Знаменитый режиссер — “МК”: о новом фильме, о чеченском вопросе, о ненависти коллег...
Поделиться
Практически в любом видеосалоне Америки, Европы, Японии рядом с фильмами Бергмана, Антониони и Тарковского вы найдете картины Александра Сокурова. А на родине он мало знаком широкому зрителю и нелюбим коллегами. Сокуров раздражает манерой “усталого гения”, своими непонятными фильмами.
Сейчас на экраны выходит его новая картина “Александра” с Галиной Вишневской в главной роли. Картина, снятая в Чечне за тридцать дней, вполне доступна пониманию. Она обращена ко всем — вне политики и наций. “Александра” непостижимым образом проникает прямо в зрительское сердце, что не очень свойственно фильмам Сокурова. Сам режиссер, давший накануне премьеры эксклюзивное интервью “МК”, был на удивление прост. Он говорил голосом очень усталого и, в сущности, одинокого человека.
— Александр Николаевич, как в вашей жизни появилась Галина Вишневская?
— Это давнее мое впечатление. В первую очередь — от фильма-оперы 1966 года “Катерина Измайлова”, где Галина Павловна исполняла главную партию. Она была абсолютно адекватна музыке Дмитрия Шостаковича, адекватна материалу. Я увидел, что возможности у нее гораздо больше, чем дает и оперный жанр, и сам фильм.
И не понимал, почему к ней никто не обращается с предложением драматических ролей. А несколько лет назад мне позвонил Ростропович и предложил ставить с ним оперу. Я не без сомнений согласился. И таким образом оказался в их семье. Сам бы я никогда не решился сделать первый шаг. С первых минут знакомства с Галиной Павловной я почувствовал что-то абсолютно родное — обнял, и все… Очень люблю ее.
— Сюжет о бабушке, приезжающей к внуку-офицеру в Чечню, вы написали специально для нее?
— Если бы Галина Павловна не смогла сниматься, не было бы ничего. И историю я специально под нее писал.
— Чем она подвигла вас именно к такому сюжету?
— Ее упорство, внутренняя скрытая трагедия, которая есть в ней, в ее судьбе. Героиня фильма — как раз она: сила, оплаченная страшно дорогой ценой. Может быть, неадекватной тому результату, который вы видите на экране.
— Помните, когда предложили Галине Павловне роль?
— Я обещал, что напишу для нее сценарий и мы обязательно будем вместе работать. Она не очень в это верила. А потом я позвонил ей в Париж, где они в тот момент были с Ростроповичем. Рассказал ей сюжет, и она, ни секунды не размышляя, согласилась: “Я хочу это сделать. Но получится ли у меня?”
— А вам не страшно было вовлечь в такую работу пожилую женщину?
— Интуиция мне подсказывала, что все сложится хорошо, ничего плохого не произойдет. Вообще, съемки — каждодневная рутина. Она-то и есть тяжелая проверочная дорога для всех, тем более когда работа идет в непростых, прямо скажем, условиях. Вишневская работала чрезвычайно сосредоточенно. В паузах, когда, допустим, меняли свет, Галина Павловна надевала наушники и слушала музыку — записи Ростроповича, свои оперные партии. Она держалась потрясающе.
— Вишневская ведь пережила ленинградскую блокаду. Такой опыт немало стоит.
— Во время съемок Ростроповичу делали операцию. Я был свидетелем телефонного разговора Галины Павловны с ним. Она сказала: “Надо держаться. Это мой “Белый дом”. Я останусь здесь, пока не сделаю дело до конца”.
* * *
— Признаюсь, я плакала, когда смотрела “Александру”. Но при этом мне казалось: не слишком ли нежно все показано в фильме? Жизнь воинской части, да еще в Чечне, представляется гораздо более жесткой.
— Вы правы, это так. Но когда появляется женщина, мать или бабушка, и за ее спиной стоит какая-то цепь жизни, то — это особенно характерно для военной среды — сразу все становится иным. Я сын военного, жил в военных городках. И много раз видел: как только в части появляется мать, все начинают соизмерять с ее присутствием свое поведение, мысли, слова. Возникает какая-то особенная, благородная ситуация. Такая ситуация, как мне кажется, дает в фильме ту степень искренности, степень правды. В жизни есть дефицит бескорыстной искренности, добросердечия. Вот героиня Вишневской просто улыбается, кивает головой. Ей ничего не нужно от этих солдатиков: чтобы ей поднесли чемодан, покормили — ничего. Но эта женщина — мать, бабушка — для солдат связь с миром. Она как антенна. Достаточно ее присутствия — и они уже оказались дома.
— “Александра” — первый ваш фильм, в котором отчетливо звучит мысль о созидающей женственности?
— Если так сформулировать, то да. Но о природе и предназначении женщины говорил и фильм “Мать и сын”. У меня есть отличная от других точка зрения на женский персонаж. Я считаю, что женский персонаж должен быть в первую очередь человечен. Нужно заявить и укрепить, что женщина в искусстве и в жизни — это человек.
— То есть не так важна сексуальная привлекательность?
— Она, наверное, важна. Но обратите внимание, все искусство, весь кинематограф держатся только на этом.
За женщиной не признают человеческого права. Как еще сказать, чтобы не вываливаться в социологию? Мне не нравится, когда начинают эксплуатировать женскую физиологию. Тем более мужчины, которые, как я догадываюсь, мало в этом понимают, а идут от общего клише. От того, что подсмотрели у других или в порнофильмах. На самом деле мужчины-режиссеры мало что понимают в женском характере.
— Несколько документальных фильмов вы снимали в Японии. И сказали, что японцы плачут от усталости.
— Это так, буквально. Самая усталая нация мира.
— А Россия?
— То, что мужчины устали, я не чувствую. Женщины — да. Мужчины в России работают недостаточно. Они бывают слишком агрессивны, неаккуратны и ленивы. Женщины работают честно, самоотверженно. У меня ни к одной из женщин, с которыми мы снимали картину в Чечне, нет ни одного замечания. А к мужчинам множество замечаний по части административных работ.
— У вас есть объяснение этому странному феномену?
— Это не странный феномен. Уровень требований, который существует у меня, наверное, очень высокий.
Женщины к такому уровню приучены изначально, самой природой. Тем более, если у нее ребенок, она прекрасно понимает свою ответственность за каждый обычный, бытовой шаг. На этой повседневной бытовой аккуратности вырастает мощь характера. С мужчинами, к сожалению, все обстоит гораздо печальнее. Очень обидный фактор — трусость мужчин. Гражданская, экономическая и прочая.
* * *
— В одном интервью вы сказали, что умоляли Ельцина не разворачивать широкомасштабных военных действий в Чечне. Верите в то, что политика можно убедить в таких вещах?
— Уверен в этом. Надо просто быть рядом. К сожалению, мы с Борисом Николаевичем были разделены большими расстояниями. Конечно, я не имел того влияния, которое имела московская среда его соратников. И сама ситуация слишком быстро вышла из-под контроля президента, как мне кажется. Конечно, начало войны — результат наслоения последовательных ошибок. Было много способов предотвратить эту ситуацию каким-то другим образом.
— Война была нужна политикам.
— Не в том дело. Это была не война. Социальная, политическая, экономическая деструктивность или хаос, которые там были, просто переросли в мятеж. На мой взгляд, это классический мятеж, когда одна из частей слабеющего государства решила позволить себе что-то за пределами Конституции, юридических и прочих прав.
Скопилось достаточное количество оружия, было огромное количество безработной молодежи, идеологически направленной в определенную сторону. Бездействие и отсутствие правильных поступков привели к тому, что появились предпосылки для мятежа. Военное подавление стало почти неизбежным.
— Противостояние Чечни и России имеет глубокие исторические корни.
— Абсолютно неправильно. Это противостояние бесконечно, потому что оно неталантливо решается государством.
— Раньше вопрос решался не лучше…
— Действия царской армии на Кавказе зачастую были преступными. Местное население уничтожалось десятками тысяч. Черкесский народ практически весь был истреблен. Для чего? Чтобы увеличить границы государства. За ценой не постоим. Конечно, конфликт тянется с того времени. Но это не значит, что мы обречены. Такую ситуацию можно остановить. Нужны только мудрость, спокойствие и понимание того, что не одним днем мы живы. А сейчас ситуация в отношениях с Кавказом становится сложнее. И будет усложняться дальше.
* * *
— Ваши фильмы “Молох” и “Телец” показывают предсмертную агонию тиранов, Гитлера и Ленина. “Солнце” — о японском императоре Хирохито. Как, по-вашему, власть разрушительно действует на человека?
— Власть ничего не значит без народа. Если мы хотим найти причины чего-то, что случилось в какой-либо исторический период, не смотрите на власть. Не думайте даже о том, кто во главе страны. Посмотрите, какой народ: как он живет, какие у него ценности. Все — в народе. Власть — это только чернила в чернильнице, не больше того. Если б все зависело от власти, как бы все было просто! Как было бы просто, если б Гитлер был пришельцем откуда-нибудь с Луны, а не человеком. Удалили б это лунное заражение, и все. Но он человек.
Сделанное им растворено в его человеческой природе. И всю эту нацистскую хмарь, гарь — ее не истребить. Она живет в природе человека. Вот в чем опасность нацизма. Это сидит внутри огромного числа людей. А Адольф только на поверхности болтается.
— На ваш взгляд, каким образом происходит эта встреча — зрителя и автора?
— С одной стороны, вы постепенно привыкаете к миру автора. Даже сопротивляясь, все же привыкаете.
— А может быть, мир автора меняется?
— Естественно, и он меняется. Но, по-моему, автор первичен. Он настойчиво работает. Он же не может с ног на голову встать — остается собой, хотя сюжеты разные и картины разные. Вообще, это трудный вопрос.
— Правда, что вы игнорировали каннскую премьеру “Александры” и повезли фильм в Нальчик?
— В Нальчике я фильм не показывал. А в Канны и не собирался ехать. Как всегда, был против конкурсного участия. Этот фестиваль перестал быть местом, где имеет значение качество кино. Там отыгрываются политические и прочие амбиции. Я на Каннском фестивале был пять раз, мне это неинтересно.
— Тем не менее вы даете фильмы на конкурс.
— Участие картины в фестивале — это моя часть ответственности перед продюсером. С одной стороны, я должен сделать картину, за которую ему не будет стыдно. С другой —способствовать, чтобы продюсер смог реализовать экономическую сторону своей профессии. Иначе где он найдет возможности для продвижения фильма? Ведь шестьдесят стран, куда “Александра” продана, — результат работы на каннском кинорынке.
— Вы посвятили этот фильм Андрею Сигле как композитору ваших картин или как продюсеру?
— Как другу, человеку, которому я обязан тем, что существуют мои картины. Он находит средства для них, находит возможности снимать. Этого фильма не было бы, если бы Андрей просто не собрал все средства, какие у него были. Ну и, конечно, он прекрасный композитор.
— На Западе вы самый известный из российских режиссеров. Это влияет на ваше самоощущение?
— Только когда я оказываюсь за границей и понимаю, как меняется отношение к России: с каждым годом все в худшую сторону. Для меня важно, имею ли я возможность работать. Потому что это единственное, что у меня есть. Если я имею возможность работать, для меня не очень важно то, о чем вы говорите. Когда мне это было абсолютно необходимо для борьбы с цензурой в советский период, когда все мои картины закрывались, это было важно. Конечно, получение премии на Западе — премия Брессона, государственная премия Италии, которая была в этом году, или премия Ватикана — это немножко облегчает возможность работы с западными продюсерами. Расширяет их возможности добывания денег.
— А душевное, эмоциональное признание за границей для вас имеет значение?
— Имеет, конечно. Понимаешь, что кто-то думал о тебе, смотрел картины, кто-то боролся за то, чтобы это направление, эти картины получили признание. За этим всегда стоит затраченный людьми труд понимания. За это я чувствую сердечную благодарность, которую ничем не измерить.
— В 1970—1980-х годах вы работали в обстановке постоянного личного сопротивления.
— Сейчас не легче. С каждой картиной все тяжелее и тяжелее. Это скорее проблема отношений внутри профессиональной среды. Очень трудно в России находиться внутри кинематографической среды. Я вижу ироническое, скептическое, очень агрессивное отношение к себе. Это не влияет на мою работу никак, потому что я в Петербурге. А кроме Москвы у нас в кино все равно ничего нет — только московская среда. Но это, конечно, неприятно. У себя на родине — это неприятно.
— Скепсис и агрессия коллег влияют на производственный процесс?
— В общем, да. Если будут перемены в руководстве Минкульта, уйдут люди, которые поддерживают авторское кино. Если придут те, кто поддерживает тенденции только, допустим, Михалкова, то такие, как я, погибнут.
