Белоусов, конечно, не Сурков. Он экономист, а не политолог, не писатель и не драматург. Но в своем интервью он достаточно свободен. Это интервью совсем не чиновника, который знает свой шесток и танцует исключительно вокруг него. Белоусов демонстрирует широту взглядов, высказывает их, не держась руками за поручни служебного кресла. Что, естественно, не значит, что он предпочитает своему коньку — экономике — другие темы. Но он старается сыпать не цифрами, не триллионами и процентами, а идеями. Это большая разница. По гамбургскому счету это выбор не чиновника, а мыслителя. Или, если не забывать официальный пост Белоусова, политика.
На невинный вопрос интервьюера «на какие глобальные вызовы следующего десятилетия нам придется отвечать?» Белоусов разворачивает целую панораму. Он отвечает не дежурным перечнем национальных целей, задач и программ. Для начала он берет разбег: «Это очень большой вопрос и сложный. Здесь ключевой момент — это «мы» и «вступаем». Вот «мы» — это весь мир. А «вступаем» — это означает, что та экономическая модель, социальная модель, которая сложилась в мире и поддерживала равновесие, она сбоит, что, собственно, сейчас мы и наблюдаем».
Дальше Белоусов «широкими мазками» (это его выражение) рисует, как «мы» дожили до сложившейся модели. «В 1990-е годы и до середины 2000-х… были США — самый крупный рынок в мире. Они открыли этот рынок в отдельных секторах, скажем так, для европейцев и для китайцев, в результате получили один из самых высоких уровней потребления, но при этом и стабильный перекос в платежном балансе. Возникла такая взаимоподдерживающая модель: если брать ось США — Китай, китайцы работали на американском рынке и финансировали при этом вот эту самую разницу между импортом и экспортом, а американцы имели высокий уровень потребления благодаря такому росту». В середине 2000-х темпы роста мировой экономики просели, обнажив проблемы данной модели: китайский вызов, разность экономических потенциалов стран Европы. В результате прежняя модель стала расползаться. Новые модели пока «базируются на протекционизме». Неизбежное следствие — торговые войны. Идет трудное формирование новой модели мировой экономики. Белоусов подчеркивает: «Если эта модель выработана не будет, то мы получим большие проблемы в разнице в темпах экономического роста. Мы получим сохраняющиеся волны, сохраняющееся усиление или высокую силу протекционизма. И за этим мы получим миграционные проблемы, и прежде всего в Европе, и рост социальных проблем, связанный с дифференциацией. Это главный вопрос третьего десятилетия».
Белоусов, строго говоря, ничего принципиально нового не сказал, есть примеры и более любопытного моделирования. Но никуда не уйти от вопроса: «мы» в этих моделях есть, а где же Россия?
России, по Белоусову, не было ни при формировании прежней модели, существовавшей до середины 2000-х, нет ее и среди тех, кто занят поисками новой модели. Первый вывод, который давно подготовлен официальной пропагандой и от этого просто рвется наружу: «Они все и всегда против нас!».
Что называется, в скобках, не могу не вспомнить, как пару лет назад российские дипломаты, живущие и работающие в Мюнхене, на голубом глазу пытались убедить меня в том, что санкции против России были бы введены и без «крымской весны» и гражданской войны в Украине. И они, дипломаты, бессильны что-либо изменить. Удобная позиция, снимающая с российских политиков и дипломатов всякую ответственность за ухудшение отношений с развитыми странами.
«Все против нас!» — простой и мотивирующий ответ. Правда, мотивирует он не просто смирение с «одиночеством полукровки», а и активное противодействие «всем им». Дальше горячо: а каким может быть это активное противодействие в условиях слабой и продолжающей слабеть экономики? Практически единственный ответ — игра мускулами, упование на постулат Александра III: «У России только два союзника — ее армия и флот». Звучит красиво, услышав, хочется щелкнуть каблуками и увидеть грудь четвертого человека, на самом же деле открывается очень тревожная перспектива превращения когда-то великой державы в нечто среднее между Палестиной и Северной Кореей.
Но эта картина возникает, если следовать за Сурковым. У Белоусова полотно другое. Он рисовал свои модели именно крупными мазками. От этого России и не видно. Белоусов прямо этого не говорит, но у него получается, что есть две страны нового первого мира — это США и Китай. Есть страны второго мира — это члены ЕС и, вероятно, Япония. И есть страны третьего мира — массовка мировой экономики, куда и входит Россия.
Когда это говорится открытым текстом, звучит почти как оскорбление национальных чувств. Достаточно вспомнить призывы уволить Германа Грефа из Сбербанка после того, как он публично назвал Россию «страной-дауншифтером». Но это констатация того, что есть на самом деле. Что молча признает и Андрей Белоусов. Но Россия все равно не «полукровка», заменившая Робинзона Крузо на некоем необитаемом острове, она входит в «мы», в мировую экономику.
А российскую экономику надо поднимать и укреплять. Белоусов, естественно, говорит и об этом. Здесь любопытно, что прежде всего он выделяет круг социальных проблем в самом широком понимании — от демографии и здравоохранения до борьбы с бедностью, от развития социальной инфраструктуры до повышения качества образования и подготовки кадров для экономики. Что же касается собственно экономики, то Белоусов с самого начала ставит задачу: восстановить экономику — это не значит восстановить ее докризисную структуру. Нужны перемены. Приоритеты — восстановление и развитие среднего и малого бизнеса; инфраструктурные проекты, включая «переструктурирование транспорта»; магистральный путь — дальнейшее развитие цифровизации, притом что «мы избавились от некоторого такого детского романтизма, что цифровизация решит все проблемы. Мы видим, что цифровизация не только решает проблемы, но и создает проблемы»; привлечение инвестиций, притом что уже достигнут предельный уровень бюджетного дефицита.
Расстановка приоритетов носит несколько странный или импровизационный характер. Возникает даже ощущение, что эта тема вызывает у первого вице-премьера меньший интерес, чем выбор модели будущего развития мировой экономики. Но для Белоусова это его каждодневная работа, и он, вероятно, стремится не сбиться в излишне подробную конкретику, тем более что за каждым из названных приоритетов букет собственных сложных проблем, в решении которых Белоусов полагается в первую очередь на государство с его механизмами регулирования и мобилизации ресурсов.
Один из выводов, таким образом, в том, что у мировой экономики свои задачи, у России — свои. Но как задачи, решаемые Россией, соотносятся с построением новой модели мировой экономики? С одной стороны, новую модель создают страны первого и второго мира, Россия в этот круг не входит, и, скорее всего, войдет не скоро. И дело даже не в ее макроэкономических результатах — если верить помощнику президента Максиму Орешкину, задача превзойти Германию по уровню ВВП совершенно реальна, к тому же был недавний период, когда российский ВВП уже был больше германского, все дело в политике. С другой стороны, России предстоит жить в условиях новой модели мировой экономики, так что среди приоритетов точно должен быть и такой (в интервью Белоусова он остался неназванным), как расширение места России в международном разделении труда.
Чем дальше от «одиночества полукровки», тем лучше.
