1.
Соблазнительная идея — провести ночь в доме, где до 20 лет жил Евгений Вахтангов, выглядела авантюрой, но не лишенной интриги. А что? Никого не стесню — двухэтажное здание из красного кирпича еще не обжито. Да и бояться нечего — город вполне безопасен для приезжих, и пост охраны на первом этаже бдит. Ну а со спальным местом вопрос решился естественным путем — директор Вахтанговского Кирилл Крок дал мне на выбор один из шести номеров, планом реконструкции предусмотренных для столичных артистов, когда те будут приезжать сюда работать. Каждый из номеров оформлен в своем стиле.
К тому же ночное пребывание обещало массу преимуществ: днем здесь толкутся разные начальники, реставраторы, инженеры, наладчики, коммунальщики — толком ничего не увидишь. То ли дело ночью, когда никто не мешает заглянуть во все щели. И к тому же ночь в помощь воображению — обычные вещи раскрасит, фантазию возбудит. А вдруг дух самого Вахтангова прилетит на крыльях ночи? Я уверена, что в театре его имени на Арбате Евгений Багратионович после полуночи непременно проходит по фойе. Не касаясь зеркального паркета. Кстати, всегда удивлялась — как при такой массовой проходимости (по тысяче зрителей за вечер) паркет не зашаркали? И как сохраняют его блеск? Короче, в путь, «За мной, читатель!» — как запросто писал Михаил Булгаков.
2.
Начинаю с первого этажа, где концертный зал с небольшим фойе перед ним. Здесь уже стоит старый рояль — видавший виды антиквариат, тут же новые гримировальные столики, укутанные в пупырчатый целлофан, — их сгрузили накануне, а утром на моих глазах унесут в закулисную зону. В концертном зале таинственная атмосфера — это из-за цвета стен: темно-зеленый с плавным переходом в чернильный, местами падающий в черноту. Но если присмотреться, сквозь цвет проступают очертания театрального занавеса с тяжелыми заломами, абрис колонн и скульптур. Как объяснял мне накануне Кирилл Крок, это — печать по ткани, поэтому стены так приятны на ощупь.
Главный в Вахтанговском по звуку Руслан Кнушевицкий еще днем, как только мы прилетели, занялся монтажом оборудования в зале, а потом еще машину из Москвы принимал с уймой всяческих приборов на кругленькую сумму — 10 миллионов рублей. Что говорит только и о серьезности намерений театра, и о творческих амбициях этого небольшого, зрителей на 70–80, зала, кстати, в точности повторяющего Арт-кафе театра в Москве. Уже есть эстрадка, и тоже в целлофане (чтобы не затоптали), с двумя выходами из закулисной части. Там полностью готовы две гримерки.
Интересное дело, — думаю я, в не суетном одиночестве обследуя дом, — ведь, по сути, у него начинается третья жизнь. В первой, назовем ее буржуазной, здесь жила семья богатого табачного фабриканта Баграта Вахтангова, и на первом этаже располагалась его табачная лавка. Но как в ней, да и во всем доме, всё было устроено, теперь не знает никто — ни архивов, ни документов, ни маломальского плана не сохранилось ни во Владикавказе, ни тем более в Москве, где с 1903 года проживал Женя Вахтангов, без особого сожаления расставшийся с родным городом. А в Первопрестольной — с естественным и юридическим факультетами Московского университета. Для чего? Очевидно, для чего и был рожден.
«…Если я оставил всё, что могло бы составить мое земное благополучие; если я ушел из семьи; если я ушел из университета, когда оставался только один экзамен, чтобы его окончить; если я решился почти на полуголодное существование (так, как было в начале года), то, значит, в душе моей есть наличность святого отношения к тому, ради чего я всё это сделал», — писал он своему учителю Леопольду Сулержицкому, Сулеру, как называли его все в Первой студии МХТ.
Ну, честное слово, ну какой он юрист, этот большеглазый юноша с романтической внешностью? Еще в гимназии, в младших классах, Женя легко мог изобразить любого учителя, и товарищи падали со смеху, глядя на его пародии. Здесь, в драмкружке, Женя сыграл свои первые роли (особенно ему удавались характерные, женские), начал ставить спектакли. В конце XIX века Российская империя серьезно заболевала театром (не меньше, а может, и больше, чем революцией), театральная бацилла как будто передавалась по воздуху.
3.
По лестнице с гладкими балясинами поднимаюсь на второй этаж. Лестница выкрашена в оливковый цвет, так же как и все коридоры со служебными помещениями на двух этажах. Но пять комнат, переходящие одна в другую и образующие анфиладу вдоль фасада с окнами на обмелевший Терек, принципиально решены в разных цветах. Крайнюю, что от лестницы сразу налево, небольшую, отвели хозяйскому сыну — Жене, который с отцом был не в ладах — театр всему виной. Комната метров 18, терракотовые стены, а рамы на трех окнах опять же оливковые. Ждет мебель, разумеется, того времени: часть нашли у антикваров в Москве, там же ее подреставрировали, и она уже на пути из столицы во Владикавказ. А часть… О, какую историю я узнаю на следующий день! Но об этом позже.
Вот я думаю: если бы снимали сериал про Вахтангова (а чем он хуже Раневской или Шаляпина?), то в него следовало бы включить эпизод, как Вахтангов по настоянию отца сначала отправился в Ригу поступать в университет, чтобы потом вернуться на фабрику продолжать семейный бизнес. Не тут-то было — в Риге экзамены наследник провалил, зато успел выступить в местной любительской труппе. «Вкусные» эпизоды получились: Женя на рижской сцене (у него яркая выразительная внешность), потом он переезжает в Москву и позже там обвенчается, не получив благословения отца.
С ним путешествует картонная папочка с тесемками, а в ней — рукописные программки его ученических постановок, пригласительные билеты на спектакли, нарисованные его же рукой, записки на клочках бумаги. Эта папочка будет с ним всегда — и в Риге, и недолго в университете, и когда он поступит в знаменитую школу Адашева, а оттуда его Станиславский пригласит актером в свою Первую студию. И когда он, молодой артист и режиссер, от Немировича-Данченко получит разрешение на организацию своей студии при МХТ — Третьей, и в конце жизни, когда с женой и маленьким сыном переедет в свою квартиру в Денежном переулке.
«Эту папочку, — рассказывал местным чиновникам на совещании в республиканском правительстве Кирилл Крок, — в свое время в театр передала вдова Евгения Багратионовича Надежда Михайловна, и теперь она хранится в нашем музее». Со своей неуемной энергией и бульдозерным упорством Крок непременно должен оказаться в будущем сериале не просто как 13-й директор театра, основанного Вахтанговым, как менеджер высокого класса, но и как человек, без которого родовой дом Вахтангова во Владикавказе никогда бы (!!!) не возродили. И не смотрел бы Евгений Багратионович сейчас на меня с афиши, на которой написано «Вахтангов. Путь домой».
4.
Вызвать бы его дух, как в спиритическом сеансе — в начале прошлого века они были весьма популярны. Люди усаживались вокруг стола и со страхом и гибельным восторгом в глазах ждали сигнала от медиума. Жаль, что такого стола пока здесь нет — только пара небольших в соседней комнате, которую называют в честь первой Турандот, то есть Цецилии Львовны Мансуровой, с 1922 года игравшей китайскую принцессу в последнем шедевре Вахтангова. Детей у нее с мужем, бывшим графом Шереметевым, не было, а вот родственники в прошлом году передали в театр гостиную из ее московской квартиры.
Мансуровская и следующая за ней комната без названия цвета лимона, скрещенного с оливкой, а вот дальше — самая большая, гостиная — в темно-синих тонах. Очевидно, здесь за большим обеденным столом (его пока нет) собиралась вся семья. Но не радостно было здесь: отец, придя с фабрики, мрачно молчал, поэтому уже женатый Евгений старался редко наведываться во Владикавказ. Может, от личной драмы радость и праздник стали фундаментом его театра?
Половина второго ночи. Впервые жалею, что я не медиум и не могу вызвать дух Евгения Багратионовича, даже если он где-то тут притаился и своим понизительным взглядом смотрит на меня, посмеиваясь. Вот о чем бы я спросила его? Да о простом, земном и сложно-возвышенном. Мол, почему вы, Мастер, при таких внешних данных не играли героев-любовников. А он мне: «Играл один раз, в Риге. Да ужасно. Сам себе потом написал: «Советую вам, Евгений Багратионович, ролей любовников не играть». Я: «А в карты любили играть?» Он: «Весьма. Денег не хватало. Работал много».
А теперь посложнее вопрос задам: «Что есть талант? Какой его главный признак?» — «Заразительность — главный признак таланта». Ну и совсем сложное, про больное: «Вы же войну пережили — Первую мировую. Как люди искусства могут влиять на ход событий?» Ответ его обескуражит меня, как обескуражил он его учеников, собиравших вещи для фронта, рвавшихся помогать раненым в госпиталях. «Всякая деятельность, направленная к смягчению ужасов войны, поддерживает и затягивает эту войну. Мы же должны нашу работу противопоставить войне. Мы должны учиться нашим искусством возбуждать такие мысли и чувства, которые когда-нибудь восторжествуют в людях и сделают войну невозможной». Да, так ответить мог тот, кто не боится обвинений в антипатриотизме. Напоследок хочу спросить — что есть истина и ложь в театральной игре? И почему люди театра часто лукавят, почему вчера и сегодня их эгоизм так необъятен, закрывает правду жизни? Ничего не ответил Вахтангов. Легкий шорох, как ветерок (это при закрытых-то окнах), пронесся в сторону роскошной летней веранды с большими окнами в рамах оливкового цвета. Что это было? Сила самовнушения, концентрация энергии или это у меня от переизбытка информации? Уф…
5.
Хожу по дому и не верю в реальность происходящего. На этом самом месте еще два с лишним года назад был нелепый «курятник» на 13 семей с удобствами во дворе. А после расселения его обитателей — кучи строительного мусора, металлические леса, провода, техника, бесконечные субподрядчики, рабочие и гарантированная судьба долгостроя. Но, видимо, Вахтангов помогал наследникам созданного им 100 лет назад театрального дела, и дом-красавец в 700 кв. м встал — чистенький, вылизанный, с запахом свежей краски и подсветкой в ночное время. И теперь в статусе филиала Вахтанговского театра во Владикавказе.
Второй, противоестественной жизнью дом зажил после революции, когда у богатых все отняли и между бедными поделили. Тогда Евгений Вахтангов, уже признанный всеми авторитет в Москве, вывез из Владикавказа голодавших мать и бывшего фабриканта, иначе неизвестно, что бы с ними стало. Их родовое гнездо порезали на 13 тесных комнатушек и заселили туда разный люд. Кое-кому из них от прежних хозяев даже мебель досталась. А вот с ней произошла чудесная история, которую я узнала от Екатерины Маслиховой, она здесь зам. директора филиала Вахтанговского.
— Месяца два назад в дом зашел человек, разговорился с нашим охранником Артуром, — рассказала мне в первый день нашего приезда Екатерина. — Расспрашивал про мебель, а потом вдруг сказал: «Мне кажется, у меня есть похожий комплект мебели». И я поехала к нему домой.
Заурбек Балаев (так звали этого человека) оказался художником, коллекционером, в доме у него Катя обнаружила две кровати, большой комод, платяной шкаф, тумбочку с мраморной столешницей. Шкаф был в приличном состоянии: в сохранности и зеркало, и вешалки для одежды, а вот кровати требовали реставрации. Видно было, что мебель перекрашивалась много раз, имела сколы. Я тут же позвонила Заурбеку и услышала: «Я почти уверен, что мебель из этого дома».
— Как она к вам попала и почему вы думаете, что мебель принадлежала именно Вахтанговым?
— Прадед мой жил через Терек, там у него была своя оружейная мастерская, и наверняка он был знаком со старшим Вахтанговым, потому что его сын Женя учился в той же гимназии, куда ходили и два сына прадеда, один из них — мой дед. Эту мебель несколько лет назад я приобрел для себя (хотел поставить в кабинете) у семьи, которая собралась эмигрировать в США. Хозяйка рассказала, что ее родственник после революции с Украины был командирован во Владикавказ и заселен как раз в дом Вахтангова, к тому времени уже разделенный на комнатушки. Ему выделили хорошую комнату и при этом с хозяйской мебелью. А в 29-м году он получил назначение в Нальчик и с женой и ее сыном от первого брака туда переехал. Естественно, вместе с мебелью. Но до войны женщина с сыном, но уже без мужа (то ли он погиб, то ли разошлись) вернулась во Владикавказ, но жить стала в другом доме. Она умерла, а в 60-х годах и сын ее умер. Поскольку детей у него с женой не было, та продала мебель семье, у которой я ее и приобрел, когда они собрались уезжать в США. И в их семье жила легенда, что мебель эта из дома, что напротив Армянской церкви. Я сопоставил — других богатых домов напротив Армянской церкви не было, этот единственный, где могла стоять такая дорогая старинная мебель: кровати из Франции, середина девятнадцатого века.
Легенда, как часть мебели из дома Вахтангова спустя век вернулась на свое место, красивая, даже если есть малейшие сомнения в ее достоверности. Ну а как в театре без легенд? Теперь эту мебель вместе с другой осталось расставить по комнатам. Для этого на один день во Владикавказ прилетит художник Максим Обрезков, придумавший дизайн интерьера дома. И дом готов, чтобы с 30 апреля начать свою третью жизнь. Надеюсь, наконец счастливую.
Владикавказ — Москва.
