Что такое борьба с коррупцией? Выявление тех, кто принимает решения за взятки, «откаты» и ответные услуги. Но разве на их осуждении можно ставить точку? Конфискованное имущество коррупционера «обращается в доход государства». Звучит привычно — а как же иначе? Без этого борьба с коррупцией неполна. Именно через перераспределение доходов, которые получает государство от реализованного конфискованного имущества, возможно главное в борьбе с коррупцией — восстановление попранной социальной справедливости. Без этой социально-экономической составляющей борьба с коррупцией вырождается в разновидность радикальной кадровой политики, силовую перестановку лиц на хлебных должностях, а то и вовсе в «охоту на ведьм».
У нас официальная информация о борьбе с коррупцией ограничивается отчетами Генпрокуратуры о числе возбужденных коррупционных дел, о том, сколько из них доведено до суда, сколько коррупционеров получили приговор. И все. А на что пошли деньги, полученные в результате реализации их конфискованного имущества? Молчок. С экрана телевизора нам нет-нет да и поведают с пафосом, что тот или иной уклонист от налогов оставил бабушек без дешевых лекарств или новых поликлиник, а детей — без оборудованного компьютерами класса. Но когда-нибудь ежегодный доклад Генпрокуратуры о борьбе с коррупцией дополнялся докладом Росимущества о том, что было сделано в стране на деньги, полученные от конфискации имущества коррупционеров?
Доклад Счетной палаты о проверке реализации конфискованного имущества проясняет, почему отчетов об использовании доходов от конфиската нет. Все обескураживающе просто. Оказывается, таких доходов вовсе нет. В документе Счетной палаты, в частности, говорится: «В 2017 году расходы за хранение (конфиската. — Н.В.) составили 222 млн рублей, а доходы от реализации — 180 млн рублей, за первое полугодие 2018 года — 62 млн и 64 млн рублей соответственно». Протираешь глаза и перечитываешь, но ничего не меняется. Как такое возможно?
Аудитор Максим Рохмистров аккуратно отвечает: есть «правовая неопределенность», причем «на всех стадиях работы с имуществом: прием — учет — экспертиза — оценка — реализация — переработка — уничтожение». В качестве иллюстрации аудитор приводит негромкий, но красноречивый пример. В Новосибирске было конфисковано шесть пар наручных часов известных брендов, первоначально их оценили в 136 тысяч рублей, повторно — в 1,3 миллиона.
Ладно, с часами могла быть описка, хотя... Но что такое «правовая неопределенность» во всей цепочке, по которой проходит конфискат, оказавшись в руках государства, как не приглашение к воровству? К той же коррупции под крылом Росимущества, ведь именно это ведомство отвечает за конфискат?
Росимущество ответило на расследование Счетной палаты двумя основными аргументами. Первый — до 2017 года ведомство «не имело возможности реализовывать конфискат» из-за отсутствия установленного нормативного порядка, так что результаты реализации конфиската в 2017 году пробные. Второй аргумент: «Существенные объемы поступающего в Росимущество для дальнейшего распоряжения имущества — это контрафактная продукция. Соответственно, все имущество с такими характеристиками не может быть выпущено в оборот и должно быть уничтожено».
Убедительно? Не слишком. Конфискация имущества — неновая практика. И если правовая база дальнейшего обращения с поступившим в госсобственность имуществом имеет дыры, то это говорит само за себя. Что же касается контрафакта, то, как показывает пример с часами, вопросы к оценке конфискованного имущества налицо.
Есть древний образ: змей или дракон, кусающий себя за хвост. Его по-своему объясняют маги, алхимики, историки религий и психоаналитики. Главное в этих объяснениях — образ иллюстрирует цикличность существования. У нас получается попроще, но тоже циклично: выявление одних коррупционеров через попадание их конфискованного имущества в правовой «черный ящик» приводит к появлению новых коррупционеров. Вот такой змеевидный цикл борьбы с коррупцией.
