Столкнется ли мир когда-нибудь вновь с таким понятием, как отрицательные цены на нефть? Как идет процесс слезания нашей страны с сырьевой иглы? Верит ли главный энергетик всея Руси в реальность феномена глобального потепления и в то, что его можно затормозить? Стоит ли отечественным автомобилистам надеяться на то, что цены на бензин не улетят куда-то в поднебесье? Обо всем этом и о многом другом — в большом интервью вице-премьера РФ Александра Новака.
– Александр Валентинович, перед тем, как в конце прошлого марта впасть в глубокий шок из-за коронавирусного карантина, граждане РФ испытали глубокий шок из-за падения мировых нефтяных цен и последовавшего за этим обрушения курса рубля. Оглядываясь назад: была ли, с вашей точки зрения, реальная возможность избежать этого шока или все было предопределено?
– Нефтяной шок был следствием введения локдаунов, которые, в свою очередь, стали результатом распространения по всему миру новой коронавирусной инфекции. Эти обстоятельства привели к историческому падению мировых цен на нефть.
– Простите, но цены на нефть упали в тот момент, когда локдаун был только в Китае, а жители других стран еще только привыкали к мысли, что им тоже может грозить что-то подобное.
– Восстановлю для вас хронологию событий. На снижение цен на нефть в марте прошлого года повлияло два фактора. Первый фактор – это непродление сделки между странами ОПЕК+. Срок этой сделки заканчивался первого апреля. И договоренность, на каких условиях ее можно продлить, не была достигнута.
Рынок это воспринял, безусловно, негативно и следовал паническим настроениям инвесторов, что привело к падению цен на нефть примерно с 55 до 45 долларов за баррель. Но если бы не случилось пандемии, то рынок начал бы быстро восстанавливаться. Падение цены привело бы к уменьшению производства. А это потащило бы вверх нефтяные котировки. Баланс на рынке был бы быстро восстановлен.
Однако пандемия привела к беспрецедентному снижению спроса на нефть в течение второй половины марта и апреля. Закрылись перелеты, прекратилось автомобильное сообщение. Люди сели по домам. Потребление нефти в мире в некоторые моменты падало почти на четверть. И это стало главной причиной того, что цены опустились ниже 30 долларов за баррель. Ведь уровень производства нефти оставался таким, каким он был до пандемии.
Каждый день четверть суточного мирового производства нефти накапливалась на складах. Чтобы срочно убрать этот излишек с рынка, надо было как можно быстрее договориться о сокращении добычи. В конце марта мы начали вести такую работу: продолжили наш диалог со странами ОПЕК, исходя из новой ситуации. И уже 10 апреля мы подписали соглашение. Считаю, что мы очень быстро отреагировали на новую реальность. По моему глубокому убеждению, решающий вклад в решение этих проблем внес Путин. Он по нескольку раз в день общался тогда со своими коллегами из США, Саудовской Аравии и других стран. И как только мы договорились, мировые цены на нефть сразу начали восстанавливаться.
– Но почему нельзя было сразу договориться о сокращении добычи в начале марта? Наши саудовские друзья пытались тогда проверить нас на прочность?
– Вы не ищите «заговоры». Для современных отношений между Россией и Саудовской Аравией не характерны такие приемы, как «проверка друг друга на прочность». Все гораздо проще. Когда мы в начале апреля заключили новую сделку, ситуация на мировом нефтяном рынке была уже для всех понятной. А вот месяцем раньше, напротив, царила полная неопределенность. Мощного снижения спроса еще не было. Участники сделки ОПЕК+ совершенно по-разному оценивали перспективы дальнейшего развития ситуации на мировых рынках – а участников, я напомню, 24 страны, поэтому делать упор только на Россию и Саудовскую Аравию абсолютно неправильно. Звучали прямо противоположные идеи по дальнейшим действиям в рамках соглашения. Были, например, предложения сохранить пока прежнюю сделку, а в дальнейшем, в зависимости от развития ситуации, откорректировать ее либо в ту, либо в другую сторону. Но было и другое предложение: решение о новой сделке надо принимать прямо сейчас – без дальнейшего мониторинга ситуации. В итоге позиции сторон в начале марта так и не сошлись.
– Как вы считаете: столкнемся ли мы еще раз на нашем веку с таким явлением, как отрицательные цены на нефть? И действительно ли России в прошлом году грозила подобная перспектива?
– Если бы мы быстро не договорились об ограничении добычи, то грозила бы – и не только России, но и всему мировому рынку. Могло произойти затоваривание в таком объеме, что нефть некуда было бы складировать. Производство пришлось бы просто останавливать. Но та ситуация, которая реально случилась в прошлом году с отрицательными ценами, касалась прежде всего одной отдельно взятой страны – США – и была результатом в том числе неудачных спекулятивных действий местных участников нефтяного рынка.
Те, кто держал фьючерсы (дающие теоретическую возможность получить большую прибыль контракты на поставку нефти по заявленным ценам в определенные сроки в будущем. – «МК»), хотели подзаработать и продать все в последний момент перед закрытием рынков. Но расчет спекулянтов оказался неверным. И цены, и спрос на нефть пошли не в том направлении, на которое они надеялись. В итоге незадачливые продавцы оказались с товаром, который надо было где-то хранить. А все доступные склады в США на тот момент уже были зарезервированы. Товар по фьючерсу физически просто некуда было девать. Поэтому сначала его готовы были продать с любой скидкой – хоть за ноль, а потом цена и вовсе ушла в минус. Думаю, что повторение такой ситуации вряд ли возможно в обозримом будущем. Трейдеры и нефтяные спекулянты сделали соответствующие выводы. Хотя ничего не исключено в этом мире.
– Мировые цены на нефть в последнее время несколько восстановились. Есть ли у вас объяснение: почему это не сопровождалось соответствующим восстановлением курса рубля?
– Ваш вопрос относится больше к компетенции финансово-экономического блока правительства. Раньше курс рубля действительно во многом зависел от цены на нефть. Этот курс либо укреплялся, когда цена повышалась, либо падал, если она уменьшалась. Но в 2018 году было введено новое бюджетное правило, призванное снизить зависимость курса рубля от цены на нефть. Это правило основано на таком понятии, как цена отсечения нефти (базовая цена нефти). Если стоимость нефти превышает эту цену, то дополнительные нефтегазовые доходы направляются в Фонд национального благосостояния, если ниже этой цены, как в 2020 году, то используются средства из ФНБ на покрытие дефицита бюджета.
– Я знаю, что предложение попытаться спрогнозировать будущие цены на нефть считается в кругу специалистов дурным тоном. Могу ли я все-таки попробовать спросить вас об этом?
– Мировая экономика еще до конца не восстановилась. Следовательно, спрос на нефть тоже не восстановился. Поэтому цена на нефть во многом зависит от действий стран-производителей. Подход стран ОПЕК+ ответственный: договорились, что мы ежемесячно собираемся и принимаем решение об уровне добычи нефти – оставлять его на том же уровне, увеличивать или сокращать. Принимая такое решение, мы каждый раз исходим из баланса спроса и предложения. Только таким образом мы можем восстановить уровень собственной добычи, не перегревая при этом мировой рынок и не создавая особого дефицита нефти. Тот уровень цен, который есть сейчас, – 62–66 долларов за баррель – отражает текущую ситуацию.
– Давайте теперь поговорим о ценах, роста которых гражданам РФ категорически не хотелось бы. Чего российским автомобилистам ждать в плане цен на бензин? Не ждет ли нас новый ценовой шок?
– Основная задача, которая стоит перед правительством, – создать условия, при которых цены на нефтепродукты для конечного потребителя менялись бы не выше уровня инфляции. Для этого на рынке должен быть достаточный объем нефтепродуктов, который мог бы торговаться на бирже и отправляться поставщикам. При этом и нефтепереработка, и хранение нефти, и продажа бензина на АЗС должны оставаться рентабельными. Иначе повышение цены неизбежно.
В 2018 году мы разработали специальный инструмент, который позволяет решить эту задачу. Это демпфирующий механизм, или просто демпфер. Как он работает? При колебании мировых цен на нефть на нашем внутреннем рынке, по идее, тоже должны происходить аналогичные изменения. Но демпфер (этот термин происходит от немецкого слова, которое означает «амортизатор». – «МК») позволяет нивелировать эти колебания за счет компенсации разницы между экспортной альтернативой и ценой внутреннего рынка и сохранить их примерно на одном и том же уровне. Благодаря этому инструменту изменение цен в рознице держится в рамках инфляции, а в 2020 году, к примеру, гораздо ниже ее (рост цен в 2,5% против инфляции в 4,9%). Наша цель в том, чтобы цены на бензин оставались стабильными. Первые месяцы этого года показывают, что стоимость топлива на заправках по-прежнему меняется примерно на уровне инфляции, несмотря на колебания оптовых цен.
– Как идет процесс слезания России с нефтяной иглы? Сидим ли мы на самом деле, с вашей точки зрения, на этой самой игле, и если да, то так уж ли нам надо с нее слезать?
– В последние двадцать лет мы активно занимаемся диверсификацией экономики, и эти усилия уже начали приносить свои плоды. При этом я был бы очень осторожен с использованием терминов вроде «нефтяная игла» и «сырьевое проклятье». Наличие у нас большого объема полезных ископаемых и сравнительная дешевизна их добычи – это наше огромное конкурентное преимущество. Было бы неправильно им не пользоваться. И, кстати, энергетический сектор – это ведь не только «извлеки и продай». Энергетика – один из самых главных драйверов роста других секторов экономики. Энергетика – это почти 20% всех инвестиций в стране. Это огромные заказы для промышленности, для наших научных учреждений, создание множества новых рабочих мест.
– Но вот долго ли еще для нас будет «играть музыка»? С каждым годом на Западе все громче говорят о «зеленой революции» и необходимости отказа от традиционных энергоносителей. Не получится ли так, что через некоторое время наши главные источники экспортной выручки – нефть и газ – станут никому не нужными?
– Потребление энергии в мире будет расти. Это объективная реальность. Одно дело – заявить о своем стремлении к «безуглеродной нейтральности» и совсем другое – реализовать эти намерения на практике. Различных прогнозов по поводу будущей структуры мирового энергобаланса через 10, 15, 30 лет много. И они очень разные.
Есть целый ряд факторов, которые сейчас сложно просчитать. Например, будет ли выравниваться уровень экономического развития разных стран или пропасть в уровне доходов между богатыми и бедными государствами, напротив, станет только увеличиваться? Это очень важно: новые источники энергии – дорогие. Посмотрим на современную структуру мирового энергетического баланса. На сегодняшний день 81% в этой структуре составляют углеводороды: 23% – газ, 27% – уголь и 31% – нефть. Десять процентов – возобновляемые источники энергии. Куда делись еще 9%? А вот это самое интересное. Девять процентов – это биотопливо, в том числе, в переводе на более простой язык, дрова. Казалось бы, при нынешнем уровне развития цивилизации такого вида топлива в мировом энергетическом балансе уже не должно быть. Но он там есть. Например, в Англии дрова в производстве электроэнергии составляют 15%.
Конечно, все это не отменяет того факта, что в будущем доля углеводородов в мировом энергетическом балансе будет снижаться. Но вот как именно и с какой скоростью – это большой вопрос. Средний сценарий предусматривает снижение доли углеводородов к 2040 году до 70%. Есть более радикальные сценарии, при которых доля углеводородов снизится почти до 50%.
Эксперты прогнозируют, что пик потребления нефти в мире может быть достигнут к 2030 году, а газа – не раньше 2040 года. Но, в зависимости от развития ситуации, это может произойти либо раньше, либо позже. Мы видим тенденцию на увеличение в мировом энергобалансе новых источников энергии – солнца, ветра. Через лет пятнадцать-двадцать водород станет важным источником энергии. Но в целом повестка энергоперехода к более чистым источникам энергии актуальна. И Россия не в стороне. У нас один из самых чистых энергобалансов. При этом мы ставим себе еще более амбициозные цели по росту доли ВИЭ (производство энергии из возобновляемых ресурсов. – «МК»), АЭС, ГЭС в совокупном производстве электроэнергии.
– Насколько вероятным вы считаете пессимистический сценарий для нашей страны: наши самые «лакомые» европейские потребители перейдут на альтернативные источники энергии и откажутся от нашего газа?
– В мире спрос на нефть и газ действительно будет меняться по-разному. В Африке и в Азиатско-Тихоокеанском регионе спрос будет расти. В Европе потребность в традиционных источниках энергии, скорее всего, будет постепенно падать. В первую очередь это может коснуться экспорта угля, нефти и нефтепродуктов: как их доли в энергобалансе, так и совокупное потребление в Европе в соответствии с прогнозами будут снижаться уже в этом десятилетии.
Для газа ситуация более оптимистичная: европейские регуляторы прекрасно понимают, какую важную роль в декарбонизации играет газ, как он надежен и конкурентоспособен по сравнению с другими чистыми источниками энергии. Благодаря этому его доля в энергобалансе Европы может сохраниться на текущем уровне в 26% и к 2040 году, хотя, как и в случае с углем и нефтью, это будет сильно зависеть от радикальности будущего курса климатической политики.
Однако нужно иметь в виду, что другая, наиболее важная составляющая потенциала нашего экспорта, в том числе в Европу, – конкурентоспособность. Мы вполне можем нарастить поставки энергоресурсов на этот рынок, несмотря на общую динамику потребления, если наша продукция будет иметь ценовые и экологические преимущества. Под экологическими преимуществами здесь я имею в виду низкие уровни выбросов, которые мы уже имеем и можем дополнительно развивать за счет нашего чистого энергобаланса, низкого объема сжигания попутного газа, устранения утечек при добыче и транспортировке и так далее.
– В Европе уже многие годы говорят о том, что Россия – это якобы ненадежный поставщик энергоносителей. Но не правильнее ли говорить о том, что это Европа – ненадежный потребитель наших энергоносителей? Не сводятся ли, например, действия и директивы Европейской комиссии к стремлению лишить нас возможности извлекать достойную прибыль из нашего же собственного продукта?
– Если говорить про директивы Европейской комиссии 2013 и 2014 годов, так называемые второй и третий энергетические пакеты, то они не несут в себе каких-либо угроз для наших интересов. Мы как работали с европейской стороной, так и работаем. Например, «Северный поток-2» удовлетворяет этим требованиям на 100%.
Что же до обвинений в том, что мы якобы ненадежный поставщик, то их полную никчемность и оторванность от экономических реалий в очередной раз показала прошедшая зима. Из-за холодной погоды и других причин во многих европейских странах были ситуации, когда наши партнеры просили нас значительно нарастить поставки энергоресурсов вне рамок контрактов. Во всех этих случаях мы пошли навстречу таким просьбам. У нас мощные резервы. Мы имеем возможность в любой момент увеличить объем поставок. Это одно из наших конкурентных преимуществ. В случае с Европой мы не просто надежные поставщики. Мы еще и гаранты энергетической безопасности, «замыкающие» в случае возникновения каких-то форс-мажорных ситуаций.
Разумеется, есть страны, которые из политических соображений не хотят покупать у нас энергоносители. Например, Украина уже несколько лет якобы не покупает российский газ. Почему якобы? Потому что на самом деле она по-прежнему покупает наш же газ, но не у нас, а у европейцев – с соответствующей большой наценкой. Работает это так. Европейский оператор покупает у нас по контракту больше газа, чем ему реально необходимо. И вот эти «запрограммированные излишки» он и продает украинцам с наценкой. В итоге украинские потребители платят за газ примерно на 30% больше того, чем они могли бы заплатить, если бы не было таких игр. Или, например, Польша построила в городе Свиноуйсьце терминал для приема сжиженного природного газа с танкеров. Такой газ тоже гораздо дороже российского трубопроводного.
– Вы упомянули про «Северный поток-2». В чем, с вашей точки зрения, заключается первопричина почти маниакального желания американцев любой ценой его уничтожить?
– Это протекционизм чистой воды страны, которая хочет упорно реализовать свой более дорогой и поэтому недостаточно конкурентоспособный товар в виде сжиженного природного газа. Они, собственно, это особо и не скрывают. Говоря об этом, я никоим образом ни для кого не «открываю Америку». Но подобного рода внерыночные методы экономической конкуренции США применяют не только в энергетическом секторе, а и по всем другим направлениям: в банковской сфере, в автомобильной и медицинской отраслях.
– И каковы наши реальные шансы достроить и ввести в эксплуатацию «Северный поток-2»? И надо ли нам биться за подобный исход, фигурально выражаясь, «до последней капли крови»?
– Считаю, что ваш вопрос сформулирован не совсем верно. Проект реализует не только российская сторона, а консорциум крупнейших европейских компаний, которые заинтересованы в доведении «Северного потока-2» до конца. Это сугубо коммерческий проект. Поэтому считаю, что проект будет реализован.
– А вот есть ли самостоятельность у нас? Многие эксперты считают, что нынешние западные санкции в сфере поставок оборудования не мешают нам добывать топливо на ныне действующих месторождениях, но блокируют возможность осваивать новые. Так ли это?
– Нет, не мешают. За последние 5 лет в эксплуатацию было введено порядка 300 месторождений нефти, газа и газоконденсата.
Теперь об оборудовании для добычи нефти. С 2014 года в этой сфере реализуется программа импортозамещения. За эти годы зависимость от импортного оборудования была снижена с 60% до 40%. Сейчас мы работаем над созданием отечественного флота гидроразрыва пласта. Через несколько лет такая технология добычи будет полностью российской. У нас уже есть своя телеметрия при бурении. В электроэнергетике мы довели до ума турбины большой мощности в 110 мегаватт. Ни в одной из энергетических отраслей нет сфер, где наша зависимость от иностранцев была бы критической.
Конечно, когда одна страна старается сделать все – это с чисто экономической точки зрения не самая эффективная стратегия. Обычно в мире существует разделение труда, и каждая страна делает то, что она умеет делать лучше других. Но сегодня нам лучше не зависеть ни от кого. И у нас это получается.
– Но вот быть независимым от изменения климата не получается даже у нас. Верите ли вы в ставшую на Западе практически религией теорию о том, что под влиянием хозяйственной деятельности человека климат планеты меняется самым катастрофическим образом?
– Скорее да, чем нет. Хотя на этот счет по-прежнему существуют разные точки зрения. Недавно я прочитал научную статью об изменении средней температуры на планете за последние 500 миллионов лет. И вот что меня в ней особенно впечатлило. В последние десять тысяч лет средняя температура на Земле составляла приблизительно ноль градусов по Цельсию. А вот 50 миллионов лет назад средняя температура была гораздо более высокой – +12, +14 градусов. Сейчас звучат прогнозы, что в 2050 году средняя температура на планете составит плюс пять градусов, а в 2100 году – уже плюс десять градусов.
В природе все циклично. Сначала диоксид углерода выбрасывается в атмосферу. Потом он из атмосферы изымается и после поглощения растениями начинает превращаться в земной коре в отложения угля и другие виды полезных ископаемых.
Если в рамках Парижского соглашения по климату было принято решение, что к 2050 году повышение средней температуры на Земле должно составить не выше двух градусов, то это было основано на детальных расчетах экспертов. Кроме того, есть также много работ, показывающих, что частичное предотвращение изменений климата сегодня экономически эффективнее, чем адаптация к ним в будущем. В любом случае Россия должна быть в авангарде мировой климатической повестки. Этого требуют и наши экологические, и наши экономические интересы.
– А что конкретно должна делать Россия в сфере энергетики, чтобы, с одной стороны, не разрушить свою экономику, а с другой – остановить разрушение окружающей среды? Возможно ли в принципе подобное сочетание?
– Каждая страна выбирает для себя стратегию, которая обеспечивала бы подобный баланс. Россия – одна из немногих стран, которая с 1990 года почти в два раза уменьшила выбросы – с 3,1 миллиарда тонн эквивалента СО2 до 1,6 миллиарда тонн, и сейчас 41% нашего энергобаланса составляют возобновляемые источники энергии, включая атомную генерацию, где уровень выбросов парниковых газов почти нулевой.
– Но это ведь лукавая цифра. Подобное снижение произошло за счет остановки хозяйственной деятельности. Разве не так?
– Действительно, в России за последние годы произошли серьезные структурные экономические изменения. Приведу в качестве примера отрасль, за которую я отвечаю, – электроэнергетику. Только за последние восемь лет мы ввели более 45 тысяч мегаватт самых современных генерирующих мощностей с низким уровнем выбросов диоксида углерода. Удельный расход условного топлива на выработку одного киловатт-часа семь лет назад составлял 333 грамма. А сейчас мы подошли к уровню в 300 граммов. Потери в электрических сетях сократились за это время в полтора раза.
У нас появилась и постоянно увеличивает свою долю в общей структуре баланса новая отрасль – возобновляемые источники энергии. В нефтегазовой отрасли были введены новые жесткие требования к вопросу выброса попутного газа. За короткие три года мы перевели все НПЗ страны на выработку более экологичного, пятого класса топлива и запретили все другие виды топлива, которые выбрасывали в атмосферу в тысячу раз больше отравляющих веществ. На все это были потрачены значительные средства. Конечно, в каждой отрасли надо еще многое сделать. Но это не означает, что до сих пор вопросами экологии никто не занимался.
– А точно ли мы делаем для этого все возможное? Вы много лет проработали в Норильске – том самом городе, где из-за вытекания топлива из цистерны произошла самая настоящая экологическая катастрофа. Какие эмоции вы испытали, услышав про эту аварию?
– У меня к этой ситуации особое отношение, так как Норильск – мой родной город, я там вырос. Отмечу, что Минэнерго, которое я возглавлял в тот период, приняло самое активное участие в привлечении энергетических компаний к ликвидации последствий аварии. Уверен, что сделаны соответствующие выводы. Сегодня правительство уделяет значительное внимание обеспечению экологической безопасности промышленных объектов, работает над внедрением превентивных мер.
– И последний вопрос. Почему в России, которая является одним из лидеров по добыче углеводородов, еще не все желающие имеют доступ к самому экологичному из них – газу? Когда эта задача будет решена?
– Системная работа по газификации российских регионов была развернута с 2005 года. За этот период уровень газификации повысился с 53% до 71% по итогам 2020 года. Отмечу, что в целом на сегодняшний день уровень газификации регионов России находится на достаточно высоком уровне. Для сравнения, средний уровень газификации государств Евросоюза не превышает 47%.
В то же время президент поставил задачу дальнейшей ускоренной газификации регионов России. К 2024 году уровень газификации возрастет до почти 75%, а к 2030 году – до 83%. Для этого подготовлена «дорожная карта», при реализации которой упростится процедура подключения к сетям газораспределения и сократятся сроки подключения.
Кроме того, в ближайшие два года нам необходимо довести газ непосредственно до участков в населенных пунктах, в которых уже проложены внутригородские и внутрипоселковые газораспределительные сети. Важно, что догазификация будет проводиться без привлечения средств граждан. Об этом говорил Путин в ходе Послания Федеральному собранию в этом году. Сегодня мы все понимаем, что дальнейшая газификация регионов России – важная стратегическая задача, от реализации которой во многом зависит успешное социально-экономическое развитие страны.
