Алла П., пенсионерка, в 1980 году — работница НИИ “Гипроцветмет”:
— День 25 июля 1980 года я помню как вчерашний. Я была на кухне, и был включен радиоприемник. Говорило радио “Свобода”.
Я почти не прислушивалась, но вдруг как громом: “В Москве скончался Владимир Высоцкий”.
У меня вылетела сковородка из рук. И мозг мгновенно пронзила странная мысль: “Ну всё, теперь тоже можно умирать”. Почему так — не знаю. Вроде до этого никакие мысли о смерти мне в голову не приходили. Ну а дальше со мной было то, что, наверное, со всеми.
На похоронах я не была. И не стремилась попасть. Я тоже “не люблю манежи и арены”.
* * *
Неизвестный:
— Ночью сидели у костра и слушали радио: “Есть привычка на Руси — ночью слушать Би-би-си”. Случайно попали на “Немецкую волну” — и тут сообщение, что умер Высоцкий. С тех пор, когда слышу слова “душа улетела на небо”, — вспоминаю, как исчезали в ночи искры догорающего костра...
Потрясенные, мы шарили по всему эфиру — но радиостанции Советского Союза молчали. Помню свое детское недоумение: отчего все молчат о его смерти?! Лишь в газетах “Вечерняя Москва” и “Советская культура” появилось маленькое сообщение о скоропостижной кончине артиста Высоцкого. Власти решили “не омрачать” Олимпиаду. А по рукам ходили самиздатовские строчки: “Почему о твоей кончине мы узнали из-за бугра?..”
* * *
А.Г.:
— Я ходила на легкую атлетику 27 июля. О Высоцком тогда ничего не знала и не особенно интересовалась. А моя ближайшая подруга по нему сходила с ума. В те дни открыла она дверь маме, и та испугалась, увидев дочь, заливающуюся слезами. “Что случилось?!” — “Мама, Высоцкий умер!” — “Тьфу, я думала, из родных кто!..” Вот и я удивлялась, что моя умная подруга горюет о человеке, мне неизвестном... Потом уже коллеги читали размноженные на тоненьких листках речи с панихиды в ТнТ, потом были пачки стихов, ему посвященных. Наши ребята-электронщики распечатали на огромной допотопной ЭВМ сборник стихов, мной любовно переплетенный. Но все это было уже намного позже. А тогда мне было непонятно, почему на какой-то вечеринке на работе хором поют “На Большом Каретном” — песню, которую никогда не пели по радио. И ведь все знают слова! Кроме меня. А у меня и магнитофона-то тогда не было…
* * *
Игорь Исетский, литератор, в 1980 году — солдат срочной службы:
— С начала 1980 года я служил в Афганистане. Хорошо помню, что на территории части практически ежедневно крутились записи Высоцкого через усилитель. Стояли мы рядом с окраиной Кабула, и в ближних кварталах города, думаю, отчетливо был слышен голос Владимира Семеновича. Не забыть, как из динамика неслось: “Какая валюта у вас?” — говорят…”, а мы с другом Виталькой продолжали в несколько переделанном виде: “Не бойсь, — говорю — не афга-а-ни…” (Афгани — денежная единица ДРА, а нам жалованье выдавали чеками Внешпосылторга. Так что не имелись у нас афгани-то.)
В Афганистане повсюду звучали популярные у местного населения, но режущие слух нашему человеку напевы из индийских фильмов. А песни Высоцкого являлись для нас голосом далекой Родины. За рубежом СССР нами уже по-иному воспринимались знакомые “Сыновья уходят в бой”, “Он не вернулся из боя”, “Песня о звездах” (“Мне этот бой не забыть нипочем — смертью пропитан воздух, а с небосклона бесшумным дождем падали звезды”)… Казалось, эти песни написаны о нас. Сам я при случае пел под гитару “Штрафные батальоны”. Ребята любили ее слушать. Возможно, оттого, что гауптвахта в нашей дивизии была — не дай бог никому…
* * *
Светлана Котелевец, актриса Рязанского драматического театра, в 1980 году — студентка культпросветучилища:
— Накануне мы загуляли в Калуге. Я там училась в “кульке”. Вдруг кому-то “вздернуло” поехать в Москву. Телика у нас на съемной хате не было, радио — тоже. Мы в полном неведении попали в какой-то кабак на Варшавском шоссе. Никто из нас не знал о смерти Высоцкого, как, впрочем, и остальные в зале. А музыканты, видимо, полагая, что немногочисленные клиенты, если пришли сегодня, то уж наверняка помянуть поэта, ничего не сообщая, просто объявили песню “Кони привередливые”. Компания подвыпивших гостей пошла танцевать. Но где-то на середине песни полетела и разбилась бутылка, брошенная со столика возле эстрады (вероятно, это были друзья музыкантов). Танцующие стушевались и сели, так ничего не поняв. Я подумала, что кто-то в более эмоциональной форме и нетрезвом состоянии выразил мои мысли: уродливая картинка веселых дергающихся людей под песню-крик-мольбу. О гибели Высоцкого узнала только под утро. Состояние растерянности — и в голове: ну вот и всё… Это “всё” никак не относилось к жизни человека, поэта, артиста и т.д. Ощущение потери какого-то другого масштаба. И опустошенность.
* * *
Ирина Голобородько, актриса, в 1980 году — школьница:
— В день смерти Владимира Высоцкого мы с семьей и друзьями были на пляже. Солнце, Одесса, ласковое родное море, дружеское веселье… Один из друзей слушает по транзисторному радиоприемнику “Голос Америки” — и вдруг ставится белым как полотно: “Ребята, тихо! Умер Володя Высоцкий!” — кричит он. Казалось бы, в пляжной суматохе и шуме этот крик должны были услышать только находившиеся вблизи него, но его услышал весь пляж. И вокруг вдруг образовалась такая щемящая душу тишина… Был слышен только шелест волн, накатывающихся на прибрежный песок. Потом все не сговариваясь встали и так и стояли некоторое время, ошеломленные новостью. И вдруг кто-то заиграл на гитаре песню “Если друг оказался вдруг” — и весь пляж подхватил ее. Люди пели и плакали. Как говорят в Одессе, “это надо было видеть!”. Так жители второго после Москвы любимого города Высоцкого отдавали последнюю дань народному любимцу — актеру, певцу, человеку!
В эти дни моя тетя Наташа находилась в Москве на лечении онкозаболевания. По возвращении в Одессу она рассказала мне, как, собрав все силы, ушла из стационара на Ваганьковское кладбище…
* * *
Неизвестная:
— Это было в Узбекистане, в молодом, строящемся городе Навои. И это был второй приезд Высоцкого в наш город. Первый — в 1973 году, второй — в 1979-м. Я была на его последнем концерте. Муж отказался пойти (из-за моральных “сдвигов”), отчего мне стало грустно. Я сидела в седьмом ряду зала. В какой-то миг показалось, что Высоцкий уловил, ощутил мое состояние одиночества какими-то своими внутренними флюидами — его взгляд на миг остановился на мне, продолжая петь, он как бы подбадривал, что не так уж все плохо на этой земле... Помню, женщина с ребенком уходила из зала (надо полагать, по необходимости). И Высоцкий, обращаясь к ней, сказал: “Женщина, только не уходите, у меня есть песни и для вашего малыша” — и запел что-то из детского репертуара.
Одна девушка понесла цветы, не поднимаясь на сцену, подошла к певцу и, не дожидаясь, когда Высоцкий возьмет букет, просто положила его у его ног. Владимир Семенович заметил: “Ну вот, совсем как к памятнику”. Тогда еще мелькнула мысль — нехорошо это. Это было ровно за год до июля 80-го.
А о его смерти я узнала, когда мы с мужем были в отпуске у матери под Ленинградом. Пошла утром за молоком — меня окликнула соседка. Ее муж ночью поймал “Голос Америки”, который и сообщил эту новость. “Допелся, алкаш” — и что-то еще в этом роде она добавила. Я вернулась без молока...
* * *
Елена Кириченко, домохозяйка, в 1980 году — дипломница геофака МГУ:
— Лето тысяча девятьсот восьмидесятого года. Моя первая профессиональная геологическая практика. По настоятельной моей просьбе и по распределению на полгода отправлена на поиски россыпей золота.
Июль, двадцать пятое. Идем по запланированному маршруту. И вдруг Серега, который ни днем, ни ночью не расставался со своим маленьким приемничком, как закричит, размахивая руками: “Ребята! Володька наш умер! Вы слышите?! Умер наш Володька!”
Мгновенная тишина… Сознание плывет. Сон, клубника… Явь, стук в висках… Умер Высоцкий — наш, мой… Растерянные, непонимающие глаза Марии. Куда же сталь из них подевалась? Первой она осела на землю, следом же повалились все мы.
Мария осталась в стороне от нас, сидела, выставив вперед свои мощные ноги в брезентовых штанах и болотных сапогах, обхватив обветренными, далеко не женскими руками свою стриженую белобрысую голову. Мы, остальные, сидели в куче, каждый прятал голову на своем рюкзаке или плече товарища, каждый из нас стеснялся своих слез. Я первый раз в жизни увидела, как плачут мужчины, да к тому же еще и все вместе.
Конечно же, по маршруту далее мы не пошли и золото в тот день не искали. Вечером, уже на базе, сидели кружком вокруг костра с поникшими головами и разговаривали о нем, только о нем.
— Эх, даже помянуть-то по-человечески не можем, — вздохнул Андрюха. В экспедиции был “сухой закон”…
* * *
Мая Рощина, журналист, Израиль, Ашдод, в 1980 году — вольнонаемная работница МВД СССР:
— Осень 1980 года. Заполярье, Ямал, Лабытнанги, зона строго режима. Я работаю зав. продовольственными складами учреждения. Перевелась туда с должности художественного руководителя городского Дома культуры и кинотеатра в одном помещении, где были исполосованные ножиками обивки кресел, горы шелухи от семечек. Согласилась на работу в зоне, по месту службы мужа. Нужно было срочно сменить прежнего зава, пьющую. Уж так меня там обхаживали…
Куда-то исчез страх перед заключенными. Работаем. Идут вагоны с картофелем. Много. Я веду счет машинам и тоннам, а зэки тягают. Вместе греемся в перерывах у печки, вместе едим, пьем. Я — чай, они — чифирь. На меня не обращают внимания. Сразу раскусили, что не стукачка. Не мое это дело.
“Мая Ароновна, идите сюда!” Захожу в глубь длиннющего овощехранилища. Темно. Что-то светит, видимо, фонарь. “Вверх, вверх гляньте!” Сверху на меня смотрели огромные, нечеловеческие глаза. То ли филин, то ли сова полярная. Я заорала, подопечные мои заржали. Настроение у них улучшилось. Зэки со смешком высыпали из мешков картошку в отсек и ушли к входу. Там печка, горячая картошка. Тепло, короткий отдых, перекур.
Тоже иду к теплу поближе. Слышу их разговор мужской — о Марине Влади. “И с кем она сейчас после Высоцкого будет…” Воздержусь от неприличностей. Подхожу. Увидели меня, тему не сменили, но слова выбирать стали. Тогда я спросила: “Что, развелись?” — “Помер”.
Вот так я узнала о смерти Владимира Высоцкого. Честно, не поверила. Нигде — ничего. Телевидение, два канала, — молчание.
Поняв, что меня это интересует, зэки притащили какую-то старую июльскую газету с малюсеньким некрологом. Им разрешалось (поощрялось!!!) выписывать что душе угодно. Вот только почта в Заполярье приходила с большим опозданием…
Литературная обработка Екатерины САЖНЕВОЙ.
