Вообще, это всегда засада — делать спектакль к юбилею. Во-первых, как? Случай (а всё, что перевалило за 100 — более чем серьезно) требует особого подхода: тут и история, и архивы, и имена, и величие, и горькие страницы, о которых лучше не вспоминать. А во-вторых, как ни сделай, все будут недовольны: одним статус с пафосом подавай, другим чего-нибудь посовременнее и без нафталина. В день своего 125-летия Художественный пошел своим путем, лишний раз подчеркнув основную черту российского менталитета — мы при любой формации не как все. И как все никогда не будем! Что, по мне, только хорошо, особенно с учетом современных реалий и тенденций. Вопрос только один — каков результат?
В МХТ на премьерно-юбилейном спектакле первым делом мы видим, как со сцены на публику смотрит… мхатовский зал. Только пустой, а так один в один — партер, амфитеатр, балкон, даже приставные стулья там в проходе для своих (великолепное решение художника Николая Симонова). То, что я поначалу приняла за высококачественную фотопечать, на деле оказалось видеопроекцией с коррекцией по цвету, и в театральной партитуре Ивана Виноградова зал смотрится объемно и дышит как живой в ожидании зрителя. К видеорядам художник еще добавил парочку рядов натуральных мхатовский кресел под дуб, которые нахально вписались не только в видеодекорацию, но и в название спектакля — вот же он 9-й ряд с местами №10 и 11. На них, между ними и неподалеку и разворачивается многослойная, но не бесспорная история.
Структура пьесы составлена по принципу мозаики, все фрагменты которой в результате должны сложиться так, чтобы поразить новым прочтением истории и через современность сделать легенду МХТ живой и интересной. Задача не из простых, со множеством известных и неизвестных, которых в спектакле именно что множество, а не главные. Здесь три пары влюбленных, через судьбу которых прошел Художественный театр, но не как воспитатель вкуса (что было бы ожидаемо), а прежде всего как свидетель их жизни и любви. Первыми на 10-е и 11-е места присядет пожилая пара — Наталья Тенякова и Станислав Любшин. Она как будто немного сердита, зато он, несмотря на годы, сохранил дух свободы — он в ироничной интонации. Пожилую пару поочередно сменяют две другие — помоложе и совсем юные. Барышни будут в легких белых платьицах, какие в Москве носили до и после войны. Немного объяснений, нежности и скромной хореографии.
Параллельно с частной разворачивается закулисная жизнь МХТ: вроде как репетируют «Три сестры», натурально истерит режиссер (Игорь Хрипунов), которого уравновешивает голос простого театрального народа — монтировщика Володи (Константин Хабенский). А окончательно приводит в чувство почему-то выходец из мигрантской среды — доставщик шаурмы (Армэн Арушанян). Здесь же трепетной ремаркой то и дело пробегает артистка, от которой как от назойливой мухи отмахивается режиссер — а ей Ольгу в «Сестрах» играть. Хорошо, что возрастная актриса, которую «теперь не зовут» (Евгения Добровольская), показывает молоденькой, как подавать монолог.
Два занавеса, исторический и рабочий, ходят от кулисы к кулисе, кадрируя эпизоды закулисья и фокусируя внимание зрителей на персонажах, в них участвующих — двух билетершах, чьи монологи затянуты, в первом акте хоронят кошечку, а во втором оценивают спектакль, который, как итог закулисных страстей, зрителям не покажут. И, конечно, время от времени, как фантомы из прошлого, меж рядами являются исторические лица — Станиславский (Павел Чинарев), Немирович-Данченко (Михаил Пореченков), Мария Кнебель (Светлана Колпакова), внешне не схожие со своими прототипами. А также кассирша, приобретатель билета и герои чеховского рассказа в исполнении Игоря Золотовицкого, Евгении Добровольской и еще нескольких молодых актеров, весьма симпатичных, но на сайте упомянутых вместе со всеми, как в братской могиле, то есть без своих персонажей. И тут МХТ зачем-то поддерживает скверную моду на новый тип программок, без уважения относящихся и к актерам, и к зрителям. Но это к слову.
Чем дальше разворачивалось мозаичное театральное действо, тем очевиднее становилась идея и сверхзадача спектакля. Последнюю буквально ищут Станиславский с ученицей Кнебель, сначала под столом, что больше некрасиво, чем смешно, а затем в бушующем море, что дивно. Статная актриса в белом по заданию автора знаменитой Системы на скорости забавно изображает птичку, мышку, суслика, чтобы превратиться в орла, а потом, позабыв о нем, отправиться на лодке в опасное путешествие. И вот это отчаянное и рискованное путешествие по волнам нового искусства со Станиславским обрушится на зал эффектной видеобурей. На сцене яркая, устрашающая метафора процесса поиска сверхзадачи завершится штилем и счастливым исходом для обоих — «Вот она!»
Следует признать, что сверхзадачу нашли и постановщики — жизнь человека, которую честно должен показывать театр, если он — кафедра, с которой говорится, а не кричится, как на митинге, правда. Правда не о власти и уж тем более не амбициях художников с их комплексами и конъюнктурными устремлениями, а просто о жизни просто человека, которой сегодня, как никогда, грош цена. И с этой точки зрения «9 ряд, 10, 11 место» можно считать удачей. В финале, когда возле мест 10 и 11 стоит, прижавшись друг к другу, пара старых людей, чьи плечи вздрагивают от тихих рыданий («пропала жизнь», как у Чехова) и чье время истекает, а жизнь вместе не случилась, то сердце разрывается. Эмоции добавляет музыка (Кирилл Трушкин), которая точно по капле истекает весь спектакль, во многом задавая ритм происходящему.
Вот только в этой юбилейной сценической истории меня смутили две фигуры, без которых ничего бы не было — Станиславского и Немировича-Данченко. Если ты не погружен в историю отечественного театра и деяния отцов-основателей, чьи имена для одних просто как надежный российский бренд, а для других — пустой звук, то, глядя на их мхатовское воплощение, трудно поверить, что именно они смогли построить театр, театральное дело и разработать Систему, по которой до сих сверяет свои «часы» мировой театр. «Не верю!» — воскликнул бы Константин Сергеевич, глядя на себя, валяющегося под столом, такого забавного старого шалуна. А не того, кто когда-то ради театра оставил фамильный бизнес, кто плакал, закрывшись в гримерке, потому что актеры смеялись над его Системой и не хотели по ней работать. Плакал! Нет, не уйти нам от нашей родимой ментальности — мы или памятники пафосные ставим, или сбрасываем их с постамента, даже из самых добрых и прогрессивных намерений.
