Ушел главный человек из детства

Вчера Сергея Михалкова не стало. О нем на страницах “МК” вспоминают и рассказывают те, кто близко знал его.

Недавно я наблюдал по ТВ рассказ Сергея Михалкова о его визите к Ванге. И не узнавал той истории, которую он мне поведал много лет назад. Он был потрясен встречей с ясновидящей. Едва переступил порог ее дома, как Ванга сказала: “Не бойся, от сердца не умрешь”.

В те дни у него и правда побаливало сердце — Андрон Михалков-Кончаловский выбрал местом жительства Париж, не вернулся в Москву, что в тогдашние советские времена могло быть использовано врагами старшего Михалкова как козырь в борьбе против него (врагов ему всегда хватало, не только из стана либеральных оппозиционеров, но и среди русофилов-почвенников, им дворянское происхождение и европейская образованность руководителя Союза писателей России стояли костью поперек горла). Михалков, не веривший в экстрасенсов, спросил у Ванги: “Откуда знаешь про сердце?” Он предположил, что кто-то заранее оповестил ее о его сердечных проблемах. Ванга без запинки ответила: “В тот день, когда твоя бабка родила твою мать, она умерла, и твой дед сошел с ума”. Этих подробностей не мог знать никто, кроме самого Михалкова. Они были сокрыты даже от родных. Этим ответом Михалков был потрясен и уже не боялся заговорить с Вангой о том, ради чего к ней приехал: можно ли ему пойти на прием к Брежневу, не прогонит ли разгневанный Генеральный секретарь просителя за сына, не лишит ли высокого поста? Ванга сказала: “Иди, Брежнев не только не станет тебя ругать, но обласкает”.

Вряд ли в этом рассказе избыток писательской фантазии, скорее — чистая правда. Он вообще был человеком искренним и открытым. Лукавый царедворец, автор гимна, но и обворожительный, непосредственный в общении человек. Помню, мы выступали перед студентами иняза. Михалков сказал: “Однажды кошка, которая никак не могла поймать мышку, села перед ее норкой и загавкала. Мышка сообразила: коли поблизости собака, то кошка убежала. Вылезла и попалась в лапы. Вот как важно знать иностранные языки!”. В другой раз, выступая на съезде писателей и зная, что у делегатов есть план его сместить и поставить во главе союза его заместителя, он, направляясь к трибуне делать доклад, сказал: “Сейчас мое место временно займет такой-то”. Это “временно” вызвало в зале дружный хохот. После чего вопрос о переизбрании поднимать было смешно и нелепо. Он не лез за словом в карман. Когда один из коллег бросил ему: “Гимнюк!” — Михалков тотчас отреагировал: “Гимнюк-гимнюк, а слушать стоя будешь!”

Как только его не называли: с любовью — “дядя Степа” (рост и вправду соответствовал “пожарной каланче”), с ненавистью — “гимнюк”, с насмешкой и издевательством — “человек-севрюга”… Сегодня ясно: в истории литературы и страны он останется Сергеем Михалковым, неповторимым детским поэтом и острословом.

Удивительная судьба! Поразительные перипетии! Головокружительные знакомства! Из всех сменявшихся на престоле в течение века руководителей государства он не был лично знаком только с Владимиром Ильичем. Да и то ощущение, что был: в восприятии молодых эти двое — почти ровесники. Автор стихов, пьес, поэм и басен, которые каждый знает и помнит со школьной и дошкольной поры: “Дело было вечером, делать было нечего”... Создатель Государственного гимна. Главный редактор сатирического киножурнала “Фитиль” — одного из самых смелых и удачных начинаний советских времен. Бессменный руководитель Союза писателей РСФСР, а до последнего дня — Содружества писательских союзов. Понятное дело — лауреат немыслимого количества премий, награжден многочисленными орденами, Герой Социалистического Труда… Выплывший из небытия при Сталине, начинающий робкий поэт, сделавшийся завсегдатаем Кремля, сумевший сохранить позиции при сталинском антагонисте Хрущеве, сгинувший, казалось, навсегда при Горбачеве—Ельцине и опять вернувшийся, чтобы приложить руку к будто заколдованному, магическому сочинению — про свободное и святое Отечество, про великого кормчего, который нам путь озарил… Иногда и впрямь кажется: без вмешательства высших сил и счастливого расположения звезд такая фантастическая планида невозможна…

Его судьба вобрала (а в ней отразились), кажется, все конфликты и противоречия ушедшего ХХ века и уходящей (или возвращающейся?) коммунистической эпохи. В этой судьбе теснейшим образом переплелись государственное и личное. Михалков — в полной мере дитя своего времени. “Большой ребенок” — сказал о нем его многолетний сподвижник Анатолий Алексин. Дитя, в котором ужились гениальное простодушие и, возможно, неосознанное злодейство.

Я знал и наблюдал Михалкова и в период его неслыханной силы, когда он в роскошной (по тем временам) дубленке и пышной волчьей шапке, выходя из Дома союзов или особняка Союза писателей на Комсомольском проспекте, взмахнув лихо рукой и присвистнув, будто барин, подзывавший ямщика, садился в мгновенно подкатывавшую персональную черную “Волгу”, и в период полной забытости и заброшенности, когда он замкнулся в огромной квартире на Поварской совсем один. Телефон молчал. Пока хозяин квартиры был в силе — его одолевали просьбами и лестью, а теперь забыли. Но — ни единого злого слова ни о ком. Насмешливых — да, вволю, он любил оттачивать остроумие, но вот хулы ни в чей адрес я от него не слышал. Уединение располагает к беседам. О чем мы говорили? О женщинах (причем весьма откровенно). А еще я выспрашивал о том, как создавался гимн. Вот что я узнал: авторов текста Михалкова и Регистана привезли в гостиницу “Москва” и поселили там, чтобы, когда Сталин вынесет свой вердикт касательно их творения, авторов можно было немедленно доставить пред светлые очи вождя. Миновали сутки, вторые... На третью ночь Регистан не выдержал и вышел пройтись по ночной Москве. В этот момент и подрулила машина, присланная референтом Сталина Поскребышевым. В Кремле Поскребышев показал Михалкову страницы, испещренные почерком генералиссимуса. Тот ведь был дока и в поэзии, и в языкознании. Поэтому он на свой лад переиначил текст. У Михалкова, по его словам, волосы встали дыбом, глаза полезли на лоб: ни рифм, ни размера... Он сказал Поскребышеву, что под таким текстом своей фамилии поставить не может. Поскребышев сказал: “Лично меня этот текст устраивает”. Михалков, однако, настоял на том, чтобы ему была дана аудиенция, и опять-таки, если верить его словам, восстановил первозданный вариант.

Обаянием он и верно всегда обладал необычайным, умел убедить кого угодно и в чем угодно. Даже Сталина.

Рассказывают, когда закончилась работа над текстом гимна, Сталин, лично принимавший участие в этой процедуре и даже кое-что правивший своим карандашом, спросил авторов — Михалкова и Регистана, — какую награду они хотят получить. Михалков сказал: “Дачу”. А Регистан: “Конечно, моя мечта несбыточна. Но если бы можно было попросить на память о встрече с вами, дорогой Иосиф Виссарионович, карандаш, которым вы делали исторические пометки…” И тогда Сталин решил: “Нет, сделаем наоборот. Ты, Регистан, получишь дачу, а ты, Михалков, на память об этом случае — возьми карандаш…”

Когда я передал Михалкову эту байку, он ответил: “Ничего подобного не было. Вранье. Чистое вранье. — И прибавил: — Но тот карандаш я храню”.

Я спросил:

— Правда ли, что, приехав на дачу к Хрущеву в числе прочих деятелей культуры, вы нацепили награды не на пиджак, а на жилет, и лишь когда Хрущев сказал, что не собирается устраивать гонения на лауреатов Сталинской премии, вы пиджак расстегнули и показали свои награды.

— Вранье! Но после этого он восстановил госпремию. Сталинская стала называться Государственной.

— А правда ли, что Хрущеву вы сказали: вот мой сынок, назван в вашу честь, дорогой Никита Сергеевич.

— Вранье!

Вот еще истории о нем. Не исключено, придуманные. Но какую надо было прожить жизнь, чтобы о тебе сочинили такое!

Михалкову сказали, что Александр Фадеев сломал руку.

— К-кому? — спросил Михалков.


Роман Сеф — Сергею Михалкову:

— Ты написал “Марш юных пионеров”? Ты, значит, антисоветчик?

— П-п-почему?

— Там такие слова… Прямо о репрессиях 37-го года! “Готовься в дальнюю дорогу, бери с коммунистов пример…”


Доктора литфондовской поликлиники просили Михалкова выхлопотать им прибавку к зарплате. Главврач Анатолий Бурштейн дал слово, что, если это произойдет, он повесит в своем кабинете его портрет. С.В.Михалков решил вопрос. Когда пришел к Бурштейну и увидел на стене свое фото, перекрестился, как на икону.


Виктор Чалмаев вспоминает: он ездил в составе писательской делегации, которую возглавлял Михалков, в Италию. Цель была — борьба за мир. (Где же еще бороться за мир, как не в Италии?) Во время одной из затянувшихся пресс-конференций Михалкову был задан вопрос:

— Как Советский Союз намерен использовать деньги, которые высвободятся в результате прекращения гонки вооружений? При этом была дана подсказка (поскольку принимали советских гостей дружественно настроенные коммунисты):

— Наверно, вы накормите слаборазвитые страны?

— Конечно, — сказал Михалков. — Накормим слаборазвитые страны. Но хочу напомнить, что и советская делегация с самого утра ничего не ела и сильно проголодалась.

Пресс-конференция немедленно завершилась, всех повезли ужинать.


Сергей Михалков — Татьяне Тэсс, сидящей на подоконнике:

— Т-т-таня, простудишь кормилицу!


Михалкову приписывают авторство басни:

Сошлись в житейском море разом
Говно с Алмазом.
Алмаз пошел на дно,
А наверх выплыло Говно.
Пусть твой тебе подскажет разум:
Чем лучше быть — Говном или Алмазом?


Он любил рассказывать, как с Львом Кассилем приехал выступать в детский сад. Воспитатели объявили:

— К нам приехали ваши любимые писатели. Сергей…

— Михалков! — дружно подхватили дети.

— И Лев…

— Толстой! — закричала детвора.


Давным-давно, по молодости, я пожаловался Михалкову, что вокруг слишком много недоброжелателей, хотя никому зла не делаю. Он ответил мгновенно:

— Х-х-хочешь, чтоб все тебя любили? Очень просто. Нет ничего проще. Издавай одну книгу раз в двадцать лет. Одевайся во что-нибудь рваненькое. Появляйся с такими женщинами, чтоб самому противно было. И болей. Лучше всего — неизлечимо. Все будут тебя обожать.

Эту его мудрость Анатолий Алексин назвал правилом “трех Б”: не хочешь зависти — будь бедным, бездарным, больным. Хотя сам Сергей Владимирович последнее время часто повторял: “Лучше пусть завидуют, чем сочувствуют”.



О ДЕТСТВЕ:

“Моя няня нечаянно упустила коляску, она перевернулась вместе со мной, отчего я начал заикаться. Родителям посоветовали пригласить для присмотра за детьми немку, Эмму Ивановну. Благодаря ей я и два моих брата стали не только свободно говорить по-немецки, но и читать в подлинниках Шиллера и Гете. Русскому и Закону Божьему учил сельский священник отец Борис. Его арестовали и расстреляли”. (“МК”)

О ЖЕНАХ:

“Когда мне было восемьдесят три года, я встретил женщину. Она мне сначала понравилась, а потом я понял, что без нее не могу жить. Я женился вновь. Женился на привлекательной, умной, обаятельной женщине — Юлии Валериевне Субботиной. По профессии она физик-теоретик, дочь академика Российской академии наук... Да, странно все-таки сложилась моя жизнь. В первом браке я был на десять лет моложе своей жены. А во втором — на сорок семь лет старше, ведь Юле в день свадьбы было тридцать шесть. И как тогда, в далекие-далекие тридцатые, друзья и знакомые сомневались в прочности моей первой женитьбы, так спустя шестьдесят лет, в 1990-е годы, когда мы с Юлей поженились, уже другие друзья и другие знакомые тоже высказывали сомнения относительно надежности нашего брака при столь существенной разнице в возрасте.

Но мы почти не расстаемся, вместе ездим в зарубежные поездки. И вот еще что. Я всегда очень любил водить машину. Но лет двадцать назад, сидя за рулем, вдруг почувствовал недомогание, потерял управление и слегка вмазал в фонарный столб. С тех пор мне приходилось ездить только с шофером. А сегодня за рулем автомобиля — обязательно Юля. Хотя ничто не мешает нам нанять профессионального водителя... Ездит она порой с ветерком, и нам обоим это доставляет огромное удовольствие”. (“КП”)

О ТВОРЧЕСТВЕ:

“На тусовки я не хожу и никогда не ходил, а на официальные праздники меня приглашали и раньше, и сейчас, но мне уже не так легко ходить. У меня читатель есть! Знаете, я сам о себе не могу говорить... Я доволен, что написанное живет, люди читают, хвалят, им нравится, я печатаюсь до сих пор, выходят стихи, написанные пятьдесят лет назад, их читали бабушки и дедушки. Они сейчас покупают их для внуков. Я не считаю, что это такие шедевры, как у Пушкина, но, во всяком случае, мое творчество живет и имеет своего читателя. А это, очевидно, самое дорогое для писателя”. (“МК”)

О ПЕРЕЖИТОМ:

“Чувство юмора — жизнестойкий витамин, помогающий в самые трудные минуты. Вокруг моего имени складываются всякие анекдоты, шутки. Но я не обращаю на них внимания, потому что знаю: вокруг каждой личности (если она, конечно, личность) всегда возникают домыслы, открываются тайны, которых у этого человека никогда и не было. Я всегда откровенен, потому что верю в то, что делаю. Я много пережил, но не как свидетель, а участник, и активный участник, всех событий. Руководил Союзом писателей, работал и работаю до сих пор, несмотря на то что в моем возрасте люди отдыхают и пересчитывают свои успехи, сидя на лавочке”. (“МК”)


Одно из последних произведений Сергея Михалкова — написанная в 1970-м фантастическая пьеса “Первая тройка, или Год 2001-й”. В начале XXI века в Советском Союзе вовсю работает Главное управление межпланетных сообщений; Марс освоен, и на нем добываются полезные ископаемые; квартиры советских граждан оборудованы “большими радиотелевизионными комбайнами”; “Пионерская правда” выходит на всех языках мира, а отечественный препарат долголетия “Жизнеин” позволяет не заморачиваться проблемой возраста.

Сюжет: трое пионеров летят на Красную планету, чтобы среди прочего доставить почетные грамоты ЦК ВЛКСМ строителям города Марсианска. В финале звучит новогоднее поздравление советскому народу. ДИКТОР: “…Сердечные поздравления советским людям, находящимся при исполнении служебного долга на других планетах. Советский народ желает счастливого полета школьникам Советского Союза — экипажу космоплана “Пионер-1”, совершающему рейс Земля—Марс. С Новым годом, товарищи! С Новым годом, Вселенная!”