О ценностях нам говорят много и отовсюду — с высоких руководящих трибун, на не слишком возвышенных телевизионных ток-шоу, ну и, конечно, с церковных амвонов. Но есть ли этическая составляющая у тех законов, которыми руководствуется экономика?
Первый ответ, тут же приходящий в голову: не надо путать божий дар с яичницей! Экономикой рулит меркантильный интерес — вот и вся ее «этика». Но ведь экономика неотделима от людей. Без людей нет ни рынков, ни прибылей, ни убытков. Люди — субъекты экономики, а разве не должны люди различать добро и зло в любых своих действиях?
Схоластика? Утопизм? Возможно. Но есть экономический расцвет протестантских стран, который, как принято считать, начиная с Макса Вебера, стимулировался «духом» протестантизма, его этикой. Можно, впрочем, отложить протестантизм в сторону, разве мало было в истории попыток построить свободное и справедливое общество, неотделимое от соответствующей экономики? Впрочем, вспомнив разноплановый опыт России, с ее явной нехваткой такой основополагающей ценности как свобода, оставим историю историкам. Обратимся к современности. Разве в каждый данный момент не возникает стремление, так или иначе политически оформленное, нацеленное на достижение большей социальной справедливости и свободы? Так происходит с разной результативностью в любой стране. В конце концов, разве можно мириться с наличным уровнем социальной справедливости в нашей стране, уходя за экономическую «ширму», прикрываясь уровнем развития экономики и «объективностью» экономических законов?
Кстати, почему вопрос о социальной справедливости активнее решается в тех странах, где она уже и так на достаточно высоком уровне? Потому что там высок уровень развития экономики. Но это лишь часть ответа. Другая часть в том, что достижение социальной справедливости — перманентный процесс. И уровень социальной справедливости выше там, где есть традиции его повышать. Если взяться за сравнения Европы и США, то в Европе акцент делается на справедливости, в США — на свободе, но при авторитетной судебной и правовой системах. Есть и третья часть ответа, она в том, что налицо связь между темпами развития самой экономики на длинной исторической дистанции и уровнем социальной справедливости и свободы в обществе.
Значит, между экономикой и этикой есть пересечения. Тому есть и совершенно зримые недвусмысленные примеры. Председателем совета директоров крупнейшего суверенного фонда — Пенсионного фонда Норвегии, наполняемого нефтяными доходами этого скандинавского государства, в свое время был известный в стране университетский профессор этики. Его задача состояла в том, чтобы средства норвежских пенсионеров не оказывались инвестициями в этически сомнительные проекты.
И это только один пример. Этику можно обнаружить даже в извечном споре экономистов о сравнительной эффективности частной и государственной собственности. Если этот спор заземлить исключительно на коммерческие критерии, то очевидно, что с проектом, который должен приносить прибыль, лучше справится частник. Но спор продолжается, потому что не все измеряется исключительно прибылью. Как быть, например, с учреждениями культуры, разве их поддержка — не задача государства? Руслан Гринберг, известный отечественный экономист, рассказывал о своей беседе с австрийским коллегой. Речь зашла о субсидировании билетов в Венскую оперу. На вопрос, чем руководствуется государство, неся немалые затраты, которые никогда бухгалтерски не окупятся, последовал ответ: «Нация не должна одичать».
Есть и другой мощный вектор, оказывающий влияние на развитие экономики, в котором без труда можно увидеть этические ценности. Это защита окружающей среды. Здесь переплетены и этика, и долгосрочные интересы развития. В любом случае принципиальный отказ в конце прошлого года одного из крупнейших мировых инвестиционных банков — Goldman Sachs — от финансовой поддержки разработок нефтяных ресурсов Арктики исключительно экономическими интересами вряд ли можно объяснить.
Получается, что этики в экономике становится все больше. Можно сказать, что это показатель развития, даже взросления экономики. Конечно, и сегодня встречаются случаи, когда в финансовом выигрыше оказывается тот, кто сумеет пренебречь затратами на социальную поддержку занятых, на защиту окружающей среды и т.п. Но это чем дальше, тем больший риск. Если в условиях информационного общества эти нарушения становятся известны, компании грозит крах.
Очень важно то, что волны цифровых революций требуют совсем другого качества труда. В нем все больше элементов творчества, а значит, возникают совершенно новые требования к организации производства, в нем необходимы элементы творческой свободы и благоприятной этому социальной окружающей среды. Извечный поиск оптимального сочетания свободы и справедливости из сферы философии и политических учений смещается непосредственно в современное производство. Это не значит, что в результате социальных противоречий в современном обществе становится меньше. Наоборот, возникают новые — они есть не только между владельцами компаний и занятыми на них, возникает конфликтная зона между все более дифференцирующимися слоями очень разных занятых, к «белым» и «синим воротничкам» добавляются «пестрые худи».
А что происходит в России? Глобализация, вопреки некоторым предсказаниям, по-прежнему в силе. И Россия, конечно, оказывается в том же мировом тренде. И у нас есть компании, успешно опирающиеся на творчество своих сотрудников и показывающие современные результаты мирового уровня. Но пока российская экономика в целом к «новой этике» относится, скорее, как к чему-то чуждо обременительному. Сама структура российской экономики с упором на добычу полезных ископаемых делает ее уязвимой перед новыми мощными веяниями «озеленения» и развития возобновляемых источников энергии. Значит, чтобы «взрослеть» и оставаться в мировом тренде, необходимо сосредоточить ресурсы на обеспечении прогресса в той современной сфере, где у России есть признаваемые мировой экономикой заделы, прежде всего в цифровой области.
В этом смысле новые налоги, предлагаемые правительством, могут означать важный финансовый маневр. Плательщики планируемых налогов — прежде всего добывающие компании. Получаемые дополнительные средства должны пойти не только в те сферы, перед которыми, как считает правительство, оно иначе не сможет выполнить свои обязательства, но и стимулировать новейшие цифровые производства.
Государство должно поддержать это направление еще и потому, что только оно может компенсировать тот факт, что ускорению развития российской экономики препятствует не только ее традиционная структура. Вторая причина — санкции. Дело не только в их прямом негативном воздействии, выражающемся в попытке тех, кто санкции вводит, столкнуть российскую экономику на обочину магистрального развития. Санкции, чем дольше они действуют и чем шире становятся, превращаются, увы, в некий этический маркер с отрицательным знаком. А это, никуда не денешься, уже знак изгоя.
