— Жанна Алексеевна, еще древние греки знали, что из ничего ничто не возникает. С чего начинался СРДТ?
— Степанакертский русский драматический театр был основан 7 марта 2022 года Александром Сергеевичем Бордовым. Конечно, у него есть своя предыстория: двенадцать лет назад я преподавала в университете «Месроп Маштоц», где был очень активный студсовет. Я решила сделать с ребятами спектакль по поэзии Серебряного века. Наш «Подвал Бродячей собаки» (наименование постановки — отсылка к арт-кафе в дореволюционном Петербурге, открытом с подачи Ахматовой, Гумилева, Мандельштама. — И.В.), задуманный, в общем-то, для внутреннего зрителя, получил широкий резонанс. Нам предложили сделать премьеру городского уровня. А после первого успеха молодежь предложила создать свой театр, который по форме был, конечно, просто театральной студией. Помню, как мы решали, как его назовем. Ответ был один: конечно, «Бродячая собака».
— И тогда уже решили, что ваши подопечные будут играть на русском?
— Я родилась и выросла в Норильске, говорю по-русски, думаю по-русски, сама русист-филолог по образованию, а мои корни со стороны мамы и папы из Карабаха.
Для меня было естественным делать спектакли на русском языке. В нашей студии было много русскоязычных ребят, но и те, для кого армянский родной, тоже подтянулись...
Мы зарегистрировались как творческое объединение, получали гранты от министерства культуры Нагорно-Карабахской республики.
— Брошенные вами зерна упали на благодатную почву?
— Да, если учесть, что в Арцахе русского театра никогда не было, много русскоязычных, и что Степанакерт — театральный город.
— Было ли у театра-студии свое помещение?
— В университете нам был доступен небольшой лекционный зал, однако там всех желающих вместить было невозможно. И тогда Центр культуры им. Шарля Азнавура предоставил нам для работы концертный зал. Нельзя сказать, что это были полноценные «театральные подмостки» — мы сталкивались со сложностями в сценографии, светорежиссуры практически не было, но мы что-то придумывали: голь на выдумки хитра.
Зато нам правительство предоставило большую комнату — шестьдесят квадратов, она использовалась в качестве мастерской, где репетировали, хранили реквизит и костюмы.
— Был ли театр в Степанакерте в смысле классического здания с крышей и колоннами?
— Практически с момента основания Степанакерта как города в 1923 г. появился и проект театра, который был построен через несколько лет (с 1932 года носил имя Максима Горького, с 1989-го — Ваграма Папазяна. — И.В.). Кстати, в один период главным режиссером театра был ученик Товстоногова.
По техническим характеристикам театр считался одним из лучших в Закавказье, но во время обстрела времен еще первой карабахской войны (1992–1994. — И.В.) у здания была повреждена крыша. Ее как-то залатали, но Арцах — дождливый регион. Денег на ремонт никак найти не могли — было не до этого, нужно было строить дома для лишившихся крова.
Так затянули, что здание стало непригодным для использования. Так что драмтеатр, где русская и мировая классика шла на армянском, тоже переехал во Дворец молодежи.
В 2017 году мы впервые отважились покинуть родной город — приехали в столицу Армении, где Ереванский русский драмтеатр им. Станиславского предоставил нам сцену для двух спектаклей. Зрители были в восторге — это укрепило веру в наши силы.
А всерьез все началось с созданием СРДТ.
— Во время войны вы находились в столице НКР?
— Работала в Степанакерте, а жила в Шуше. Естественно, потеряла там дом. Один мальчик из нашего театра погиб, один был тяжело ранен, более сорока дней находился в коме, мы не надеялись, что он выкарабкается, но, Слава Богу, он выжил.
— Ребята воевали или пострадали как мирные жители?
— Воевали. Все наши мальчики были на фронте и в 2016 году, и в 2020-м.
После первого исхода, массовой эвакуации населения (приграничных территорий) в 2020 году, российские миротворцы гарантировали безопасность граждан. Под эти гарантии было объявлено, что желающие могут вернуться, а вопрос статуса территории будет отложен до тех пор, пока не решат гуманитарные вопросы. Что Арцах войдет в Азербайджан — такого никто не предполагал.
О театральных проектах я тогда не думала: если ты опустошен, если тебе нечего со сцены сказать людям, нет, за что бороться, — зачем продолжать? Но судьба распорядилась иначе.
После 44-дневной войны новым главой русской общины Арцаха был избран Александр Бордов. Он связался со мной весной 2022-го и предложил создать Степанакертский русский драматический театр. Я была очень счастлива вернуться и возможности снова заниматься любимым делом.
1 апреля мы начали репетиции, а 15 июня 2022 года у нас вышел первый спектакль — лирическая комедия «Голубцы по объявлению» по пьесе Антона Финка.
— Сколько наименований вы успели выпустить до исхода?
— Четыре спектакля, три из них — уже в условиях блокады: новогодняя комедия «Пока она умирала» по пьесе Надежды Птушкиной, «Дракон» по пьесе Евгения Шварца и «Во весь голос» по Маяковскому вышли соответственно весной и летом.
— Когда мы говорим о «блокадных постановках» — это не гипербола и не метафора? Положение в НКР было сходным с положением жителей Ленинграда в первые годы Великой Отечественной?
— У нас был настоящий голод, люди жили без света, без газа, но и в первую тяжелейшую зиму у нас в театре были абсолютные аншлаги.
В день премьеры «Во весь голос» за пять минут до начала вдруг выключился свет. Электроэнергию давали на два часа — и мы старались в это время попасть. Представьте, собрался полный зал Дворца молодежи. Свет неожиданно гаснет. Звоним в Арцахэнерго, там отвечают: очень серьезная авария, причем на территории, которая контролируется азербайджанской стороной, нужно договариваться о ремонте.
Я обратилась к зрителям: расходитесь по домам, мы оповестим о дате и времени, когда снова встретимся.
Но люди сказали: «Мы никуда не уйдем». Они сидели в зале, фойе и ждали — Слава Богу, освещение вернули минут через сорок. Такой была последняя постановка.
К сентябрю 2023 года я набрала новых ребят и планировала с ними запустить инсценировку по повести «Ключ без права передачи» Георгия Полонского. Провели первые две читки. Но снова грянула война.
— Обывателю сложно себе представить, как сто тысяч человек в одночасье покидают родные дома.
— Понимаете, мы до последнего надеялись на чудо и верили, что Карабаху помогут. Но никто не помог.
Мы понимали, что своими силами не выстоим. Все высоты уже были взяты.
И был действительно голод, многие не верят, что это так. Но если удавалось кому-то раздобыть литр бензина и привезти из деревни помидоры-огурцы, это было счастье. На рынке овощи продавались по 10–15 долларов за килограмм. Какое-то время мы питались одними арбузами, но и они закончились.
При этом люди в основной своей массе вели себя достойно, делились друг с другом, если кому-то удавалось что-то раздобыть. Я совершенно безалаберный и не запасливый человек — окажись я в другом окружении, я бы умерла от голода. И были смерти — из-за дефицита лекарственных средств, медицинского оборудования и от недоедания.
19 сентября война снова вспыхнула. Стало понятно, что исход неизбежен. И вот я стою посреди дома с чемоданом и не знаю, что я возьму с собой, в такие моменты ты пребываешь в полной фрустрации. Мне было проще, я один раз все уже потеряла — письма, книги, фотографии всего рода, переписку матери и отца — весь семейный архив.
— Сколько лет жили в Шуше ваши предки?
— Бабушка моей мамы по материнской линии Нахшун (ее все звали Нане) и мой прадед Хосров — шушинцы.
Мой прадед был купцом, содержал фаэтоны, курсировавшие по маршруту Шуши—Баку. В 1920 году, когда турецкие войска вошли в город и началась резня армянского населения (половина уничтожена, половина покинули свои дома), деда убили на улице, бабушка с детьми спряталась в лесах, у нее пропало молоко, она не могла кормить младшую шестимесячную дочку — она умерла, и ее похоронили в лесу. С оставшимися детьми после скитаний они поселились в Степанакерте — тогда поселение называлось Вараракн. Моя семья дважды потеряла Шуши.
— Кто-то из коллег по театру или, может быть, знакомых остался на территории бывшей НКР?
— Уехали все и сразу. Я заскочила в мастерскую, забрала дипломы с фестивалей, памятные снимки. И выехала с семьей моей двоюродной сестры. На тот момент я знала, что все подопечные находятся за пределами Арцаха.
— Вы, как капитан, покинули корабль последней?
— Нет, Александр Сергеевич покинул республику в последний день исхода. Он содействовал отъезду членов русской общины. На новом месте мы все сразу установили связь, старались помогать друг другу с поисками жилья, работы, помогали и мои ереванские друзья — посуда, постель, какая-то одежда.
В Ереване есть кафе, где тусуются релоканты, Mama Jan. Они нам дали помещение, куда свозили вещи для беженцев.
— Идея «перезагрузить» театр возникла в столице Армении?
— Через несколько дней мне позвонил наш директор Александр Сергеевич и сказал, что театр будет жить в изгнании, как частичка Арцаха. Тогда же я узнала, что мы получим поддержку.
Также одним из первых людей, кто нас поддержал в Армении, был российский режиссер и актер Петр Немой (бывший директор театральной лаборатории «Театрика»), который жил в Ереване уже почти 3 года. В октябре, когда мы все были еще в состоянии шока, он организовал тренинги по актерскому мастерству для наших актеров. Когда мы ставили «Иранскую конференцию» Ивана Вырыпаева, Петр обратился к Ивану (они знакомы), благодаря чему мы получили право на показы этой пьесы в Ереване. Мы бесконечно благодарны всем, кто помогал нам выжить в эти тяжелые времена.
— Удалось ли вам воссоздать прежний состав труппы?
— Да.
— Где обосновались в Ереване? Вам выделили здание?
— Пока нет никакого здания. Местные театры работают как репертуарные, и даже в аренду взять зал огромная проблема.
Но после переговоров с Домом Москвы в Ереване получили разрешение сыграть спектакль на их сцене. Возможно, этот Дом станет нашим пусть временным, но пристанищем.
— Есть мнение, что самое тяжелое для беженца — груз воспоминаний, который ты всегда носишь с собой.
— Я помню наши репетиции при свечах, керосиновую лампу, которая сильно коптила…
Самый невероятный форс-мажор был, когда детская студия выпускала тяжелейший спектакль, в нем были заняты воспитанники возрастом от пяти до тринадцати лет. Вдруг гаснут осветительные приборы. И дети продолжили играть, а из зрительного зала засияли фонарики смартфонов.
С учетом того, что при хронических проблемах с энергоснабжением люди привыкли беречь заряд, потому что телефон — единственный способ связи с миром, то, что они 30 минут освещали сцену собственными телефонами, почти подвиг.
