— Рад бы вспомнить о какой-нибудь “червоточинке” в Олеге, да не могу, — делится с “МК” своими воспоминаниями режиссер Игорь Масленников, снявший Янковского в пяти картинах (“Гонщики”, “Собака Баскервилей” etc.). — Он прежде всего киноактер, и мастерство его сравнимо с такими гениями, как Жан Габен, Иннокентий Смоктуновский… Он абсолютно не менялся внешне, понимаете? Лишь раз в захаровском “Бароне Мюнхгаузене” приклеили усы, парик да косичку. А так ведь — никаких изменений, один и тот же человек везде.
…Какой разительный контраст: запруженная Дмитровка, люди, залезшие на крыши остановок, перегороженный центр, реки цветов, реки любви — все то, что было год назад на прощании и… засыпающий в гримерке мальчик, не придавший значения своему чуть не первому выходу на сцену минского театра в уже забытой “Барабанщице”. Все-то у него в жизни было почти случайно. И в Минске подменял актрису (а мог бы и не подменять — куда больше футболом болел!), и на “Щит и меч” своим едва ль не первым “умным и обаятельным немцем” попал, просто зайдя в столовку перекусить… Сказанные-пересказанные байки.
…Его крайнюю роль в ленкомовской “Женитьбе” вспоминать больно. Янковский — тот самый Янковский, которого ни за что не утверждали на роль Мюнхгаузена, говоря, что-де не свойственны прямому жесткому парню, бойцу комедийные образы — Янковский яростно шутил, делая свои последние шаги на родной сцене, к которой он так когда-то стремился! Кто-то в зале не знал о болезни артиста — тем повезло, они просто от души ржали над его чудным морячком. А кто знал — уже не сдерживали слезы. Навсегда врезался в память тот душный ленкомовский вечер.
О чем он мечтал — трудно сказать. “Видимым глазом” сбылись самые невозможные вещи — попробуйте пройти путь от эстетики Марка Захарова до закрытой храмовой росписи Тарковского, изменявшего под Олега Ивановича чуть не всю концепцию той же “Ностальгии”. Даже Гамлет был; пусть недолгий, неоформленный, нелюбимый, но был. Хотя что ему Гамлет. Пока другие кричат, рычат да цепями бряцают, Олег промолчит, но в молчаниях отразится век.
