История создания этого балета изобилует трагическими поворотами. Начнем с того, что, как в свое время и музыка «Лебединого озера» П.И.Чайковского, гениальная музыка этого балета Прокофьева тоже не была принята однозначно. «Не является тайной история первого прослушивания клавира «Ромео и Джульетты» в Бетховенском зале Большого театра. Зал буквально пустел от эпизода к эпизоду. Подавляющее большинство артистов балета отвергли эту музыку в 1936 году как не сценичную, не танцевальную, косноязычную, словом, немыслимую для театра», — вспоминал дирижер С.Самосуд.
«Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете» — этот шуточный перифраз Шекспира, придуманный одним из оркестрантов московского Большого театра в 1935 году, подхватила вся труппа. Потом «крылатую» фразу повторяли в театральных и околотеатральных кругах, повторила ее и первая исполнительница роли Джульетты Галина Уланова, причем прямо на банкете по случаю премьеры, на котором присутствовал и Прокофьев. После ее тоста раздался громкий, заразительный смех. Это засмеялся сам Прокофьев. Напряжение и неловкость ситуации улетучились.
Именно поэтому и мировая премьера балета с большими сокращениями и в одном акте (на музыку первой и второй оркестровых сюит) прошла отнюдь не в Советском Союзе… 30 декабря 1938 года она прошла в Национальном театре в Брно. Балетмейстером-постановщиком был Иво Ваня Псота, танцевавший в спектакле и партию Ромео. И это был не первый трагический поворот в судьбе спектакля.
Еще до войны, когда балет «Ромео и Джульетта» был впервые полностью поставлен в Кировском (ныне Мариинском) театре, на премьерных афишах 1940 года отсутствовало имя блестящего филолога-античника, переводчика и литературоведа Адриана Пиотровского, подавшего, по воспоминаниям Прокофьева, идею постановки этого спектакля и активно участвовавшего в создании либретто: в 1937-м он был арестован по обвинению в шпионаже и диверсии и расстрелян как «враг народа».
В Большой этот спектакль режиссера Радлова и хореографа Лавровского попал только после войны, он был перенесен со сцены Мариинского (тогда Кировского) в 1946 году. Причем перенос этот тоже сопровождался трагическими обстоятельствами: в то время как публика вызывала на сцену Большого создателей спектакля, один из них — режиссер Сергей Радлов, обвиненный в измене родине, — был узником сталинского лагеря под Рыбинском. Находившийся во время войны в эвакуации в Пятигорске в результате отступления советских войск театр, который Радлов возглавлял, оказался в зоне оккупации, был переправлен немцами сначала в Запорожье, а потом в Берлин. Освобожденные союзническими войсками сам режиссер и его жена поэтесса Анна Радлова после войны оказались в Париже, но, поддавшись на уговоры эмиссаров Сталина, вернулись в СССР для продолжения работы. Вместо репортеров и вспышек фотоаппаратов у трапа самолета их ожидал «воронок» и приговор: 10 лет лагерей.
Несколько иным был и первоначальный сценарий этого балета. Его создатели (Прокофьев, Радлов и Пиотровский) планировали закончить балет «благополучно», оставив главных героев в живых: «в последнем акте Ромео приходил на минуту раньше, заставал Джульетту живою, и все кончалось хорошо. Причины, толкнувшие нас на это варварство, были чисто хореографические: живые люди могут танцевать, умирающие не станцуют лежа», — писал об истории создания балета сам композитор. Однако такое прочтение шекспировской пьесы вызвало критику. Привлеченный позже к созданию спектакля Леонид Лавровский (первоначально должен был ставить хореограф Ростислав Захаров) инициировал написание новой редакции либретто и добился согласия композитора на ряд переделок и включение дополнительных номеров в партитуру. Традиционным стало и решение финала.
Готовясь к постановке, Леонид Лавровский изучал произведения мастеров раннего итальянского Возрождения в Эрмитаже. Он нашел материал по танцам эпохи, так, например, родился знаменитый «Танец с подушками».
В рамках драмбалета (а спектакль Лавровского—Радлова один из наиболее ярких представителей этого жанра), создатели спектакля стремились уйти от условностей балетного жанра, на основе системы Станиславского они экспериментально соединяли законы балета и драматического театра. Подробно артистам объяснялся смысл каждого образа, сцены, жеста. Особенно важные эпизоды в балете подавались как в кино, крупным планом. Радлов создал крепкую драматургическую основу балета, где выразительным средством стала пантомима - хореография имела подчиненное значение.
Крепкая драматургическая основа спектакля, его гениальные режиссерские решения настолько поразили западных хореографов во время гастролей Большого в Лондоне, что менее масштабные по отношению к первоисточнику, но более насыщенные хореографией копии советского спектакля появляются на многих европейских сценах - «Ромео и Джульетты» у Джона Крэнко (Штутгарт, 1962), Кеннета Макмиллана (Лондон, 1965) и у других западных хореографов.
Успеху спектакля способствовали декорации Петра Вильямса - настолько грандиозной в нем выглядела балетная картина раннеренессансной Италии. Весьма впечатляют современного зрителя и декорации Вильямса, и почти все 650 костюмов, созданных по его эскизам к нынешней премьере.
Проблема нового возобновления, последовавшего почти 30 лет спустя после предыдущего (последний раз спектакль Лавровского—Радлова возобновляли в декабре 1995 года), заключается в отсутствии у современных артистов балета, как, впрочем, и у тех, кто танцевал этот спектакль в 1995-м, соответствующей драматической выразительности. И даже не в танцах, а в актерской игре и деталях мизансцен, малознакомых современному поколению танцовщиков. К тому же существует прекрасно отснятая еще за два года до гастролей в Лондоне киноверсия спектакля, главные роли в которой исполнили Галина Уланова, Алексей Ермолаев, Юрий Жданов, Сергей Корень. А значит, всегда можно сравнить… И это сравнение будет далеко не в пользу современных артистов.
Понятно, что гениальную игру Галины Улановой, которая, воплощая на сцене образ 14-летней Джульетты в 46 лет, покорила скептически настроенных балетоманов Лондона, или Алексея Ермолаева в партии Тибальда переиграть невозможно - такие артисты рождаются раз в столетие. Однако по сравнению с артистами 40-х годов прошлого века невыразительными кажутся все нынешние кормилицы, синьоры и леди Капулетти, трубадуры, шуты, пажи и другие многочисленные персонажи спектакля, при этом намного превосходя (и это важно подчеркнуть) своих предшественников в танцевальной технике. Но в том-то и проблема, что драмбалет требует не технической виртуозности, а актерской игры.
Но не все так безнадежно в новой версии «Ромео и Джульетты», бережно восстановленной на сцене Большого Михаилом Лавровским и одним из прекрасных интерпретаторов партии Ромео в спектакле своего отца. Некоторые артисты нынешнего поколения, как это ни парадоксально, даже превосходят предшествующие образцы. Так, совершенно гениален (не побоюсь этого слова) был в своей игре и пластической выразительности в первом составе Меркуцио Вячеслава Лопатина, да и 20-летний Даниил Потапцев самой своею юностью (возраст Ромео у классика прямо не указан, но ему, по мнению исследователей, может быть от 16 до 20) вносил жизнь в спектакль в образе Ромео, выгодно отличаясь от великовозрастных «дядек» довоенного поколения. Постановщик Михаил Лавровский, как некогда и Франко Дзеффирелли для своего фильма, для первого состава выбрал артистов, насколько это возможно, приближающихся к возрасту шекспировских героев. И дуэт 24-летней Елизаветы Кокоревой и 20-летнего Даниила Потапцева был чувственен и пылок в «сцене в спальне» и трагически наполнен в предсмертной «сцене в склепе». Хотя танец и актерская игра вышедшей в другом составе Джульетты Элеоноры Севенард мне понравилась гораздо больше. Очень органичен в драматической игре и весьма идущем ему белокуром парике был и 19-летний Парис Макара Михалкина. Странно, что образ Тибальда у такого опытного и прекрасного артиста, как Михаил Лобухин, вышел карикатурным. Образ Никиты Капустина в трактовке партии Тибальда был явно предпочтительнее.
