К хорошему люди привыкают быстро. Через год-два никто и не вспомнит, что «Дом-комод» Чехова, где он несколько лет успевал принимать пациентов и в паузах между врачебной практикой создавать бессмертную классику, когда-то разрушался на глазах прохожих. Но обновление снаружи и внутри — это не главное, за деньги любую заброшку можно отстроить и наполнить жизнью. Гораздо более важным мне показалось двукратное увеличение числа выставленных в музее экспонатов. То есть чеховские артефакты не просто вынесли из здания, а после восстановительных работ разместили на витринах, подсвеченных софитами. За счет более продуманной «архитектуры» выставочного пространства его удалось сделать более просторным. Теперь двухэтажный Дом-музей напоминает сумочку Гермионы Грейнджер — он стал почти необъятным. И поэтому стоит совершить методичную и дотошную прогулку от этажа к этажу, от комнаты к комнате.
На входе посетителей ждут «вмурованные в стекло» пьесы Антона Павловича: «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад» и «Иванов». Стереоскопические иллюстрации являются одновременно метафорой художественного мира и пространства театра. Они на мгновение позволяют занять позицию читателя, пробегающего глазами по строчкам книги, и зрителя в зрительном зале. Сверху над стеклянными картинками-блоками располагаются афиши отечественных и зарубежных театров, где ставили произведения Чехова. (Афиши на иврите и китайском языке особенно умилили.)
Примечательно, что залы упорядочены не только по темам, но и по персоналиям. Здесь представлены «Чеховская Москва» и периоды творчества Сахалин—Ялта—Мелихово, а здесь – гостиная, комнаты Марии Павловны Чеховой, сестры писателя, его младшего брата Михаила Павловича, и личные спальня и кабинет литератора, и все это с антикварной мебелью, посудой, вазами, лампами и настоящим чеховским пианино.
Музей всегда в той или иной степени подглядывание в замочную скважину за жизнью людей прошлого, но в случае с Дом-музеем Чехова это не вторжение в личное пространство, а приобщение. Ассоциация с дверным глазком возникла в помещении, где поставили аппарат, проецирующий на стену фотографии старой, навсегда исчезнувшей Москвы.
Кстати, фотоматериалами чеховский филиал Гослитмузея особенно богат, в том числе семейными, но не только ими. В экспозиции можно увидеть «Аттестат зрелости» Антона Чехова имперского образца и много личных вещей: бумажник, дорожный футляр для мелких предметов, врачебные флакончики и приборы.
А также рукописи рассказа «Невеста», заглавную страницу рукописи «Вишневого сада», отдельные страницы и перо, которым они были написаны, фасадную табличку 1900-х годов (видимо, не с этого дома, так как по этому адресу Чехов жил полутора десятками лет ранее), театральные программки-афишки, обложки журналов с первыми публикациями и прижизненные издания книг.
Всего не опишешь и не покажешь в кадрах фоторепортажа. Это и не нужно — потому что ходить в музеи нужно непосредственно, а не верить пересказу, иначе получится как в анекдоте: «Я Паваротти не люблю, мне сосед напел, это совершенно невыносимо». Мне возразят, что любить историю литературы можно и удаленно. Но хлопоты экскурсоводов: «Ах, мы только открылись, еще даже многое не готово», «А вы были в этой комнате? Я вас проведу», «На этой стене картина Левитана. И вот там — это тоже все Левитан!» — ни с чем не сравнятся.
