— Евгений Григорьевич, как вы оцениваете состояние современной российской экономики? Какие позитивные и какие негативные моменты в ней отмечаете?
— Если сделать небольшую ретроспективу, то состояние нашей экономики напоминает своеобразные качели. Примерно до 2007–2008 года дела шли неплохо, это было связано прежде всего с тем, что был подъем в мировой экономике и новые ее «центры силы» — Китай, Индия, Бразилия, Россия — поднимались. Но вот с 2008–2009 годов начались кризисные явления в мире, в том числе у нас. Далее, где-то в 2010 году, произошел перелом: в мировой экономике снова начался подъем, а у нас — нет. Наше руководство озаботилось тем, что состояние экономики на глазах становилось все более слабым. Был принят ряд антикризисных мер, и в 2011–2012 годы мы прошли восстановление. А после 2012 года началось замедление: нам больше не помогали благоприятные мировые тенденции, типа высоких цен на нефть. А затем грянул 2014 год — украинская история, Крым, санкции плюс падение мировых цен на нефть. В результате мы имели спад 2015–2016 годов, потом некоторое повышение — но не больше чем на 2% роста ВВП. И вот в таком положении мы пока застряли. Мировые экономические тенденции в нашу пользу больше не работают, а своих источников роста мы так и не создали, хотя желание как-то оживить российскую экономику на всех этажах власти и общества большое. Пока ничего не получилось. Надо думать, как мы должны менять ситуацию в российской экономике к лучшему.
— А у вас есть рецепт?
— Те меры, которые предпринимались властями, были главным образом направлены на усиление государства на экономику, расширение влияния силовых структур. Да. У нас есть сектора, которые пока реагируют на мировые позитивные тенденции — нефть, газ, черная и цветная металлургия, химия. Но их динамики хватает лишь на то, чтобы выдавать 1,5–2% роста ВВП в год — этого мало по сравнению с мировыми темпами роста. Но это максимум, на который мы можем рассчитывать, если не ориентироваться на расширение частной инициативы, активизацию усилий бизнеса на базе сугубо рыночных методов. Это и есть мой рецепт, если он кому-то интересен.
— Судя по вашим словам, вы верны рыночному и реформаторскому посылу, уходящему корнями в начало 90-х. Насколько та экономическая модель, что сейчас построена, соответствует той, которую создавали вы с Егором Гайдаром? Что сделано не так и что еще можно исправить?
— Исправить, конечно, всегда можно. Потому что основы для развития рыночной экономики в России были заложены Егором Гайдаром. Более того, они работают. И мы живем в рыночной экономике, модель которой сформировалась в 1991–1992 годах. Да, в «нулевых» годах на эту модель наложилась иная — с усилением роли государства в целом и силовых структур в частности. Рыночные методы не подавлялись, но они и не развивались. Когда возникали какие-то проблемы, как правило, они решались не рыночными путями, а средствами государственного регулирования. На мой взгляд, очевидно, что особо прорывных результатов эти технологии не дают.
— Сейчас принято во всех грехах винить либералов — реформаторов начала 90-х, среди которых и вы были весьма заметной фигурой. Что бы вы могли ответить критикам с позиций сегодняшнего дня?
— Послал бы их подальше, между нами говоря. Переводя стрелки на Гайдара и его команду, они стремятся тем самым заретушировать просчеты сегодняшних властей. Егора Тимуровича уже 25 лет как нет во власти и 10 — на этом свете, а нам все твердят, что виноват Гайдар. Может быть, вместо этого стоит развивать рыночные методы управления экономикой, перестать запугивать бизнес, ограничить влияние силовиков на экономику, развивать конкуренцию и улучшать деловую среду? Глядишь, и экономические результаты появятся более значимые, чем есть у нас сегодня.
— А видите ли вы с высоты прошедших лет какие-то просчеты своего либерального круга, который был у власти в начале 90-х?
— Просчет в том, что либералы, которые имели какое-то отношение к власти, должны были остановить процесс движения от чисто рыночного развития в противоположную сторону. Сейчас власть находится в руках — ну, может быть, не противников реформ, но людей, которые к ним относятся весьма прохладно. Если отойти от экономики, то политический вектор должен был развиваться в направлении последующих более глубоких демократических преобразований. Мы этого не добились. Пошло смещение акцентов на силовые методы, рост государственного влияния в экономике, повышение роли чиновничества и опора на привычные им стандарты управления. И даже если говорить о сфере предпринимательства, то акцент делается на крупный бизнес, либо сугубо государственный, либо имеющий какие-то особые отношения с нашими ведущими чиновниками. А нам нужно вести политику дальних перспектив, прорывных стратегий и ориентироваться в бóльшей степени не на нефть и газ, а на развитие мозгов человеческих, высоких технологий... Вот это для нас важно. Не могу сказать, что в этом отношении ничего не делается, но то, что делается, — для нас совершенно недостаточно.
— Но сейчас заявлена такая масштабная штука, как нацпроекты. Мы в ближайшие годы увидим от них какую-нибудь отдачу?
— Честно говоря, я не верю в то, что это приведет к позитивным результатам. Да, цели, которые декларируются в этих нацпроектах — акцент на развитие науки, на внедрение передовых технологий, на развитие творчества, конкуренции, повышение производительности труда, — очень достойные. Но методы, которыми пользуется наша «вертикаль власти», все те же, о которых я говорил выше — ориентация на государственную деятельность, на силовые способы управления и бюрократию. Такими методами заявленных в нацпроектах результатов не добиться. Тем более за столь короткий срок — 6, а теперь уже 5 лет. Чтобы произошел реальный поворот в экономике, требуется гораздо более длительный период. Извините, если кого-то огорчил своим ответом.
— Напоследок, позвольте все-таки лично-юбилейный вопрос. Что вы считаете своим главным достижением с высоты прожитых лет?
— То, что нам все-таки удалось в стране, десятилетиями жившей в планово-командной системе, построить в начале 90-х реально работающую рыночную экономику. И когда сегодня в те действия реформаторов кидают камни, мне в голову приходит такое сравнение. Машина нашей экономики в ту пору ехала по гладкой асфальтированной дороге, но эта дорога вела в пропасть. Ельцин, Гайдар и другие реформаторы смогли перевести ее на другую дорогу — рыночную. Да, с ямами и ухабами — но она увела нас всех от пропасти. И я к этому тоже был причастен. Более того, я живу в глубоком убеждении: то, что мы начали делать в 1991–1992 годах — это очень важные, ключевые вещи для нашей страны. Я преданный гайдаровец. И считаю: то, что мы начали делать с Гайдаром — нужно к этому возвращаться и доводить до конца. Может быть, это убеждение и позволяет мне до сих пор держаться на плаву.
