– В 1910-х годах наблюдался упадок скульптуры – вещи делались все больше эклектичные, вялые, было много повторов, а после революции случился невероятный взлет. Конечно, политическая обстановка сыграла свою роль, но дело далеко не только в этом. В тот момент, когда сметалось все старое, архаика вдруг выходит на первый план, переосмысляется и подается с новым взглядом, – говорит «МК» куратор выставки Алла Есипович-Рогинская.
Революция в искусстве совпала с переворотом политическим. С этого момента скульптура обретает новые формы, часто угловатые, жесткие, порой, примитивные, но всегда с высоким эмоциональным зарядом. На Западе в это время происходят похожие арт-процессы, но у нас они творятся в своем историческом контексте, когда на обломках старого мира строится новый. При этом авторы ищут вдохновение в глубоком прошлом, некоторые из представленных на выставке работы ассоциируются со скульптурами шумеров или древними африканскими идолами. Пожалуй, никогда прежде было шанса увидеть вместе так много малоизвестных работ авторов, имена некоторых из которых были вычеркнуты. Для наглядности рассмотрим повнимательней несколько редких экспонатов – из разных десятилетий.
1918-й: Радищев из пролома в Зимнем
Встречает публику бюст Александра Радищева из гипса работы Леонида Шервуда (1871–1954) – чудом уцелевшая скульптура (из фондов Музея архитектуры им. Щусева) – один из первых монументов, воздвигнутых советской властью и ставший свое рода манифестом.
12 апреля 1918-го Ленин подписал декрет Совнаркома «О памятниках республики», согласно которому нужно было срочно снять «памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг», а еще «мобилизовать художественные силы» на создание памятников, «долженствующих ознаменовать великие дни Российской социалистической революции». Среди утвержденных революцией деятелей прошлого оказался и автор «Путешествия из Петербурга в Москву» Александр Радищев. 22 сентября 1918 года в Петрограде был торжественно открыт его памятник — первая «ласточка» ленинского плана монументальной пропаганды. Вылепил бюст сын автора проекта здания московского Исторического музея, скульптор Леонид Шервуд, служивший в то время реставратором в Эрмитаже. Скульптуру установили в проломе ограды Зимнего дворца – со стороны набережной, так чтобы «гордый бюст Радищев озирал Неву», как писала «Петроградская правда». Жест был символическим – скульптуру установили на обломках царской власти: во время революционных событий часть каменной ограды Зимнего дворца была разрушена, груды камней с дворцовой решёткой валялась у набережной. Фон почти пушкинский: «И на обломках самовластья / Напишут наши имена!». Зимний тогда предполагали превратить в Дом пионеров, но позже, в октябре 1919-го, Петроградский совет не решил увековечить историю революции в главном «жилище тиранов» (в январе 1920 года в залах Зимнего дворца открылся Музей революции). Впрочем, век первого памятника, уставленного новой властью и озаривший новую эпоху, оказался недолгим. Спустя два года был разбит. Волею судеб потом он оказался в Музее имени Щусева, где его удалось восстановить.
Бюст, пусть и рожденный на волне пропаганды, поражает своей экспрессией. Радищев смотрит на зрителя полубезумным взглядом, а его дворянское одеяние кажется подвижной массой. Он живой, беспокойный, искренний…
1920-е: Забытый мученик из «Рычи, Китай!»
Настоящим открытием стала скульптура, которая принимала участие в спектакле «Рычи, Китай!». Она показывается впервые. Пьеса поэта-футуриста Сергея Третьякова в постановке Всеволода Мейерхольда в начале 20-х годов объехала полмира (побывала не только на сценах Европы, ее играли в США, Аргентине, Австралии). Она имела противоречивый, но оглушительный успех. В ней удалось облечь идеологический пафос своего времени в высоко художественную авангардную форму, которая впервые показала современные для того времени реалии Китая. Сергей Третьяков знал, о чем писал, – он два года преподавал русскую литературу в Пекинском университете (1924-25 гг.) и погрузился в местную культуру и жизнь с головой. Мейерхольд воплотил пьесу масштабно и натурально: настоящие китайцы ворочали по сцене 100 тюков с чаем, на сцене был построен водный канал, по которому плавали лодки, в зал выезжал грузовик и пули летали над головами зрителей...
Представленная скульптура изображает одного из героев – продавца вееров, которого играл казахский актер Владимир Маслацов. В нем нет и капли декоративной «китайщины», как и во всей постановке. Перед нами обнаженный, истерзанный, вопящий мученик, вырывающегося из камня, сложенного из условных вееров. Он рвется на свободу, но руки намертво застряли в глыбе. Автор работы – немецкий скульптор Хайнц Тихауэр, соучредитель Ассоциации художников-революционеров Германии (ASSO). О нем почти ничего не известно. Тихауэр бывал в СССР наездами с 1920-х, в 1933-м обосновался в советской России. В 1939-м году был расстрелян, и, похоже, вся память о нем тогда была намерена стерта. Тогда же был арестован Всеволод Мейерхольд, спустя год его тоже расстреляли. Двумя годами ранее та же участь постигла Сергея Третьякова. «Мой учитель Третьяков, огромный, приветливый, расстрелян по приговору суда народа. Как шпион. Его имя проклято. Его книги уничтожены. Разговоры о нем считаются подозрительными. Их обрывают. А что, если он невиновен?», – писал Бертольд Брехт. Видимо, то же случилось с Тихауэром. Судя по всему, скульптура, сохранившая в фондах РОСИЗО, – единственная из уцелевших.
Нам удалось отыскать в сетевых просторах лишь одну другую работу автора – маленькую скульптуру из бронзы, которая несколько лет назад она продавалась на польском аукцион. Суровый шагающий мужчина, спрятавший руки в карманах брюк, вызывает ассоциации с «Человеком шагающим» Джакометти, который, по словам Жан-Поля Сартра, находится «на полпути между ничто и бытием». Созданный Тихауэрем образ для спектакля Мейерхолда – не менее перепутный. Отражает свое время, последовавшее за периодом искреннего подъема…
1930-е: лев на обочине системы
Каменный «Лев шагающий» (1933) Дмитрия Цапкина вызывает не менее острые переживания. Могущий зверь с огромными лапами и замутненным грозным взглядом напоминает шумерские, античные или древнеегипетские скульптуры. В нем есть имперская мощь и ревущая безысходность. Такой должен бы охранять гробницу фараона.
Судьба автора скульптуры Дмитрия Цаплина (1890–1967) трагична и абсурдна. Мастер, искренне веривший в Ленина и революцию, был всем обязан системе, но оказался ей не нужен. Самоучка из семьи крестьянина Саратовской губернии свои первые небольшие работы он сделал солдатом в окопах Первой мировой. В 1925 году переехал в Москву, где участвовал в нескольких групповых выставках и провел две персональные. На одной из них побывал нарком просвещения Анатолий Луначарский — и отправил скульптора-самородка за границу для продолжения образования. Цаплин жил в Париже, общался с Пабло Пикассо, Осипом Цадкиным, Федором Шаляпиным (даже сделал его бюст). Женился там – на журналистке, переводчице, а впоследствии певице Татьяне Лещенко, у них родилась дочь. Потом жил в Испании и на Мальорке, выставлялся в Лондоне, Мадриде и Париже, снискал славу и восторженные отзывы. Продавал свои работы редко – берег для страны Советов. Вернулся с семьей в 1930-х, с богатым багажом скульптур и надежд, которые скоро разбились о систему.
Цаплина обвинили в формализме, заказов не давали, выставок не было. Но он нашел себя в анималистике. С пропагандистской машиной почти не соприкасался. В 1947-м жену репрессировали, самого Цапкина не тронули. И все же получил квартиру на Тверской и мастерскую на задворках ГУМа, где бывали Владимир Татлин, Александр Тышлер, Роберт Фальк, а также чиновники, представители богемы, молодые литераторы и художники. Его искусство ценилось кулуарно, он повлиял на многих авторов, но публично – нет. В результате большая часть наследия утрачена. В основном Цапкин делал скульптуры из дерева, иногда из стекла (не сохранились), редко – из камня. Этот «Лев шагающий» – как раз из редких, сохранившихся в стремительном потоке переменчивой истории...
