«Абсолютно честный человек»
— Вячеслав, мы практически не видим вас на светских мероприятиях и в новостных сводках ваше имя почти не фигурирует. Вы специально бежите от популярности?
— Несмотря на то что я вырос в такой семье, где присутствие прессы было частым явлением, я сейчас не испытываю к этому какой-то особой страсти, у меня нет тяги к самопиару.
— Многие поклонники следят за жизнью вашей семьи и знают, что много лет назад вы уехали из страны, а вот когда вернулись — осталось тайной.
— Довольно давно. Первый глобальный отъезд произошел в моей жизни еще в 2000 году. Мы переехали с родителями и сестрой в Израиль, где я прожил три года. А затем я вернулся в Москву, поступил в музыкальный колледж при консерватории и уже остался здесь жить. Сейчас, спустя много лет, я могу сказать, что это, наверное, было лучшее время в моей жизни, потому что я попал именно в такой коллектив, где все музыканты, с похожими интересами, у которых было похожее детство, когда нужно было заниматься по многу часов музыкой. И у нас был невероятно дружный курс — мы до сих пор со многими поддерживаем отношения. Поэтому на самом деле я был очень рад вернуться в Москву.
—Когда у вас проявилась эта любовь к музыке?
— Думаю, что очень рано. Есть много моих детских фотографий, где я сижу либо за фортепиано, либо с наушниками. Будучи совсем маленьким, я подходил к фортепиано и мог небрежно бить по клавишам. И папе тогда казалось, что не может быть музыкального слуха у ребенка, который так небрежно бьет по клавишам невпопад. (Смеется.)
Поэтому изначально не было плана отдавать меня заниматься музыкой. Все поменялось в один момент, когда мы с папой в мои четыре года шли на речку, которая находилась рядом с дачей. Навстречу нам шла женщина с девочкой, с которой мы были в одной группе детского сада. И эта женщина вдруг говорит папе: «Вся группа поет песню вашего сына про какую-то Анечку». Анечка — это моя сестра. Отец очень удивился. Дальше у нас состоялся разговор, мол, покажи, что за песню ты написал? Я напел ему эти два куплета. Музыка ему очень понравилась, и он решил, что обязательно нужно отдавать меня в музыкальную школу.
— Отдал?
— Отдал. Но, конечно, когда я начал только заниматься, я не был безумно счастлив. Одно дело, когда ты ради удовольствия что-то сочиняешь, другое — академическая программа, которой нужно следовать. Летом ты вынужден был заниматься по нескольку часов в сутки на фортепиано, когда другие твои сверстники гуляют на улице и отдыхают. Но родители следили за моими занятиями. И сейчас я благодарен и папе, и маме за то, что она вместе со мной выучила нотную грамоту. Благодарен за то, что родители все-таки проявили терпение и следили за тем, чтобы я занимался. Это база, которая необходима любому музыканту.
— А папа был строгим в вопросах музыкального образования?
— Ну, конечно, по рукам не бил, но особенно мне не нравилось, как он из соседней комнаты кричал: «Врешь! Там ми бемоль!» Он все это слышал. Не знаю, почему-то многие считают, что он был каким-то безумно строгим отцом, но я не могу так сказать. Конечно, он контролировал мои занятия, а бабушка заступалась: «Опять ты с этой музыкой — дай ребенку поесть». Но по-другому никак, потому что детям сложно понять, чем они хотят заниматься. Потому что мозг ребенка еще не так работает, как у взрослого. Но заниматься надо начинать в максимально раннем возрасте и максимально серьезно. Меня часто спрашивают, каким папа был человеком в жизни? Отличался ли он от того Шаинского, которого знают на сцене или на экране? Нет, не отличался. Он снимался в паре фильмов, и одна из самых известных его ролей, пожалуй, в фильме «ДМБ», где он играл генерала. Всех очень позабавила эта роль, потому что он, конечно, вжился в нее хорошо. А, с другой стороны, я, когда смотрю фильм, думаю: «Нет, папа, ты все-таки не умеешь играть, ты не актер». Да, он артистичный, в нем есть харизма, но строить из себя кого-то, кем он не является, он действительно не умел. Каким он был на сцене, таким и был дома.
— Просто честный человек...
— Да, абсолютно.
— А чему еще учил вас папа?
— Помню одну его фразу: «Лучший отдых — смена деятельности». Мол, позанимался на фортепиано — пошел заниматься на турник. И, конечно, когда я себя ловлю на том, что я вдруг ничего не делаю, даже если я имею возможность отдохнуть, мне перед самим собой уже как-то неудобно. Мне начинает хотеться что-то делать. На самом деле эта фраза полезная, в ней больше пользы, чем вреда.
— Да, о том, как Владимир Шаинский умел подтягиваться на турнике в 80 лет, ходили легенды. Глядя на него, вы не думали тоже податься в спортсмены?
— На самом деле я плавал много лет, потом прекратил уже заниматься этим в Израиле. Потому что мой преподаватель по фортепиано, видя, в каком состоянии я прихожу после тренировок, сказала: «Выбирай: музыка или спорт, потому что так уже невозможно». А в Израиле у нас был серьезный тренер по плаванию: профессиональная пловчиха. Она каждую тренировку выжимала нас как лимон, и это было три раза в неделю. И я помню, как шел минут 20 от бассейна до музыкальной школы и чувствовал, какие у меня были ватные руки и ноги. Когда садился за инструмент, уже было сложно играть. Я, конечно, жалею, что бросил плавание — надо было, наверное, как-то перетерпеть этот момент, но плавать я до сих пор очень люблю. Кстати, папа занимался плаванием, а самое знаменитое его хобби — подводная охота.
— Часто он опускался под воду?
— Каждый наш отпуск сопровождался дополнительным огромным чемоданом, в котором обязательно должен был находиться гидрокостюм, а также маска, ласты. Особенно трогательно выглядели грузы для погружения, что-то вроде камней. И все это было в тяжеленном чемодане. Мама была, конечно, не в восторге, все спрашивала папу: «Ну куда? Где ты там будешь заниматься подводной охотой?» И каждый раз он находил где.
— Нередко дети «делят» внимание родителей, вплоть до ссор и выяснений отношений. Как вы ладили с сестрой в детстве?
— Вообще, я всегда хотел, чтобы у меня появился брат или сестра. Правда, в 90-е годы, когда что-то покупали, какой-нибудь «Сникерс», его надо было делить пополам. (Улыбается.) Ну, время было такое. Но в целом у нас были хорошие отношения, как, впрочем, и сейчас.
В Израиле предложили уйти на пенсию
— В Израиле вы прожили три года, зачем легендарный композитор Шаинский решил покинуть страну?
— На самом деле мы должны были переехать еще раньше, в 99-м году, но уехали на год позже. Просто заболела моя бабушка, папина теща, нам пришлось перенести отъезд. Поехали, потому что это была возможность пожить на море, узнать новую культуру, выучить новый язык, это тоже здорово. Но и в принципе в 90-е годы в России было тяжеловато жить людям, которые привыкли к некой советской действительности. Композиторам, поэтам раньше не нужно было заниматься самопиаром и коммерцией, чтобы продвигать свои произведения, а тут вдруг с наступлением 90-х культура коммерциализировалась, и папа не смог к этому приспособиться. Если раньше было так: ты написал музыку, ее утвердили в Союзе композиторов, и песня зазвучала, то вдруг появилась необходимость ходить самому по радиостанциям, на телевидение и просить, чтобы песню поставили. И, скорее всего, за это еще надо заплатить денег.
— И как он выходил из ситуации?
— Он делал так: его приглашали на какие-нибудь ток-шоу, не на самые «желтые» темы, потому что это был только расцвет подобных передач, он соглашался. Но у него было условие, что ему дадут возможность исполнить новую песню. Зарабатывал он в этот период немного. В детстве я этого не понимал, а сейчас понимаю, что жили мы достаточно бедно в 90-е годы. И в принципе, чтобы обеспечивать семью, папе приходилось постоянно ездить на гастроли. Его практически не было дома. Плюс много денег уходило на студийное оборудование, чтобы он сам мог делать аранжировки своих песен. Так что переезд в Израиль, наверное, был связан с попыткой улучшить условия жизни. Ему пообещали: приезжайте в Израиль — вас с руками-ногами в любое место возьмут. Хоть в Тель-Авивскую консерваторию или в Иерусалимскую академию музыки. Везде вы будете нарасхват.
— Так и вышло?
— Реальность в Израиле оказалась совершенно другой. Люди не торопились уходить с каких-то должностей, потому что страна маленькая, людей много. Когда он приехал, ему сказали: «Вы что: вам же 75 лет! У нас в 75 лет никто не работает. Будете получать пенсию». Но, конечно, он не мог с этим смириться, поэтому, по сути, папа в Израиле не жил. Как только позволили после получения израильского гражданства вернуться в Россию, он это сделал. Так что все эти три года, что мы там находились, он, по сути, был в Москве и периодически приезжал в Израиль на недельку-две искупаться в море. Ему на пляже становилось скучно, да и мы на море уже не часто ходили, хотя от квартиры было идти минут пять. Ну, просто думали: море же никуда не денется — сходим на выходных. Кстати, как только мы уехали 25 мая 2000 года, в России как раз начала улучшаться экономическая обстановка. Папу стали приглашать на концерты, без которых он, конечно, не мог, стали продаваться компакт-диски с его песнями. В целом ситуация исправлялась. Да и я в какой-то момент принял для себя решение, что хочу вернуться в Москву.
— А вы почему?
— Просто в Израиле еще началась так называемая интифада — бесконечные теракты, к которым нам было сложно привыкнуть, хотя израильтяне уже привыкшие. И каждый раз, когда кому-то из нас приходилось ехать на автобусе в другой город, появлялся некий страх. Автобусы были большие, комфортабельные, но, к сожалению, именно они становились целью террористов. Жилось не очень спокойно, ну и плюс в тот момент в Израиле не особо нужны были творческие профессии. В основном требовались работники, связанные с военным делом либо с IT-технологиями. Мне показалось, что я там себя особо не реализую. Хотя я там успешно учился в школе для репатриантов, там созданы специальные классы, куда ты ходишь первые несколько месяцев, пока учишь язык. Иврит очень легкий, кстати. Я выучил за несколько месяцев на базовом уровне. Сейчас мы с сестрой иногда разговариваем на иврите по приколу. В общем, я понял, что российское музыкальное академическое образование ценится в мире, но в Израиле не до такой степени. Так что я первым через три года вернулся к папе в Москву, а через несколько месяцев — мама с сестрой.
«Никто не готовился к тому, что его может не стать»
— Но в Москве Владимир Шаинский недолго радовал нас своим присутствием. Ваши родители вскоре уехали в США.
— Папа поехал, потому что его пригласил известный продюсер поработать и поставить мюзикл. Этот продюсер был женат на русскоязычной женщине. Среди прочей музыки он включал детям советские песни, и уже сам в какой-то момент обратил внимание на эти красивые запоминающиеся мелодии. Он увидел, что большая часть этих песен авторства моего папы. Тогда ему захотелось с ним поработать. Он с нами связался, когда мы еще жили в Израиле. Так что мы впервые поехали вдвоем с папой в 2001 году на переговоры. Ну а спустя шесть лет родители поехали в США, чтобы поставить мюзикл на Бродвее. Я отказался ехать с ними, потому что к тому времени в Москве уже была налажена жизнь: учеба, друзья...
— И как там устроились родители?
— Стоимость аренды жилья была повыше, чем в России, конечно, но первое время им помогли не потеряться на новом месте. А вообще это все были мелочи, для папы главным была работа. Потому что для любого композитора почетно, когда мюзиклы с твоей музыкой выходят на Бродвее. Но потом у него начались проблемы со здоровьем, обнаружили онкологию, и после этого жизнь изменилась.
— Семья тогда обратилась к американским врачам?
— Нет, мы сначала приехали в Россию в Боткинскую больницу, где ему сказали, что осталось жить три месяца, не больше. Я как раз был с ним на приеме и не понял, зачем в лицо так говорить человеку. Все же болезни еще обостряются от нервов, а когда это еще сказал специалист, трудно выкинуть это из головы. Я тогда увидел непривычную для себя реакцию папы, который раньше никогда не унывал и не парился. В этом смысле с ним было классно жить, потому что я понимал, что любые проблемы решаются, и не было никогда каких-то переживаний. Папа вообще поначалу пытался шутить с этим врачом, а потом этот врач на полном серьезе, не обращая внимания на его шутки, вдруг ему сообщил ужасные вещи. И когда мы с папой ехали обратно, он всю дорогу молчал, хотя мы обычно с ним всегда разговаривали. Правда, когда мы приехали домой, появилось ощущение, что он вдруг все это забыл. Он снова стал собой, попросил маму пожарить картошки, у него это было любимое блюдо. А потом перестал об этом вспоминать.
— Ну вы же с семьей не перестали?
— Мы — нет, конечно. Мы не готовы были оставить все с учетом неутешительных прогнозов. Стали искать, что можно сделать, какие-то клиники, врачей, которые могут решить эти проблемы со здоровьем. У меня каким-то образом оказалось много знакомых в медицине. Сначала кто-то мне посоветовал экспериментальные клиники в Швейцарии, но когда мы к ним обратились, они нам отказали, когда узнали, сколько папе лет. Ну это и понятно: экспериментальным методикам нужна хорошая статистика. Ведь они не знали, что, несмотря на возраст, папа и плавает, и на турнике подтягивается. Однако по счастливой случайности рядом с местом, где родители снимали дом, оказалась клиника, которая специализируется на такого рода заболеваниях. Было решено проводить операцию и лечение там.
— Как прошла операция?
— Достаточно успешно. Хотя понятно, что такого рода хирургическое вмешательство было бы ощутимо в плане последствий и для молодого человека. А здесь возраст был не совсем юный. Папа достаточно долго отходил от операции, потом нужно было постоянно наблюдаться у врача, проходить курсы химиотерапии, сдавать анализы. Периодически были осложнения, особенно ближе к концу, приходилось уже вызывать «скорую помощь». Он тогда нестабильно себя чувствовал. Но ему было уже 90 лет. Дай бог каждому прожить столько. После операции ему удалось прожить еще 10 лет. И это не три месяца, которые дал ему российский врач. Кстати, после операции и восстановления папа все равно часто летал в Россию. Когда приезжал в США, уже через две недели говорил: «Света, давай брать билеты в Москву. У меня там дела». Понятно, что в России было веселее, его все время куда-то звали.
— То есть он неплохо восстановился?
— Да. После операции он вообще считал себя совершенно самостоятельным. Хотел пойти учиться на пилота, а ему было за 80. Ну а почему бы и нет? В Америке есть и такие пилоты, между прочим. Я сейчас рассказываю это и понимаю, что мне обидно и даже неудобно, что последние годы мы мало общались. Он жил в Америке, а я в Москве. Я ездил к нему раз в полгода, мы мало времени проводили вместе. Просто лететь далеко — на три дня не приедешь, поэтому слишком часто не наездишься. Я вот думаю, сколько всего еще можно было у него спросить, узнать, потому что меня часто спрашивают, например, об историях его песен, как они были созданы. Но я мало что об этом знаю, потому что когда я появился на свет, многие песни уже существовали. Да и не у каждой песни есть своя история. Некоторые вообще пишутся так: пришел поэт, принес листок с текстом, папа сел за рояль, посмотрел на текст, придумал музыку — и все. Конечно, мое упущение, что я не задавал ему таких вопросов. Сейчас я, конечно, немножко об этом жалею. Просто никто в нашей семье не готовился к тому, что его может не стать. Складывалось такое ощущение, что он будет всегда с нами.
«Когда пошла волна хейта, на нас вышла Алла Пугачева»
— Вячеслав, в интернет-пространстве можно найти немало информации о том, что сын вашего папы от предыдущего брака повел себя не очень красиво после того, как Владимира Шаинского не стало. Вы с ним, кстати, знакомы?
— Честно говоря, не хочется эту тему особо поднимать — дела давно минувших дней. Я в детстве его несколько раз видел, но особо не общался, так как у нас была разница в 16 лет. Да и он сам не очень-то желал видеться с папой и практически не делал этого. В детстве я думал, что это его мама не хотела, а потом, когда мы с ним пересеклись на панихиде отца, он мне сказал очень странную вещь, что это он сам не хотел, оказывается. Не знаю, по какой причине. Я был очень удивлен.
— Общаться не общался, но в дележке наследства поучаствовал...
— Ну, в общем, да.
— А памятник папе вы установили?
— На самом деле эту историю перекрутили и многое выдумали. Мы не устанавливали памятник сразу, потому что папа был захоронен зимой, а памятник нельзя ставить зимой из-за технических особенностей. Ну и плюс у нас были заботы по разделу имущества, мы вынуждены были заниматься этим. Когда в прессе появились статьи о том, что «родственники Шаинского уехали за границу и оставили его без памятника», хочется спросить: с чего вы это взяли? Я вообще в Москве нахожусь много лет. В конце концов памятник установили, но для этого пришлось походить на пару ток-шоу и выслушать, какие мы сволочи, а затем еще и получить хейт в соцсетях. Я еще тогда вел онлайн-уроки, учил людей писать электронную музыку. Помню, у меня идет онлайн-урок с большой группой людей, передо мной лежит телефон, и вдруг начинают просто сыпаться сообщения с хейтом. Оказалось, что в это время шло очередное «желтое» ток-шоу с моим участием. Просто мне сказали его редакторы: «Ну как это так — не будет ни одного члена семьи!» Я пошел туда. Но в итоге после выхода полилась такая волна негатива, когда достаточно взрослые люди женского пола не поленились найти меня в соцсетях и пожелать мне смерти!
— Дизайн памятника как обсуждали?
— Да, мы долго думали, как это может выглядеть. У меня изначально появилась идея, что это может быть связано с роялем как с неким символом. Плюс у нас был портрет, который выжгли дети по фото и подарили ему на гастролях. В общем, мы сделали символический памятник. В крышку интегрирована хрустальная нота, в которую попадает солнечный свет. Мне кажется, это очень хорошо с ним ассоциируется, потому что он был таким светлым, ярким человеком.
— А кто вам помог с установкой?
— Когда пошла вся эта волна хейта по поводу памятника, на нас вышла Алла Пугачева, которая сказала, что хочет оплатить памятник. Понятно, что мы бы сделали это в любом случае сами, но мы очень благодарны ей за такой жест. Папа был ее первым автором, с кем у нее появилась успешная песня. Это было в 1967 году, в передаче «Утренняя почта». Папа был начинающим композитором, она — начинающей певицей. Но они стали каждую неделю выигрывать в голосовании. Приходили письма, в которых просили ставить их песню. Композиция называлась «Как бы мне влюбиться». Мне, кстати, она очень нравится, я хочу ее осовременить и выпустить. Просто в песне немало советских словечек, которые современная молодежь не поймет. Ну а тема любви актуальна всегда.
— А вы до этого с Аллой Борисовной пересекались?
— Я знаю, что она бывала у нас дома в моем раннем детстве, позже я пересекался уже на концертах, где они с папой выступали. Но лично я ей не был представлен, хотя общался с ее директором. На данный момент времени я с ней до сих пор не знаком.
Кобзон приехал на панихиду прямо после лечения
— Вячеслав, расскажите, как поживают ваша мама и сестра в Америке?
— Сестра уехала туда в раннем возрасте, она адаптировалась легче, чем адаптировался бы я. В итоге она окончила известный Университет Беркли в Сан-Франциско по специальности искусствоведение. Сначала пошла работать по своему направлению, но оказалось, что это достаточно сложно. Поэтому она окончила интенсивные курсы по IT и стала работать в этом направлении, чему я был удивлен, потому что в детстве она не особо интересовалась компьютерами, в отличие от меня.
— Чем занимается ваша мама?
— Она следит за нашим домом, и это непросто.
— А у вас большой дом? Не такой, как в сериале «Санта-Барбара»?
— Мне бы очень хотелось, чтобы он был именно такой — особенно нравятся эти ворота, арки. Но, к сожалению, наш дом немножечко поменьше. (Смеется.) Вы бы видели, какие большие дома там бывают. Но маме на самом деле не нужен такой уж большой дом. Он вообще покупался четко под количество человек.
— Вы человек творческий, а ваша сестра обладает музыкальными способностями?
— Когда у нас был концерт в Кремле летом, там исполнялись песни папы, а сестра приехала в качестве зрителя. Но внезапно заболела артистка за два дня до этого, и сестра предложила спеть вместо нее. Мы поехали в студию, записали песню, и на следующий день она уже спела на сцене. Как говорится, с корабля на бал. Поет сестра очень хорошо. Жалеет, что бросила в свое время играть на пианино, поэтому недавно она купила инструмент и намерена и дальше заниматься.
— Не думали стать артистом?
— Были такие мысли, но сейчас каждый пока занимается своими делами. Основную массу времени у меня, например, отнимают организационные моменты. Фестиваль имени Владимира Шаинского был задуман еще в 2018 году, в этом мы его провели. Плюс у нас ежегодно проходят концерты, посвященные Дню защиты детей. Там звучат песни папы. Кроме того, я занимаюсь созданием электронной танцевальной музыки. Это тот жанр, который мне интересен, наши треки крутят по миру, и их играют известные мировые диджеи. Я как диджей тоже умею это делать, но не готов ездить выступать по ночам, потому что тогда непонятно, как делать другие дела? Поэтому я выступаю саунд-продюсером. Раньше я еще преподавал в школе диджея Грува. Выяснилось, что у меня есть некий талант к преподаванию, я даже занимался с сестрой. Хотя этот дар есть не у всех, как выясняется. Помню, как мы с папой садились, он говорил: «Я тебя поучу полифонии». И каждая наша попытка заканчивалась тем, что через 10 минут мы уже разговаривали на тему чего угодно, но не музыки.
— Вы общаетесь с большим количеством артистов, провели фестиваль Шаинского. С какими основными проблемами сталкиваетесь обычно при подготовке таких мероприятий?
— Самая основная проблема — это, наверное, звездная болезнь. Мне кажется, при желании можно оставаться нормальным человеком в шоу-бизнесе. Я, например, со всеми стараюсь общаться максимально интеллигентно и не допускать хамства. Но, к сожалению, многим это свойственно. Особенно молодым артистам. Я могу это понять: когда на тебя обрушивается слава в молодом возрасте, сложно удержать все эти эмоции. Но другим с ними общаться очень тяжело. В этом смысле мне очень импонируют артисты, которые смогли преодолеть этот момент и не подхватить звездную болезнь. Есть абсолютно адекватные певцы. Мой папа очень дружил с Иосифом Кобзоном, со Львом Лещенко. Я не почувствовал при общении с ними какое-то отношение свысока, хотя, казалось, они имеют на это право. Мы с папой, например, ездили в офис к Иосифу Кобзону и Льву Валериановичу. Лещенко помогал нам организовывать самый первый концерт памяти отца. До сих пор помню историю с Иосифом Давыдовичем, когда он появился на панихиде отца…
— Он же тогда уже болел!..
— Да, но все равно приехал. Когда отца не стало и уже была известна дата панихиды в Доме композиторов, я звонил на домашний телефон Кобзонам. Я разговаривал тогда с его сыном, который сказал, что Иосифа Давыдовича сейчас нет в Москве, потому что он на лечении за границей. Я расстроился, потому что они с папой дружили. Но что делать — такие обстоятельства. И вот началась панихида — и вдруг входит Кобзон. Оказалось, что он, вернувшись из клиники, прямо с самолета поехал к нам. Минут 20, если не больше, он говорил очень трогательную речь. Я даже не ожидал от него такого. Было видно, что ему тяжело стоять, что он после каких-то лечебных процедур, но собрал силы, чтобы приехать. Я тогда проникся к нему еще большим уважением.
Писал до последних дней
— Когда Владимира Шаинского не стало, вы были уже взрослым. Он как отец никогда не высказывал желания, что, возможно, хочет внуков?
— У нас с ним были скорее дружеские отношения, поэтому он такие вещи не озвучивал и не намекал на внуков. Да и вообще меня никогда ни к чему не принуждал.
— У вас уже есть любимая девушка. Жениться не собираетесь в этом году?
— Кто знает. Я человек спонтанный, некоторые решения принимаю буквально за день, и мне так даже больше нравится.
— А вы с ней вместе работаете?
— Да, мы работали вместе над организацией фестиваля. Она, несмотря на свой юный возраст, уже член Союза кинематографистов и успела проработать как продюсер и режиссер на телевидении. Она была с нами в нескольких регионах, будет ставить несколько номеров в рамках нашего нового концерта.
— То есть творческая натура?
— Да, творческие натуры всегда находят общий язык с себе подобными.
— Как сейчас вы сохраняете наследие вашего отца?
— Уже есть несколько мини-музеев, посвященных папе. Делал не я, но я передавал вещи папы в дар этим музеям. Дома также хранятся его вещи: концертные костюмы и т.п. Есть его красная бабочка, которую мне мама однажды дала на экзамен, и я получил «пятерку». С тех пор я решил, что она мне приносит удачу. И все детство на каждый концерт я надевал эту бабочку. Еще есть часы, перьевая ручка, которой он записывал ноты, ей действительно удобно писать. У меня сохранился его огромный письменный стол — производства одной из прибалтийских стран. Сейчас смотришь на современную мебель — вся портится. Смотришь на этот стол — ни одна ручка не отвалилась. Есть огромное количество наград. 1 сентября прошлого года открыли памятную табличку на доме на Курской, где мы проживали, по инициативе жителей дома. Надеюсь, табличка появится еще на одном доме на Сухаревской с круглой башней, где я родился и где прошло все мое детство. А еще у меня в планах провести юбилейный концерт, потому что в следующем году, страшно сказать, папе исполнилось бы 100 лет. Есть неизвестные песни папы, которые хотелось бы продемонстрировать широкой публике. Меня часто спрашивают: почему Шаинский перестал писать музыку? Ни один настоящий композитор не перестанет писать музыку, он писал ее до последних дней.
