Окончание. Начало 2 января и 3 января
«Со святыми упокой»
Однако поначалу, когда поступил заказ, Чайковский принялся за работу над музыкой к этому балету нехотя и не сразу. В момент работы над балетом композитор испытывал жесточайший творческий кризис. «Щелкунчик» ему определенно не давался, и сочинение его сопровождалось творческими муками. Чайковский пытался продолжить работу над балетом - но напрасно! Мучения переходили зачастую в отчаяние и панику. Композитор понял, что к сезону 1891-1892 года он не успеет «хорошо исполнить взятый на себя труд», и пошел на крайние меры - послал письмо директору императорских театров Всеволожскому с просьбой перенести постановку на следующий сезон. Что же произошло?
«Перехожу к вальсу снежинок» - записал Чайковский 27 февраля 1891 года, а за несколько дней до этого сообщает брату: «Я работаю изо всей мочи, начинаю примиряться с сюжетом балета». «Главное отделаться от балета» - пишет он 8 марта. «Я тщательно напрягал все силы для работы, но ничего не выходило кроме мерзости» - жаловался он брату Модесту 3 апреля. А незадолго до начала постановочных репетиций в ужасе писал : «А вдруг окажется, что… «Щелкунчик – гадость…».
Чем можно объяснить кризис, настигший Чайковского как раз во время написания балета, и почему музыка, которая звучит в нем во втором акте не только печальная, но поистине страшная? Слушая её, создается впечатление, что в жизни Чайковского произошла в этот момент какая-то поистине огромная трагедия…
Трагедия действительно была. Как раз в это время (перед гастролями в Америку) будучи проездом в Париже по дороге в Гаврский порт композитор из газеты «Новое время» узнает о кончине своей родной сестры Александры Ильиничны Давыдовой-Чайковской. Родственники попытались это скрыть. В первую очередь любимый племянник Владимир Давыдов (Чайковский называл его Бобом). Как он написал в скором времени в письме «дяде Пете» (Петуся, Пепик, ПИЧ – все это ласковые прозвища, придуманные Бобом для Чайковского): «Проект скрыть смерть мамы, как я и ожидал, оказался несостоятельным».
Узнав о смерти Александры Ильиничны, первая мысль была, конечно, о том же Бобе. «Я очень страдаю нравственно. Боюсь ужасно за Боба» - пишет Чайковский своему брату Модесту. В отчаянии он даже намерен отказаться от поездки за океан, но, вспомнив о том, что в таком случае ему придется возвращать уже выплаченный ему большой денежный аванс, передумывает.
Вполне убедительную гипотезу по этому поводу выдвинул крупнейший американский исследователь балета Р.-Дж.Уайли. Отметив сходство главной темы адажио второго акта балета с музыкальной фразой заупокойной молитвы «И со святыми упокой» ученый приходит к выводу, что в образе феи Драже нашли свое отражение воспоминания о родной сестре композитора Александре Ильиничне Давыдовой (матери Боба), а в её дочери Татьяне (сестре Боба) исследователь видится прообраз главной героини балета Клары.
Именно постигшее Чайковского несчастье, а так же воспоминание об имении Давыдовых Каменке, где композитор любил бывать и писал множество своих произведений (в том числе и «Лебединое озеро») и отразились в «Щелкунчике» трагическими мотивами! Каменка преобразилась в сознании композитора в детское утопическое царство сластей Конфитюренбург, где хозяйка имения сестра композитора Александра Ильинична была великодушной королевой, умершая за пять лет до неё её дочь Татьяна – Кларой, а его «идол» (так часто дядя именовал своего племянника в письмах) Боб принцем-«любимчиком».
Балет со следами морфия
И тут придется открыть главный секрет семьи Чайковских-Давыдовых, а, кроме того, главную «балетную» тайну «Щелкунчика». Не секрет, что многие свои видения герои классических балетов переживают в наркотическом бреду. Под воздействием опия видит сказочное «белое царство» теней Солор в балете «Баядерке», благодаря наркотикам в древний Египет переносится лорд Вильсон в «Дочери фараона». Сказочное царство Конфитюренбург, куда попадают главные герои «Щелкунчика», тоже сродни некоему наркотическому видению.
Все дело в том, что причиной, приведшей к безвременной кончине сначала сестру Боба Татьяну, затем их мать, а через несколько лет после смерти Чайковского и самого любимого племянника, была наркомания. Вот что писал Чайковский о своей сестре Алексадре Ильиничне в письмах: «Она отчаянная морфинистка, и чем дальше, тем больше предается она этому своеобразному, ужасному виду пьянства… Ох этот морфин!!! Знаете ли, говорил ли я Вам когда-нибудь про старшую дочь моей сестры, красавицу, умницу, погибшую от морфина, к которому по несчастию приучила её мать».
А вот о самой 19-летней Татьяне, успокаивающей расстроенные нервы морфином : «Таня целый день больна; вообще, она теперь опять начинает свои безумные поступки. Где-то она достала тайно морфин и больше, чем когда-либо, прыскается».
Медицина XIX века, ещё не изучившая к тому времени всех свойств наркотиков, назначала их как болеутоляющие. Александра Ильинична употребляла морфин, например, от постоянных болей из-за камней в почках.
«Конечно, все, что происходит в этом доме, ужасно, возмутительно и смертельно грустно. Конечно, Татьяна ведет себя непозволительно и губит не только свою жизнь и репутацию, но и свою мать и спокойствие всего семейства. Дело теперь зашло так далеко, что возврата быть не может. Ни вылечить Таню, ни исправить её нельзя». «Это человек, приводящий меня в ужас и страх. По-моему, она никогда не будет вполне здорова, отучится от морфина – так будет пьянствовать или иначе отравлять себя», - писал он о племяннице брату Анатолию.
В 1887 году случилась трагедия – «Таня была в Дворянском собрании на маскараде, и её сердце не выдержало слишком большой дозы морфина – она умерла мгновенно».
От своей старшей сестры и матери пагубную страсть к морфину унаследовал и любимый племянник Чайковского – прообраз принца-«любимчика» в балете. «Свою зависимость от морфина, опиума, а затем и добавившегося к ним алкоголя он (Владимир Давыдов) оправдывал, так же, как его сестра и мать, невыносимыми болями, вызванными многочисленными заболеваниями. Модест (родной брат Чайковского) самоотверженно старался помочь племяннику всеми мысленными способами: возил его лечиться в Италию, Германию, Австрию и Швейцарию, но без успеха. «Он стал постоянным и невольным свидетелем мучительных «ломок» молодого человека, галлюцинаций, белых горячек», - пишет о последовавшем 13 декабря 1906 года самоубийстве любимого племянника Чайковского крупнейший исследователь жизни и творчества композитора сотрудник Йельского университета (США) Александр Познанский.
В жандармском донесении по этому поводу скупо сообщалось: «В городе Клину поручик запаса гвардии Владимир Львович Давыдов, 35 лет, лишил себя жизни выстрелом из браунинга; до этого он страдал расстройством умственных способностей».
Кстати, именно это самоубийство, произошедшее через 13 лет после смерти Чайковского, наложенное на всем известное посвящение «любимчику»-племяннику «Шестой симфонии», положило начало распространению вздорных слухов о том, что и сам композитор умер не от холеры, а покончил с собой. Слухам этим уже более 100 лет. Поговаривают, будто бы отравился гений русской музыки то ли по приказу царя, то ли по приговору суда чести, устроенного его бывшими одноклассниками по училищу правоведения. Причина: страх перед готовым разразится гомосексуальным скандалом по поводу его любовной связи с… И тут версии расходятся: одни говорят о члене императорской фамилии или даже о самом наследнике престола, то есть будущем Николае II, другие уверяют, что Чайковский завел шашни с племянником или сыном некоего графа Стенбок-Фермора, третьи утверждают, что амуры были совсем не с графским сыном, а с сыном дворника… Несмотря на то, что слухи эти, как выяснили исследователи, не имеют под собой никаких реальных оснований, такая легенда, тем не менее, популярна и в наши дни, и даже занесена в некоторые вполне респектабельные зарубежные справочники и энциклопедии.
Страшная тайна «Щелкунчика» , или Почему Чайковский перестал посещать бордели
Творческий кризис, сопровождавший написание этого балета в самом начале, захватил композитора, если быть точным, даже несколько раньше того момента, когда он узнал о смерти сестры. «Вместе с тем «Щелкунчик и даже «Дочь короля Рене» («Иоланта») обратились в какие-то ужасающие, лихорадочные кошмары столь ненавистные, что, кажется, нет сил выразить», - жаловался Чайковский брату Модесту 3 апреля 1891 года, то есть за 2 дня до того, как узнал о смерти любимой сестры.
Чайковский словно предчувствовал с самого начала, что всего лишь через 2 года рождественская фантасмагория обернется эпидемией холеры, и балет этот станет последним балетом в его жизни.
Кроме трагических обстоятельств, сопутствующих написанию этого произведения и отразившихся в нем, проглядывает в мрачных мотивах музыки к этому балету и ещё одна тема – тема невозможности любви.
«Видя, как значение Боба в моей жизни все увеличивается, я решился окончательно с будущего года поселиться в Петербурге. Видеть его, слышать и ощущать в своей близости, кажется, скоро сделается первостепенным условием благополучия», - пишет композитор брату Модесту в 1889 году. «Подобно юноше, получившему письмо от своей возлюбленной, я даже нещадно исцеловал следы твоей паршивой, омерзительной руки. Милый, чудный, я тебя обожаю», - это уже письмо 20-летнему Бобу Давыдову 8 июля 1891 года. «Ты постоянно в моих мыслях, ибо при каждом ощущении печали, при каждом омрачении мысленного горизонта подобно лучу света является мысль, что ты существуешь и что я тебя увижу»,- это письмо любимому племяннику в канун Нового 1892 года.
Накал любовного томления у Чайковского прямо-таки полыхает и в других письмах: «Больше всего я думал, конечно, о тебе, и так жаждал увидеть тебя, услышать твой голос, и это казалось мне таким невероятным блаженством, что, кажется, я отдал бы десять лет жизни (а я жизнь, как тебе известно, очень ценю), чтобы хоть на секунду появился Боб! Я обожаю тебя. Помнишь, я говорил тебе, что не столько наслаждаюсь твоим лицемерием, сколько страдаю, лишаясь тебя».
Племянник Боб Давыдов и был главной любовью в жизни Чайковского. О своем последнем возлюбленном Чайковский думал в этот период постоянно, и «любимчик» - Коклюш в его балете, как и принц-Шелкунчик, как и Дезире (что в переводе означает «желанный») в предыдущей «Спящей красавице», это все он – обожаемый и желанный племянник. Страсть к нему была столь велика, что композитор почти оставил свои ещё совсем недавние привычки посещения некоторых злачных заведений (бань, ресторанов), где за сходную цену можно было найти себе «друга» и придаваться любовным утехам особого рода. О том, что Чайковский действительно был любителем подобных «приключений», свидетельствуют его дневники и письма.
Владимир Давыдов и сам был, как бы сейчас сказали, человеком нетрадиционной сексуальной ориентации. Об этом он честно признается своему конфиденту, брату Чайковского Модесту: «Мое извращение (как называют это другие) или мои наклонности выработались совершенно самостоятельно, и хотя во многих случаях ты можешь назваться моим Прометеем, в этом же надо признать виновницей одну мою природу».
Биограф Чайковского Александр Познанский пишет на основании проанализированного им огромного материала: «Приведенные свидетельства не оставляют сомнений, что композитор не только обожал Боба, но был влюблен в него со всею страстью, на которую был способен». И далее задает прямой вопрос: был ли Боб его любовником, а не просто спутником последних лет?
«Нам не известно о тех или иных увлечениях Владимира Давыдова женщинами, он сам был гомосексуален (известна его любовная связь со Рудей Буксгевденом). Но этого далеко не достаточно для того, чтобы утверждать наличие интимных отношений также между ним и его знаменитым дядей», - замечает биограф. «Как бы то ни было, вопрос об их физической близости не так уж и важен. Важнее другое: в истории с «обожаемым существом» Петр Ильич, вероятно, сам того не ведая, повторил эллинскую пайдейю по образцу, преподанному в платоновских «Пире» и «Федре». Самоограничение во имя любимого, сочетание ролей влюбленного и ментора, строгий и нравственный воспитательный пафос и стремление в первую очередь к достоинству отношений – все это выгодно отличает их отношения от множества жалких и несчастных историй о том, что Томас Манн называл «унижением величия», которого не избежали ни Леонардо да Винчи, ни Бетховен, ни Марсель Пруст» - пишет Александр Познанский в своем фундаментальном двухтомном труде "Петр Чайковский. Биография".
Иногда в письмах Чайковского к племяннику прорывалась ревность. Так на известие о 2-х часах tete-a-tete, которые довелось провести племяннику с одноклассником Чайковского поэтом Апухтиным, сходным с ним во вкусах, от «дяди Пети» последовала отповедь: «Мне страшно не нравится твое сближение с Апухтиным. Я тебя убедительно прошу быть от него подальше. Если во время моего пребывания в Петербурге ты будешь часто с ним видеться, то это совершенно отравит мою жизнь там». Особенно нещадно ревновал племянника Чайковский к его сверстнику и однокласснику по училищу правоведения барону Рудольфу Буксгевдену, с которым у того и вправду были любовные отношения: «Для того чтобы я решился ехать в Каменку, нужно, чтобы ты этого очень пожелал. А ты вовсе этого не особенно желаешь; тебе лишь бы твой противный Рудька приехал – больше ничего не нужно». «Но какая прелесть в Руде? – спрашивает Чайковский племянника в другом письме, и сам же отвечает, - Ровно никакой. Просто добрый, изящный, деликатный и смазливый (а не красивый) малый».
«Удивительно, как Боб ленив на письма, - хоть бы плюнул на почтовую бумагу и послал. Я, было, хотел ему сегодня написать, - но вдруг почувствовал, что слишком много чести для субъекта, которому и плюнуть на меня лень», - жаловался Чайковский брату Модесту на невнимание к нему юноши. А это уже самому Бобу: «Мне просто грустно, что ты до такой степени мало интересуешься мной. Неужели ты подчеркнутый сугубый эгоист?»
И здесь опять обратимся к знаменитой музыке «Щелкунчика». Какую тайну она скрывает? Почему в милом рождественском, детском балете, звучит такая душераздирающая музыка? Борис Асафьев обратил внимание на то, какого сильного напряжения достигает музыка Чайковского, например, в «вариации для челесты». Музыковед находит здесь «отзвуки глубоких душевных коллизий»: «По существу же, это туго стянутые узлы нервов, будто бы обезболенных. Они рожаются из накопившейся в сердце душевной боли, долго стиснутой». Александр Бенуа как-то сравнил некоторые мотивы, явственно звучащие в «Щелкунчике», со знаменитой «Шестой симфонией», ставшей последним произведением, написанным композитором и посвященной обожаемому племяннику Владимиру Давыдову: «Между тем музыка, написанная для этого па-де-де Чайковским, вовсе не обычная балетная музыка. Сочиненная за год до Шестой симфонии, в которой так поражает и волнует какое-то чаяние приближающейся смерти, музыка па-де-де в «Щелкунчике» носит уже аналогичные черты, вообще столь характерные для композитора. Почему «понадобилось» Чайковскому придавать трагический характер танцам феи Драже – ответ на это он унес в могилу. Но то, что эта музыка во всяком случае не выражает характер шаловливой феи-лакомки, в этом не может быть сомнения».
Сравнение Бенуа трагической темы адажио в «Щелкунчике» с последней «Шестой симфонией» Чайковского вполне правомерно. Как считают некоторые исследователи творчества Чайковского, в посвященной племяннику Шестой симфонии композитор воплотил наиболее трагическую в своей жизни тему неразделенной любви и невозможности счастья, со всем драматизмом выразил внутреннюю борьбу, конфликт между платонической страстью и плотскими желаниями, которые необходимо обуздать. Та же тема рока и «безнадежной страсти» по всей вероятности в зашифрованном виде звучит и в «Щелкунчике».
