Обыкновенное чудо, а не актриса

Ее сказочное исполнение Принцессы в “Обыкновенном чуде” завораживает до сих пор. Ее непосредственность в “Афоне” пленит и сегодня. Ее драматизм в “Многоточии” оставляет по-настоящему сильное эмоциональное ощущение.  

Любимая актриса Театра имени Маяковского 1 июня празднует свой юбилей!

— Евгения Павловна, вы согласны с героем фильма “Обыкновенное чудо”: “Начало вернуть невозможно, немыслимо”?  

— Думаю, это правда. И главное, зачем возвращать? В этом нет смысла.  

— Тогда начнем с вашей последней кинороли. Все же роль Киры Георгиевны в “Многоточии” оставляет сильное эмоциональное впечатление. И по драматизму у вас давно не было ничего подобного?  

— Могу сказать, что никогда такой роли у меня не было. И, что интересно, никогда больше не будет...  

— Вы сразу на нее согласились?  

— Конечно. Во-первых, потому, что предложение поступило от моего мужа — режиссера Андрея Андреевича Эшпая. А все, что он предлагает, это всегда интересно. Но и трудно. Хотя в этом есть смысл и большой интерес.  

С кино ведь у меня складывалось не так просто. Согласитесь, зритель помнит меня по старым картинам.  

Я начала сниматься больше тридцати лет назад. И снималась интенсивно до тридцати лет. Потом у меня произошла пауза — я родила вторую дочь. Позже наступил довольно трудный период в жизни страны, когда кино уже почти не снималось. Так что мое “золотое сечение” — с 30 до 40, когда старость еще не на пороге, но уже накоплен определенный багаж, — выпало из моей жизни. Поэтому “Многоточие” было подарком.  

— Ваша героиня — женщина переломной судьбы. Зрелая, успешная, она флиртует со своим учеником. Насколько трудно вам было воплотить этот образ с молодым партнером?  

— Я рано почувствовала, что такое возраст. И я помню, когда именно это произошло. Шли съемки “Школьного вальса”. Когда я начала сниматься, уже была мамой — родила старшую дочь. Мне исполнилось 22 года, меня приняли в труппу Театра Маяковского. А мои партнеры — Лена Цыплакова, Сергей Насибов — были студентами второго курса. Между нами были четыре года и... пропасть. Помню, как они стояли группкой со своими однокурсниками, о чем-то беседовали, смеялись. А мне как-то было уже и не очень смешно. Мне показалось, я от них отошла. И тогда поняла: моя звенящая молодость закончена.  

— От последнего фильма перейдем к первому — “В бой идут одни старики”. Помните, на что потратили первый гонорар?  

— Я купила проигрыватель... Но ведь в той картине у меня была небольшая роль. И моей заслуги в успехе картины нет никакой. Огромную роль сыграла личность Быкова-режиссера. Он поверил в меня.  

И я действительно много снималась. У изумительных режиссеров, с прекрасными партнерами... Хотя, знаете, у меня всегда были очень ограниченные способности.  

— Или заниженная самооценка?  

— Не сказала бы. Я всегда отношусь к себе критически. Сегодня я уже могу смотреть картины со своим участием. В молодости не могла. До отвращения себе не нравилась. Была уверена — у меня отсутствует темперамент.  

Я даже помню, как кто-то из моих педагогов по театральному училищу говорил: мол, нужно искать, нужно собирать негативные эмоции. И поэтому я негативные ситуации воспринимала как подарки судьбы, они мне давали эмоциональную память. Многие говорили: у тебя нервы — канаты!  

— Знаете, какой прием используют некоторые режиссеры? Дают пощечину артисту, и от обиды у того текут слезы...  

— Ну если бы меня режиссер ударил, я бы его так ударила! И ушла. Не люблю такие штуки.  

Помню, снималась у Витаутаса Жалакявичюса в “Рассказе неизвестного человека”. С Тараторкиным, Кайдановским, Зайцевой. Приходила я на съемку с довольным лицом, а он мне: “Евгения, я вижу, у вас хорошее настроение? Но вы знаете, я очень легко могу вам его испортить!” И он меня мучил. Нет, не физически. Обижал. И я просто с невероятными муками входила в эту роль...  

...Знаете, у меня ведь были счастливое детство и счастливая семья. И вообще все у меня было хорошо. Если и переживала, то очень недолго.  

Но вот это состояние всеобъемлющего счастья не очень годится для актерской профессии.  

— Ваш первый муж, Александр Кайдановский, наверняка не мог обеспечить вам душевное спокойствие?  

— Да, это так. Но тем не менее, даже несмотря на то что, когда мы познакомились, мне было всего 19 лет, я понимала, с кем живу. Когда наши отношения закончились, помню, жизнь снова вернулась ко мне. Так же беспричинно, как когда-то прервалась. Годы с ним — непростые, и даже вспоминать о них не хочется...  

— В какие цвета они были окрашены?  

— Это темные тона. Существовать с Кайдановским было очень сложно. И, по-видимому, не нужно. Его личность — масштаб во всем. И в донжуанстве тоже.  

— Мучил вас?  

— Да, и не только меня, многих. Хотя, вы знаете, я ведь и много хорошего от него получила. Он был безусловно яркой личностью. И по части литературы, поэзии. Например, именно ему я обязана любовью к литературе, чтению. Нет-нет, я благодарна Кайдановскому за многое. Он ушел от нас так рано, и все это так несправедливо. Ведь он многое еще мог сделать в этой жизни.  

— Ваша дочь, Зоя Кайдановская, больше похожа на вас или на него?  

— Знаете, она счастливое сочетание. Зоя очень многое унаследовала от своего гениального отца. И она очень интересная личность: глубина, стихийность, чего во мне нет. У нее нестандартное мышление, причем на чувственном уровне. И при этом она нежная, мягкая, верная. Прекрасная мать и настоящий друг. Ее сочетание жесткости и мягкости для актерской профессии очень выгодно. Хотя, когда пошла в актрисы, она и понимала и не понимала, что это такое.  

— А почему вы не остановили ее?  

— У нас в семье не принято останавливать. Мы за хорошую, настоящую свободу. Но не разгильдяйство.  

— От чего вы бы хотели оградить свою дочь-актрису?  

— Прежде всего от безработицы. Это самое страшное, что может быть в актерской судьбе. Но главное, чтобы присутствовал внутренний рост. Когда от роли к роли ты растешь и открываешь в профессии все новое и новое... Это и есть залог того, что в профессии существуешь не напрасно.  

— А жить вместе с дочерью-актрисой и мужем-режиссером — это счастье или несчастье?  

— Зоя живет отдельно от нас. У нее уже своя семья. Но вот когда мой муж начинает снимать — это ужасно! Он держит и себя, и окружающих в черном теле. И это очень трудно. Знаете, когда он снимал “Детей Арбата” шесть месяцев, мне было очень тяжело. Я понимала, что режиссерская профессия требует фантастической мобилизации, концентрации. Это должен быть предельный эгоизм. Иначе не выдержишь — напряжение слишком высоко. Но вынести это, находясь рядом, почти невозможно! И вот когда ему предстоят очередные съемки, я уже раздумываю: а не снять ли мне квартиру и не съехать ли от него? Но он, конечно, обидится, если так произойдет...  

— И хотелось бы поговорить еще о фильме “Обыкновенное чудо”. Все же на нем выросло несколько поколений. Правда ли, что вы чуть не погибли во время съемок?  

— Был момент, который можно назвать по-настоящему опасным. Мы снимали финальную сцену — прощание со сказкой. Все происходило в песчаном карьере. Камера стояла примерно в восьмистах метрах от нас с Сашей Абдуловым. А в середине карьера была большая лужа. И когда я подошла совсем близко к воде, я поняла, что ноги вытащить не могу. Меня просто стало засасывать, как в болото. Потом то же самое стало происходить и с Сашей. Сперва мы дико хохотали, просто не понимали, в чем дело. А когда я уже ушла по пояс, меня стали вытаскивать. Причем пожарные. Помню, они меня еле-еле вытащили. Мое спасение — это действительно обыкновенное чудо.  

— Фильм был очень успешным. А после съемок продолжилась дружба? С Андреем Мироновым, с Марком Захаровым?  

— Я помню, что мы были дружны с Сашей Абдуловым. И какое-то время даже встречались, но эпизодически. Жизнь так разводит... Сам того не замечаешь, как зацикливаешься только на своей судьбе.  

— Актеры вообще умеют дружить?  

— Да.  

— Можно сказать, что вы дружили и с вашей партнершей, актрисой Театра Маяковского Натальей Гундаревой?  

— Я не могу сказать, что я с ней дружила. Смотрела на нее снизу вверх. Это было очень естественно. Ведь когда я пришла в Театр Маяковского, она уже была звездой. Была личностью, недосягаемой во всем. И общение с ней меня стимулировало. Когда пытаешься дотянуться до таких людей, сам прибавляешь в росте.  

— Но ведь актеры в силу своей профессии эгоцентрики. Трудно представить, как, например, могут дружить Симонова и Костолевский, Симонова и Джигарханян?  

— Я была дружна, правда, недолго, с Аллой Балтер. Всю жизнь дружу с Ольгой Прокофьевой. А она яркая индивидуальность.  

Знаете, конечно, нужно признать: когда мы с Натальей Гундаревой играли в одном спектакле, соперничество присутствовало. При этом я хорошо понимала, как я далека от нее, от этой истины. Помню, как мы репетировали “Последнюю жертву” Островского. У нас с ней была только одна сцена. И мне Андрей Гончаров тогда сказал: “Женя, с Гундаревой не нужно соперничать. Ты так отстреливайся, отстреливайся...”  

Но была и другая история. Шли репетиции “Любовного напитка” Ахрамковой. Наши роли были конфликтными. Я играла начальницу. И делала вид, что пугаю Наталью Георгиевну, она же делала вид, что меня боится. Это было смешно и одновременно дико трудно. Мне даже казалось, что это отчаянный эксперимент и он не удастся. Но я все же продолжала натиск своей героини. И я помню тот счастливый спектакль, когда по Наташиным глазам я поняла: она меня приняла, допустила...  

— Евгения Павловна, у вас был прекрасный персонаж — Альфонсина в фильме “Подросток”. А вам не хотелось еще попробовать себя в острохарактерных ролях?  

— Конечно. И в театре я пыталась это делать. Однажды режиссер Валерий Саркисов ставил камерный спектакль “Братья Карамазовы”. Мне предложили роль мадам Хохлаковой. У меня была одна сцена — фейерверк. Я репетировала мучительно, мне было страшно при мысли, что в моем исполнении это будет несмешно. Помню, уже на второй спектакль пришла Ольга Прокофьева, моя подруга — сама великий комик и клоун... И вот на этом-то спектакле случился полнейший провал! Я не получила ни одного зрительского отклика, я впала в какой-то клинч...  

Своеобразным прорывом для меня был спектакль “Три высокие женщины”, где я играла 90-летнюю старуху. Зал отзывался моментально. Моя роль — это собирательный образ. Старости, как темы ухода. Она, безусловно, в чем-то трагическая...  

— Не страшно?  

— Нет. Мы ведь все будем уходить. Кто-то раньше, кто-то позже. И нужно постараться уйти как эта женщина, моя героиня. Светло. С благодарностью за все прожитое...