Мы русские, с нами Бах

Ричарду Баху 73 года. Он живет в США с очередной женой Сабриной, пишет книги (последняя — “Гипноз для Марии”) и до сих пор каждый день поднимается в небо. Человек он закрытый, скромный, ненавидит фотографироваться, интервью не дает. Но для “МК” всемирно известный писатель сделал исключение.

— Мистер Бах, ваши книги, говорят, автобиографичны. Говорят, вы всю-всю правду писали о себе, о женах, о друзьях… Так ли это?  

— Мои самые ранние книги практически на 100% являются автобиографичными. Книги, которые я написал позже, основаны на реальности, однако канва произведений — чистый вымысел. Во многих книгах диалоги основаны на реальных диалогах, чтобы придать истории живой характер. И лишь в одной книге (“За пределами разума”) кажется, что история выдумана, хотя многие события произошли в действительности. В “Хрониках Хорьков” в художественной форме описано, каким может стать мир, если мы решим избавиться от понятия зла в нашей культуре. Никаких реальных фактов, но много интересных работающих идей!  

— А не страшно ли вам так обнажаться перед публикой?

— Не все в книгах правда обо мне, но если даже и так, почему мне следует опасаться того, что мои книги глубоко личные? Я очень уважаю всех людей, которые прочитали мои книги, и мне нравится делиться с ними мыслями. Среди моих читателей во всем мире нашлось только двое или трое, кто захотел вторгнуться в мою личную жизнь. Да, действительно, произошло несколько неприятных событий, но их было не так много, чтобы заставить меня перестать писать.  

— Мистер Бах, какое ваше первое воспоминание в жизни (из детства)?

— Вид маленького аэроплана, летящего высоко в небе, оставляющего за собой густой дым, выводя слова какого-то рекламного слогана. Как он туда попал? Какой вид открывается с самолета? Не уверен, что я умел читать в таком раннем возрасте, но тем не менее это мои самые ранние воспоминания.  

— Говорят, вы потомок Иоганна Себастьяна Баха?

— Когда я был маленьким, мой дядя Маркус, который написал много книг, рассказал мне, что мы являемся прямыми потомками Иоганна Себастьяна Баха. Это меня сильно впечатлило. Много лет спустя я спросил его: “Помните, вы мне говорили о родстве с Бахом. Так это правда?” “Не знаю”, — сказал он. До сегодняшнего дня я так и не знаю точно. Я сомневаюсь в этом и считаю, что настоящие потомки Иоганна Себастьяна Баха — это те, кто любит его музыку. Я один из них. Я искренне верю, что если говорить о качестве жизни, то ни генеалогическое древо, ни кровные узы не имеют к этому никакого отношения.  

— Расскажите, пожалуйста, про ваших родителей. Кем они были?  

— Мой отец был пастором с классическим образованием, знал греческий, латынь и иврит. Он ушел из церкви, когда понял, что больше не находит полученные знания достойным ответом на свои вопросы. Он стал менеджером местного филиала американского Красного Креста. Будучи ребенком, я считал его неприступным и сухим, но мы все-таки подружились еще до того, как он умер. Со своей матерью я был очень близок. Она была художницей и открыла свой собственный бизнес по производству ювелирных изделий, покрытых эмалью. Кроме того, она стала первой женщиной в городском совете Лонг-Бич (это город в Калифорнии). Никто из моей семьи не был пилотом.  

— Какое детство у вас было?  

— Я был обычным ребенком. Интересовался тем, как сделать порох и телескоп, машинами, спортом, учителями и школой, позже — девочками. Пожалуй, единственное отличие между мной и друзьями состояло в том, что с годами меня не покидала мысль — кто же мы на самом деле и почему мы здесь. Когда мне не с кем было поговорить, я разговаривал сам с собой, позже — с персонажами из своих книг.


— Вы мечтали летать с раннего детства?

— Мечты о полетах были и есть моими самыми любимыми. Я испытывал голод по той абсолютной свободе, которая приходила ко мне в мечтах, и я представлял, что, возможно, найду ее в полетах. Мой первый полет за штурвалом самолета, когда я был студентом-пилотом, сильно меня взволновал и напугал. Было просто восхитительно плыть высоко над верхушками деревьев и полями, там, где мой дух часто уже парил. Но нужно было еще столько узнать о механизме самолета и небе! Смогу ли я когда-нибудь разобраться с этим самолетом, с его странным движением, с таким огромным количеством выключателей и рычажков, назначение которых я не знал? Возможно, и нет, думал я про себя, но я попробую! Каждые выходные я ездил драить самолет инструктора, и каждые выходные он проводил со мной 50-минутный инструкторский полет. Потом я сбежал из школы и стал военным летчиком.  

— “Небо стало моим будущим” — пишете вы в книгах. А почему хотелось стать именно летчиком? А не космонавтом, к примеру?

— Пилот полностью контролирует каждое движение своего воздушного судна. Космонавт является частью большой команды, огромного безликого проекта, чьи цели определяют другие люди, не он. Полет в одиночестве значит для меня значительно больше, он меняет мои представления и будоражит мои мысли сильнее, чем это может сделать командный полет в космос. Моя жизнь дала мне осознание того, что мы, как личности, сами определяем тот путь, по которому следуем. Наиболее сильно это отражается в некоторых профессиях, когда каждый день ты видишь и чувствуешь результаты выбора и принятых решений.  

— Вы действительно зарабатывали на жизнь тем, что катали пассажиров?

— Да. На своем биплане, 1929 года выпуска, который стоял на фермерском поле. “Друзья, взгляните на город с высоты, поднимитесь туда, где летают только ангелы и птицы, всего 3 доллара за поездку…”  

— А сейчас вы летаете? Как часто? У вас есть самолеты?  

— Да. Почти каждый день, если хорошая погода. У нас с женой Сабриной есть старый гидросамолет и бывший военный тренировочный самолет. Он описан в моем последнем романе “Гипноз для Марии”.  

— Вам приходилось когда-нибудь делать выбор между полетами и писательством? Если нет — что бы вы выбрали?

— Никогда не стоял перед таким выбором, эти два занятия органично сочетаются. Однако если бы мне пришлось выбирать, вероятнее всего я бы выбрал полеты.


— Мистер Бах, разговор о “Чайке по имени Джонатан Ливингстон”. “Ведь он не был обычной птицей…” — так начинается повесть. Говорят, что вы эту повесть не сочинили, а услышали.

— Эту историю мне “вручили”, когда я был еще начинающим писателем. Я ничего не придумывал, просто видел, как это произошло, словно в кино. Все, что я делал, — записывал ее так быстро, как мог. Кино остановилось в конце первой части. И все последующие восемь лет я не знал, как же закончить историю. Однажды я проснулся рано утром и знал ее окончание. Знал, что случится во второй и третьей частях. Первая часть была написана вручную, по ходу событий “кино”. Последние части я печатал на машинке, тоже с огромной скоростью, почти без правок. Я выбросил все черновики и оставил только окончательный вариант.  

Я влюбился в маленького Джонатана, когда увидел, как он летает. Мне знакомы были его страхи и надежды, стремление узнать, кто же он на самом деле. Мне близок его дух, как тогда, так и сейчас, и я стараюсь изо всех сил лететь в том же направлении, что и он.  

— Я слышала, сначала “Чайку” не хотели издавать?

— Я отсылал рукопись на рассмотрение 18 раз и 18 раз получал отказ от издателей (один даже написал от руки: “О, дорогой, нет!”). Я даже не знаю, сколько еще раз мой агент ее отсылал, но продать тоже не смог. Он вернул мне рукопись с припиской, что у него ничего не получилось, и в этот же день пришло письмо от редактора из Нью-Йорка. Он спрашивал, нет ли у меня истории, которая не находится на рассмотрении в других издательствах…  

— Эта история станет близка любому человеку, который чувствует себя чужим среди своих. Согласны?  

— Нет, хотя, возможно, вы и правы. Каждый читатель может найти свой собственный смысл в “Чайке…”. Думаю, что книга дает лишь план трудной, но счастливой жизни. Джонатан нашел себе занятие по душе, шел к нему, невзирая на насмешки и неприятие, он овладел этим мастерством и познал смысл, скрытый под ним.  

— В 1974 году “Чайка…” вышла в СССР. Повесть о личности, которая пытается остаться личностью в безликом мире, повесть об изгнаннике…  

— Часто писатель самый последний узнает, какое впечатление на читателей произвели его идеи. Я не исключение. Несколько человек говорили мне, что эта история оказала на них сильное влияние. У Джонатана с читателями свой особый личный диалог, а я не часть его. Я не знал, что читатели в России были знакомы с книгой, пока не получил копию самиздатовского перевода. Я до сих пор понятия не имею, насколько это было важно в те мрачные времена. В Китае чайку Джонатана провозгласили врагом народа. Иногда я думаю, как храбро вели себя те немногие люди, которые стояли за правду о свободе, когда правительство искало повод уличить их во лжи!  

— Для вас было ясно, что после “Чайки” вы будете продолжать писать книги? А если бы она не получила такого успеха?  

— Я рано понял, что по своем характеру я не способен занимать какую-либо должность, поэтому решил стать писателем. У меня нет иллюзий: я простой американский прозаик. Но у меня есть маленькая семья читателей. Поэтому я буду продолжать писать. Не думаю, что я очень популярен. Широко известны Лев Толстой, Стивен Кинг, Даниэла Стилл. Я могу поехать куда угодно, и меня никогда не узнают, лишь изредка я встречаю человека, которому моя фамилия кажется знакомой. Слава богу, что я не настолько популярен и могу жить спокойно, как все остальные. Полагаю, что не все купят “Гипноз для Марии”. Многим будет все равно, вышла она или нет. Думаю, то же случится и с восхитительным романом Сабрины “Ред Делишес”, недавно вышедшим в России. И не имеет значения, как хорошо он написан и что эта история пережита миллионами женщин по всему миру. Каждая книга будет найдена только тем читателем, кто действительно нуждается в этих идеях и чья жизнь отражена именно в этой книге. Чье сердце было задето.  

— Вы сами считаете “Чайку” лучшей вашей книгой или нет?

— Прошло много лет, прежде чем я понял, что “хорошо” — это то, что делает нас счастливыми. Я люблю все свои книги, среди них нет ни одной, которая заставила бы меня жалеть о написании. Думаю, что наиболее я привязан к неудачникам, пяти книгам “Хроники Хорьков”, которые прочли немногие. Если бы я мог построить новый мир на основе определенных принципов, я бы строил его по законам из этих пяти коротких историй.


— Что заставляет вас сесть за написание того или иного романа?

— За исключением Джонатана, все начинается с причудливой мысли, пришедшей мне в голову, которую я стараюсь игнорировать. Через время, если я понимаю, что мне не удается больше увильнуть от того, что я должен сказать, я иду за карандашом.  

— Ваша новая книга — “Гипноз для Марии”. Это замечательная идея: чтобы стать счастливым, достаточно сменить установку. Но на это всегда есть возражение: есть обстоятельства, которые доказывают, что не все в мире просто установка, и не более. Обстоятельства, которые не зависят от нас.  

— Я совершенно не согласен, что книга “Гипноз для Марии” предлагает: если хочешь стать счастливым, просто смени установку. Хотя на определенном уровне, вероятно, это так. Книга рассказывает о том, что мы живем в мире, который просто осаждает нас предложениями с первого нашего дня — буквально гипнотизируя нас. Мы воспринимаем правду такой, как большинство других людей, принимаем позицию, что у нас нет выбора и мы ничего не значим. Полагаю, что книга показывает способ, как разгипнотизировать себя, если хочешь, и когда это удастся, нас ожидают поразительные изменения. Я даже сам немного разгипнотизировался, и я знаю многих других, кому это тоже удалось. Думаю, что любой может пересмотреть свои установки и принципы, увидеть, как изменяется вокруг мир, который ранее казался таким суровым. Надеюсь, конечно, что книга расскажет об этом более забавно, чем я сейчас.  

— Вас часто сравнивают с Сент-Экзюпери.

— Такое сравнение совершенно неверно. Так случилось, что мы оба писатели, очарованные полетами и какими-то мыслями. Вот и все, что у нас общего. Сент-Экзюпери вел полностью другой образ жизни, дикий и беспорядочный, летал на хрупких самолетах с плохим двигателем над вражеской территорией и бурными морями. Он был националист и боролся за определенные политические результаты для своей страны. Я не такой. Мои мысли не имеют ни национальности, ни границ, ни правительств. Я создаю истории вокруг идей, которые цепляют меня как человека. Я пишу для себя и тех читателей, которые разделяют мою необычную точку зрения. Он был настоящим магом, тогда как мои неловкие попытки на этом поприще закончились неудачей.  

— Что такое вообще литература? Для чего она нужна, как вы считаете?  

— Полагаю, что литература является в высшей степени человеческим волшебством, великим даром, которым не обладают другие живые существа. Вы вручаете мне пачку страниц, исписанных чернилами, пронизанных образами, и исчезаете. В ваше отсутствие просматриваю написанное, и неизвестные страны оживают передо мной, и люди, которых я никогда не видел, существа, с их мыслями и идеями, воодушевляют меня как человека. Как восхитительна эта магия, от простой литературы до самой сложной, очаровывающей своей глубиной.  

— Вы верите, что человек — не просто бренное телесное создание, что он — воплощение жизни, духа… Что мы способны летать, если захотим… Мы можем управлять своими установками… А жизнь бесконечного числа людей существует между офисом и домом. Единственное, что доступно, — это прочитать вашу книгу о том, что можно сменить установку, вздохнуть — и продолжить вертеться в том же колесе. Что вы думаете об этом?  

— Все то же самое происходит и в Америке или любой другой стране (сегодня за моим окном холодно и серо, вчера был такой же день). Оставляю возможность принимать решения самим людям. Для меня важно не то, какую жизнь выбирают другие люди, а какую жизнь я выбираю для себя. Я тоже пережил не лучшие времена, когда мне приходилось ездить в метро на работу на Манхэттен, а потом успевать на последний поезд назад. Внешне казалось, что моя жизнь ничем не отличается от жизни других. Внутри себя я понимал, что, хотя я и выбрал такую жизнь, это не то, чего мне хочется, и продумывал, как это можно изменить. Я абсолютно уверен, что, как только я понял, что работа в городе не для меня, откинул мысль, что Манхэттен — мое будущее, я принял решение, которое зачеркнуло то будущее и дало мне такую жизнь, как сегодня. То решение привело меня к определенным трудностям, но в конце концов я научился выживать без города, без работы и день за днем становился таким человеком, каким надеялся стать. Мне говорили: “Одумайся! Не каждый может стать пилотом, Ричард! Не каждый может быть писателем!” Однако я усвоил: действительно, не каждый может это сделать. А абсолютно любой! И я сделал выбор стать этим любым, кто смог, я заплатил за это неприятием и бедностью, думая, как же мне прожить следующую неделю. Я занимался краткосрочной работой, когда ни один мой рассказ не продавался. Но как-то же удалось выжить. Такой же путь прошли миллионы других, кто нашел важную для себя цель и стремился к ее осуществлению изо всех сил. Мы идем через долину, где царствует призрак смерти, но мы же не должны поселиться там.  

— Смысл жизни — в самой жизни… Вы с этим согласны? Почему?

— Вы имеет в виду, что веселье жизни заключается в ее проживании? Я согласен с этим, но только частично. Намного интереснее заниматься ее планированием, каким должен быть твой шаг сегодня, что нового можно сделать завтра? И вообще, нужно обладать определенной смелостью, чтобы совершать задуманные поступки и наблюдать за осуществлением желаний... Вот это удовольствие, это уж точно!  

— Вы очень негативно относитесь к курению и, как я понимаю, к алкоголю. Почему это кажется вам таким страшным?

— Подождите, вы еще не слышали, что я думаю о медицине! В общем-то, дело не в зависимости. И не в вере в то, что какие-то внешние факторы могут дать нам мир и счастье, которые мы не можем найти внутри себя. Раньше мне, конечно, не нравилось смотреть, как некоторые мои хорошие друзья становились невменяемыми от выпитого алкоголя или вели себя так, словно это стильно — затянуться папироской с наркотиком. Мне не нравилось наблюдать, как их светлые идеи превращались в прах от вредных привычек. Со временем я отошел от них и примкнул к тем, чья способность выражать себя оттачивается изо дня в день. Конечно, каждый волен делать что хочет, но я же не обязан стоять рядом и за всем этим наблюдать.  

— Назовите три самые красивые вещи (явления, предметы) на свете?  

— Самые красивые? Понимание того, что мы намного больше, чем нам кажется, что мы обладаем силой, которая выходит за пределы нашего понимания, что мир вокруг нас всего лишь школа, в которую мы ходим, место, где мы можем опробовать свои навыки стать более хорошим человеком. Это мне нравится даже больше, чем летать!