфере услуг гораздо больше, чем, как говорили в советские времена, «в сфере материального производства». И сейчас в России она в этом смысле практически не отличается от того, что мы видим в странах Центральной и Восточной Европы. В самых развитых странах доля промышленности и сельского хозяйства еще меньше, а сфера услуг еще больше, но в принципе те перекосы, которые были характерны для советской структуры занятости, преодолены достаточно давно.
— То есть произошла некая нормализация?
— Можно сказать, что и так… И другой вопрос — что происходило с рабочими местами разного качества. А качество можно мерить разными способами. Скажем, средним уровнем зарплаты, например, который характерен для того или иного типа рабочих мест. Или средним уровнем образования у работников, которые занимают рабочие места того или иного типа. Почему этот вопрос приобрел значимость и активно обсуждается? Потому что в некоторых развитых странах — прежде всего англосаксонских — изменение структуры рабочих мест шло по сценарию поляризации. Там росли доля самых хороших рабочих мест и доля самых плохих рабочих мест, а доля средних рабочих мест проваливалась. Но в России все шло по другому сценарию, не имеющему ничего общего со сценарием поляризации: у нас резко выросла доля самых хороших рабочих мест, резко упала доля самых плохих, а доля рабочих мест среднего качества оставалась более-менее стабильной. Иными словами, динамика структуры рабочих мест шла по сценарию улучшения. Особенно активно этот процесс наблюдался в нулевые годы. Да и в десятые годы он продолжился, хотя и более медленными темпами: доля хороших рабочих мест непрерывно подрастала, а доля плохих рабочих мест пусть не быстро, но съеживалась.
Почему учение — свет, а старение населения — не суперпроблема
— Плохих рабочих мест все меньше, но при этом все жалуются на низкие зарплаты и низкие доходы, да и статистика фиксирует их реальное падение…
— Видите ли, в чем дело… когда мы ранжируем рабочие места по качеству, мы оперируем относительными показателями, смотрим, где зарплаты выше, где ниже. А когда вы говорите о жалобах на низкие зарплаты — вы оперируете абсолютными показателями.
К тому же у нас не только доходы населения остаются не слишком высокими, у нас и производительность труда остается низкой. Исхитритесь запустить процесс ее быстрого роста — и уверяю вас, с динамикой доходов населения все будет в порядке (вспомните хотя бы ситуацию нулевых годов!). Все в конечном счете упирается в полустагнирующее состояние российской экономики.
— Почти безнадежное дело, получается… А насчет образования… действительно есть смысл учиться, чтобы лучше работать и больше получать, или это старое правило больше не работает?
— Существует распространенное, повторяющееся на всех углах утверждение, что в России отдача от образования резко упала и сейчас находится на очень низкой отметке. В начале этого года я опубликовал работу, в которой показывается, что все не так и что на самом деле отдача от образования в России даже выше среднемировых значений.
— Значит, когда у нас львиная доля выпускников идет в вузы — это оправданная жизненная стратегия?
— С доходной точки зрения эта стратегия оправданная. Обучение в вузе обеспечивает в среднем зарплату в два раза выше, чем если бы вы ограничились только полным средним образованием. Но на самом деле не стоит особенно обольщаться: доля молодых людей, которые идут в вузы, благодаря действиям властей в последние годы перестала расти и даже немного просела, потому что государство стало проводить политику ограничения предложения высшего образования. Сокращалось число вузов, уменьшалось число бюджетных мест, росла плата за обучение… И сейчас охват молодежи высшим образованием уже меньше, чем был лет 5–10 назад.
— А повышение пенсионного возраста, которое объяснялось демографическими изменениями (сокращением доли молодого населения и увеличением доли пожилого и старого), каким-то заметным образом уже сказалось на рынке труда? Помогает ли эта крайне непопулярная реформа решить проблему нехватки рабочих рук?
— Решение о повышении с 2019 года пенсионного возраста каждый год на полгода было принято недавно, так что заметно еще ничего быть не может. Но по расчетам, которые мы делали с коллегами, за счет старения населения, если бы пенсионный возраст не повысили, к 2035 году численность занятых сократилась бы, по нашим условным оценкам, примерно на 5,5 млн. Повышение пенсионного возраста позволит отыграть из этого примерно 1,5–2 млн, так что назвать это решением проблемы старения населения невозможно. Это во-первых.
Во-вторых, старение населения это не некая суперпроблема, а скорее небольшая неприятность. Это не то, что в принципе подрывает возможности роста экономики. И в-третьих, главный эффект от повышения пенсионного возраста связан не с тем, что решается проблема дефицита кадров, а с тем, что государство обеспечивает себе существенную экономию бюджетных средств.
Почему страхование от безработицы вряд ли нам поможет
— В последнее время все чаще говорят о необходимости реформы государственной системы борьбы с безработицей, переходе на страховой принцип финансирования пособий. Это тоже может стать для государства еще одним способом сэкономить — ведь сейчас пособия выплачивают из федерального бюджета?
— Идея состоит в том, что если пособия начнут выплачиваться за счет специального налога, установленного для предприятий, то можно будет обеспечить более тесную привязку величины пособий к зарплате работников на предыдущем рабочем месте. Такая система работала в России до 2001 года, когда существовал специальный Фонд занятости и туда работодателями платились взносы (по 2% с заработка каждого работника. — «МК»). Я большого отличия между той системой и нынешней не вижу, потому что и тогда привязка пособий к прежней зарплате существовала скорее на словах, чем на деле. Добавлю, что практически во всех странах Запада система де-факто тоже строится как система социальной помощи, а не как система страховых выплат, хотя номинально выглядит как страховая. За исключением США, где взносы фирм зависят от количества уволенных ими работников.
— Но размер нашего пособия относительно утерянной зарплаты разве может считаться нормальным? Первые три месяца — 75% от заработка, вторые три месяца — 60%, но не выше установленного правительством максимума в 12 130 рублей в месяц. А минимальное пособие, которое получают до 40% зарегистрированных, равно 1500 рублям в месяц, и никакие подработки не допускаются…
— Ну хорошо, установите огромные взносы в фонд занятости — и предприятия ответят на это сокращением своего персонала; кто от этого выиграет? Наивно считать, что где-то лежит бесплатный сыр, что стоит поднять налоги на тот или иной род деятельности — и наступит всеобщее счастье… С таким же успехом можно увеличить любой другой налог, не создавая никакого фонда занятости, и платить из этого безработным больше. Нашлись же у государства в условиях кризиса деньги, чтобы платить более высокие пособия? И к чему это привело? К тому, что большая часть экономически неактивного населения ринулась в службы занятости за получением выплат. Допустим, людей поддержали в трудную минуту, а для рынка труда что-то хорошее из этого вышло? Едва ли.
— Принятый недавно закон о создании единой общероссийской цифровой платформы служб занятости что-то реально поменяет?
— Это может повлиять только на одно: на эффективность трудоустройства. Когда у вас есть единая система, в принципе человек, живущий в городе Х, может найти через нее работу в городе Y.
— Если он готов переезжать…
— Понятно, что я привожу условный пример. Насколько эффективность трудоустройства при этом возрастет — никто сейчас не знает, хотя я не думаю, что очень уж сильно. Но все-таки возрастет, потому что чем лучше технологическая оснащенность служб занятости, тем всем лучше.
— Сейчас новый виток эпидемии коронавируса, и опять региональные власти вводят разного рода ограничения. Опять ждать роста безработицы?
— Понятно, что никто не будет вводить таких жестких мер, как в апреле-мае прошлого года, никто не будет так сильно закрывать бизнес, но, поскольку что-то закрыть все-таки могут, это просто-напросто затормозит на какое-то время темпы восстановления экономики и рынка труда.
