Казалось бы, при чем здесь «посткрымский консенсус»? Ведь недовольство людей активизируют совсем другие действия властей: рост НДС, увеличение пенсионного возраста и сопутствующие материальные потери.
Все правильно. Однако сразу после присоединения Крыма общество, как нам говорят политологи, было согласно умерить потребление (наши реальные доходы сегодня еще не падают, тогда как в предыдущие годы это падение было подтверждено Росстатом) в обмен на возрождение чувства причастности к сверхдержавной политике. Но теперь этот консенсус начинает размываться.
«Перелом» нащупали авторы доклада, который так и был назван: «Осенний перелом в сознании россиян: мимолетный всплеск или новая тенденция?». Осенью прошлого года, как показали проводившиеся опросы-тесты, ощущение утраты достойного будущего из-за отставания и архаизации страны стал, по оценке авторского коллектива этого доклада, перевешивать посткрымскую эйфорию. Это политический фактор. Рост пенсионного возраста и материальные потери — экономическая составляющая этого перевешивания.
В результате получается, что пресловутый социальный контракт общества с властью на пороге обновления и из-за того, что холодильник начинает переигрывать телевизор (опрос «Левада-центра»), и потому, что перспективы продолжения нынешнего внешнеполитического курса начинают вызывать растущие опасения в обществе («переломный» доклад). Одно неплохо дополняет другое.
Договор общества с властью — не сегодняшняя и не вчерашняя придумка. В каком-то смысле это ремейк библейских заветов, которые представляли собой некую договоренность общества с властью, правда, с вертикалью повыше нынешней. Так что история на стороне таких контрактов. Но когда я слышу о «социальных контрактах» с властью, почему-то вспоминаю не священные книги, а вариации на тему теневой экономики. Взаимоотношения между властью и обществом должны строиться не на каких-то открывающихся только посвященным тайным сделкам по типу: «Мы вам — часть нефтяных доходов, вы нам — свободу рук в реализации полноты власти и в распоряжении остальными нефтяными доходами». Для построения этих отношений есть программы политических партий и оценка обществом степени их реализации.
Но так в идеале. Чтобы эти программы были четкими (а не за все хорошее против всего плохого), а оценки их реализации жесткими, нужна политическая конкуренция, которая и представляет собой политику в общепринятом смысле слова. Когда же такой политики нет, всплывают разные конспирологические или недополитические комбинации и «контракты». Такова, увы, реальность.
Однако чем в обществе больше ясности, чем меньше ее подменяют разного рода неформальные «контракты», пусть даже опирающиеся не на противоборство холодильника с телевизором, как у нас, а на гораздо более чистые и даже возвышенные принципы, тем оказывается лучше для общества.
В подтверждение приведу неожиданный пример, обратившись к не круглой, а угловатой исторической дате. Почему царский суд 141 год назад оправдал Веру Засулич? Как получилось, что тяжело ранившая петербургского градоначальника Федора Трепова, стрелявшая прямо в его кабинете в присутствии свидетелей, революционерка была признана невиновной? Что это — недосмотр судьи Анатолия Кони, магия адвоката Петра Александрова, театрализованный массовый гипноз, под которым оказались присяжные?
Понятно, что сегодня ничего подобного произойти никак не может, Засулич и в России, и в Европе, и в США тут же стала бы террористкой и, скорее всего, была бы уничтожена на месте преступления, а если бы и дожила до суда, то на свободу или не вышла бы никогда, или вышла очень и очень нескоро.
Так чем же все-таки руководствовался суд, вынесший Засулич оправдательный вердикт? Присяжные, как их и напутствовал Анатолий Кони, должны были действовать по совести. Именно в этом ключ к оправдательному приговору. Выстрел Засулич был актом мщения. Она стреляла в Трепова, потому что тот приказал выпороть заключенного студента Алексея Боголюбова (Засулич его лично не знала), хотя подобные наказания были в России уже запрещены.
Но это было не просто ветхозаветное «око за око». Присяжные решали, справедлив ли незаконный насильственный ответ на незаконное насилие со стороны власти.
Тот же вопрос решали для себя и революционеры-террористы. Трагизм в том, что тогда под аплодисменты зала присяжными, а вслед за ними и судом было принято решение, аналогичное тому, которое принимали избравшие путь террора. Решение суда было шагом если не к прямой легализации террора, который набирал ход (процесс Засулич состоялся за три года до убийства народовольцами Александра II), то уж во всяком случае, к его популяризации.
Выводы можно разделить на сиюминутные и постоянно действующие. Тогда министр юстиции Константин Пален был смещен «за небрежение процессом Засулич». С Кони так не вышло, он, защищая авторитет суда, отказался уходить в отставку, и был отодвинут в тень, но, что несомненно является признанием его профессионализма, следующий император, Александр III, именно ему поручил возглавить следствие по делу о крушении царского поезда в октябре 1888 года. Тот же Александр III после убийства отца изменил судебные уставы: впредь все политические процессы будут проходить без участия присяжных.
Но самые важные, конечно, другие выводы. Зазор между справедливостью в общественном сознании и действующими правовыми нормами существует всегда. Особенно если учесть, что правовые нормы формирует, в первую очередь, действующая власть. Его не закрыть неформальным «контрактом» или надеждой на здравомыслие народа. Это именно тот зазор, через который в общество выплескиваются революционные настроения.
Значит, первый вывод в том, что этот зазор необходимо минимизировать. Как? Ответ — нормотворчество не должно быть монополией власти. Или власть должна обновляться. Второй вывод прямолинейнее. Суд должен руководствоваться исключительно законом. Это не место решения мировоззренческих вопросов. Сколько бы и кто бы ни говорил о том, что главный источник права — это мораль, в суде приоритет не за нормами Ветхого или Нового завета, а за тем законом, который дан не в сакральных заповедях или проповедях, а в скучных статьях и параграфах.
Суд над Засулич слишком далек от «социального контракта общества и власти»? Конечно, они не близки. Но общее все-таки есть. Это та самая язва неформальной составляющей, определившей решение суда, и являющаяся сутью «социального контракта».
Как суд над Засулич продемонстрировал неготовность тогдашних российских общественных институтов дать адекватный ответ на главный вызов времени, так и спекуляции о «социальном контракте власти и общества» — это признание неразвитости тех же общественных институтов современной России. Но есть огромная разница. Оправдание Засулич — это дорого обошедшийся России пример детской болезни роста исторически только что созданного конкурентного открытого суда с привлечением присяжных заседателей. Суд над Засулич не перечеркивает гигантский шаг вперед, сделанный судебной реформой. «Социальный контракт с властью» — это тоже симптом болезни, но уже недетской. Ее признает и Владимир Путин, можно привести гроздь его цитат о необходимости развивать в России политическую конкуренцию. Беда в том, что пока эта конкуренция остается на уровне, позволяющем власти по существу не меняться. Именно это состояние и отражают сочиняемые пост-фактум, после каких-то политических или экономических толчков, «социальные контракты».
