Сегодня все это под вопросом. Рыночный фундаментализм не оправдал ожидания. Всеобщего благосостояния не получилось. А получилось вопиющее социальное неблагополучие: неслыханное богатство немногих при стагнации доходов средних слоев и широком распространении бедности и нищеты.
Критика неолиберализма постоянно нарастала после кризиса 2008 года, сегодня же под сомнением сама система рыночного капитализма. И самые активные, если не сказать рьяные, его критики — американцы, законодатели мод в экономике. Назову здесь, на мой взгляд, наиболее авторитетных экономистов, таких как Джозеф Стиглиц, Джеймс Гэлбрейт, Нуэль Рубини и Пол Кругман. С некоторыми из них мне довелось беседовать, и самым неожиданным было ощущение, что они так или иначе ратуют за пересмотр самой модели современной экономики. Неравенство для них — не главная угроза, а симптом несостоятельности сложившейся системы, которая постоянно воспроизводит ненадежность, незащищенность, нестабильность, беспокойство и страх.
В общем, призрак социализма бродит на новом витке истории. Рискну предположить: если бы наш так называемый реальный социализм не был обременен ужасающими репрессиями и игнорированием прав человека, сейчас в США — цитадели капитализма пришел бы к власти Берни Сандерс, человек не просто с социал-демократическим мировоззрением, а деятель, можно сказать, почти коммунистического толка.
Очень надеюсь, до отмены рыночной организации экономики дело не дойдет. Невольно приходит на ум прямая аналогия с известным замечанием Черчилля о демократии как худшем способе управления социумом за исключением всех остальных. Но действующая сегодня экономическая система будет радикально меняться под напором объективных обстоятельств. Главное из них — стремительное сползание экономики в зону «ошибок рынка»: то есть в те сферы, где взаимодействие частных субъектов рынка просто-напросто игнорирует интересы общества как такового. В первую очередь речь идет, конечно же, о здравоохранении, образовании, культуре и науке, которые из-за постоянного сокращения господдержки испытывают нарастающие финансовые трудности, угрожающими темпами сокращается доступность граждан к благам жизненно важного значения. Реакция на коронавирусную пандемию — яркое свидетельство неготовности систем здравоохранения к такого рода бедствиям.
Каким будет социально-экономическое устройство в постпандемическом мире? Хочется надеяться, более справедливым, но не утратившим ценности свободы. Во всяком случае, в истории есть успешный опыт «очеловечивания» капитализма. «Новый курс Рузвельта (30-е годы), «Новые рубежи» и «Великое общество» Кеннеди–Джонсона, «Благосостояние для всех» Эрхарда (50–60-е годы) — первые удавшиеся попытки создания почти бесклассового общества, когда две трети населения страны составляют зажиточный благополучный средний класс.
Нынешняя реальность в чем-то похожа на послевоенную — как и тогда, в мире буквально вопиет потребность в политике социального выравнивания. Но проблема неравенства — не единственная. Прямо на наших глазах разрушается среда обитания человека, и чтобы этот процесс хотя бы приостановить, надо ограничить два угрожающих феномена: гипериндивидуализм, с одной стороны, и гиперконсьюмеризм, с другой. Словом, в будущее экономическое устройство так или иначе должен быть встроен не только социальный, но и экологический императив.
А как Россия участвует в поисках новой экономической модели? Практически никак. Во многих отношениях она и сегодня ищет свое будущее в прошлом. По давней традиции правят бал у нас две абсолютно непримиримые школы мышления, и обе архаичны. В сущности, речь идет о конфликте «вчерашних» с «позавчерашними»: истинно верующих адептов «свободного рынка» с истинно верующими поборниками директивного плана и авторитарного порядка.
Одни хотят в советские 70-е с элементами 30-х, другие — в полуанархические 90-е. Есть и те, кто хочет туда и сюда: наслаждаться приобретенным богатством (90-е) в условиях порядка (70-е). Они, как заметил один остроумный человек, хотят жить как Абрамович и управлять как Сталин. Некоторым удается.
Нет смысла разбирать представления о будущем сторонников, по сути, возвращения к советской практике директивного планирования, ее итоги говорят сами за себя. Но если исходить из предположения, на мой взгляд, абсурдного, о растущей актуальности глобальной военной угрозы, такой взгляд не выглядит странным. Мобилизационная экономика и есть предельно директивная.
Куда интереснее взгляды поборников «свободного рынка», апология которого почти везде, но не у нас, уже вышла из моды. По мнению либералов-рыночников, успешному развитию российской экономики мешает ее «огосударствление». В мире принято количественно оценивать участие государства в экономике через отношение государственных расходов к ВВП. Этот показатель в России составляет сегодня 34%, в развитом мире он в интервале 45–55%. Так где государство больше вмешивается в экономику и тем самым якобы «вредит» ей? Да и по масштабам частной собственности мы от них не отстаем. По данным Росстата, доля частного сектора в нашей экономике составляет 80%, и это полностью совпадает с величиной тех же показателей по западным странам.
Тем не менее «огосударствление» экономики, и не только экономики, у нас есть, да еще какое! В XXI веке у нас, с одной стороны, восстановлены архаика исполнительной вертикали и вытекающая из нее практика ручного управления, а с другой, сформирована установка бюрократии на повышение эффективности всего и вся через достижение количественных показателей. Все это привело к целому ряду печальных результатов. Политический монополизм легко сочетается с экономическим. Закрепляется единство власти и собственности на всех уровнях. Системный характер приобретает коррупция. И, наконец, основной порок такого рода «огосударствления» в том, что государство вмешивается туда, куда не надо, тщательно «опекая», например, частный малый и средний бизнес. Зато всячески минимизирует свое участие в таких сферах жизни социума, как образование, здравоохранение, культура и фундаментальная наука, где его нечем заменить, если не считать спорадические всплески частной благотворительности. Одно из самых ругательных слов последнего времени — «оптимизация», она уже, по существу, разрушила РАН накануне ее 300-летия, и это, судя по всему, не последняя ее жертва.
Забавно наблюдать, как время от времени неистовые ревнители «свободного рынка», причем как правительственные, так и неправительственные и даже антиправительственные, с серьезным видом объясняют провалы экономической политики страны якобы чрезмерным присутствием государства в отечественном хозяйстве. А еще они любят переживать по поводу незавидного состояния нашего малого и среднего бизнеса, почему-то считая, что только он, освободившись от ограничений, способен наконец осуществить ожидаемый уже почти четверть века модернизационный рывок, на который никогда «нет времени на раскачку». Есть у меня смутные подозрения, что именно эта квазирелигиозная убежденность во всесилии механизмов саморегулирования в сочетании с жесткой антиэтатистской риторикой лежит в основе фактического отрицания промышленной политики и стратегического планирования при, так сказать, вербальном признании необходимости того и другого. Не случайно соответствующие законы в этой области носят, по существу, декларативный характер.
Неприятие рыночных механизмов советской властью обосновывалось идеологемой об их несовместимости с сохранением чистоты «социалистических» принципов, что очень дорого обошлось экономике страны, да и самой стране. Стоит ли сегодня повторять ту же ошибку с, возможно, теми же последствиями, апеллируя не к сложившейся реальности, а к невозможности поступиться принципами теперь уже чистоты «рынка»?
