Вместо эпиграфа…
Эдуард Лимонов (по паспорту Савенко), — личность многозначная и многозначительная, во многом недооцененная, а в чем-то переоцененная. Удивительно в этом худощавом человеке с высоким голосом и пронзительным взглядом было буквально все, потому что так сложно коротко сказать о нем хоть что-то объемно и невозможно охарактеризовать исчерпывающе. И точно нельзя сказать больше, чем он написал о себе сам в стихах и романах, созданных в стиле автофикшн, где реальные факты переплетаются с художественным вымыслом.
Кто такой Эдичка, или Дед, как он сам называл себя в последние годы? Непримиримый радикал, создатель Национал-большевистской партии (запрещена в России) и маргинальной газеты «Лимонка»? Конечно. Скандальный писатель, чей дебютный роман прогремел благодаря очень откровенным эротическим сценам и изобилию мата? Что есть, то есть. Философ, для которого инвективная лексика и порнография были лишь декором описания сложносочиненной сути человеческой? Определенно. Эстет и аскет. Денди-клошар. Антигуманист (именно так он называет себя в книге «У нас была великая эпоха»), умевший неистово ненавидеть, и ловелас, умевший столь же неистово любить (у Лимонова было три официальные жены и не меньше гражданских, все — первые красавицы).
На могиле Эдуарда Лимонова стоит памятник работы скульптора Михаила Баскакова, где он изображен в модном пальто с арматурой в руке. Первый вариант этой скульптуры собирались представить в Гостином Дворе, рядом с печатной машинкой, из которой разлетаются к потолку заполненные текстами листы. Памятник удачный — Лимонов, бесспорно, разрушитель, — но у автора этих строк его фигура ассоциируется с другой скульптурой, созданной еще до того, как Лимонов взобрался на пьедестал славы. «Человек шагающий» Альберто Джакометти, по словам французского писателя Франсиса Понжа, «палач и жертва одновременно, охотник и добыча», «человек у столба своих противоречий», который «в полуразрушенном страдальческом мире — ищет себя — начиная с нуля».
Памятник из архива Баха
— Зачем тебе это? — спрашиваю художника, который решил отметить день рождения Эдуарда Лимонова созданием несанкционированной фрески.
— Лимонов — это сложное явление, которое нужно осмыслить, — отвечает «русский Бэнкси», который, как и британский художник, скрывает свою личность. — Лимонов — часть нашей истории, так же как Достоевский или Бродский. Человек был, и его нельзя забыть. Нельзя вычеркнуть из истории. Я принципиально не хочу давать оценок Лимонову. Я — проводник между прошлым и настоящим. Я транслирую память. Вот вам повод, чтобы подумать. Выключите телевизор и включите мозг. Погуглите, почитайте, сделайте свои выводы.
— Лимонов — человек с богатой и драматической биографией. Какую конкретно память будем транслировать?
— А давай вместе подумаем.
Поразмыслив, мы выбираем три редких документа, которые год назад, аккурат накануне 79-го дня рождения Эдуарда Лимонова, продавались на одном из московских аукционов и были куплены одним из московских музеев. Наибольший ажиотаж на торгах вызвала схема с заголовком, где воинственный дух Лимонова соединяется с «адовой поэтикой» Солженицына: «В круге первом. Завоевание московской богемы через шитье брюк».
Неизвестный ранее документ происходит из архива Баха — художника-карикатуриста Вагрича Бахчаняна, который и придумал для Эдуарда Савенко псевдоним Лимонов во время языковой игры, где каждый участник должен был сочинить себе или другому необычную фамилию. Бах придумал Лимонова, еще не подозревая, что эта фамилия станет нарицательной.
С Бахчаняном Эдик познакомился еще в Харькове, где вырос, начал писать стихи и научился шить. Приятель свел его с художником Борисом Жутовским — участником знаменитой выставки «30 лет МОСХ» в Манеже, чуть не угодившем из-за того вернисажа на лесоповал. И понеслось... В результате «веерных» знакомств — с помощью заказов на пошив брюк — Лимонова узнал весь цвет интеллектуального андеграунда. Его возлюбленная Елена Щапова, жена известного художника, которая потом бросила мужа и уехала с Лимоновым в США, писала: «Эдуард в ту пору был очень трогательным провинциалом: с буйными кудрями, в расшитой украинской рубашке и круглых очках. Лимонова хорошо знали в Москве, но не потому, что писал стихи — он отлично шил брюки».
Но важнее то, что тогда Эдик Савенко узнал московский андеграунд, напитался им и превратился в поэта Лимонова. А ведь речь о юноше без высшего образования, который провел детство среди послевоенной разрухи, чуть не угодил в бандиты (во время одной неудачной «операции» на его глазах погиб друг, после чего он решил зарабатывать честным трудом), успел поработать монтажником-высотником, грузчиком, разносчиком газет и книг, официантом и поваром… Юноша с руками, писавший доселе довольно примитивные стихи, вдруг оказался в эпицентре интеллектуальной жизни Москвы. Точнее, не просто и не вдруг — он сам погрузил себя в нее, поставил задачу захватить московскую богему — и захватил.
В схеме — около ста фамилий: Мориц, Кабаков, Неизвестный, Ворошилов, Алейников, Пивоваров, Сапгир, Рабин, Кропивницкий, Холин, Кублановский, Сидур, Бродский, Кривулин, Левитанский, Бруни… Некоторые обведены кружочками и выделены красным цветом. От кружочков к другим именам тянутся линии, которые рисуют картину литературно-художественной Москвы изнутри — с точки зрения человеческих связей.
Рисунок смотрится как произведение концептуалиста или схема будущего романа. Впрочем, так оно и есть. Перед нами та самая почва, выражаясь языком портного — закройка, на основе которой многим позже Лимонов «сошьет» свои книги.
Здесь не лишним будет заметить, что самые «вкусные» сцены в своих романах Лимонов будет не описывать, а именно сшивать — из элементов гардероба и деталей костюмов. К ним писатель всегда относился с особым вниманием. Но мастерство его проявлялось не столько в том, что автор блестяще разбирался в моде, а скорее в том, как знание предмета помогало писателю выразить эмоцию, настроение, драматизм эпизода. Это, пожалуй, и отличает лимоновскую литературную манеру — выражать нечто тотальное через предметный опыт, сплетая из простых, часто просторечных слов большой и парадоксальный образ.
Следующей частью триптиха стал автопортрет, сделанный Лимоновым в 1967–1968 годах шариковой ручкой — в качестве иллюстрации к машинописной биографии. Как раз тогда Эдуард Савенко приехал в Москву. Как раз тогда в короткой автобиографии он напишет, что именно с 1967 года считает себя поэтом. Это та самая «нулевая точка», откуда начинается Лимонов. И в этом простом рисунке — весь Эдичка, с его непоколебимой противоречивостью и мятежным духом. Перед нами двойной портрет: вот Лимонов в своем привычном плаще и очках с толстыми линзами лицом к нам, а вот он уже спиной.
Третья часть триптиха — текст, написанный в начале 1970-х уже вросшим в столичную богему 27-летним Эдичкой: «... Москва «богемная» представлена подвальными мастерскими, квартирками на окраинах, водкою, клубком отношений, связывающих всех — абсолютно всех. В русской богеме много буржуазного. Но я очень люблю и этих людей, и эту жизнь. Приехав когда-то из провинции, пережил упоительное ощущение юноши, приехавшего в Париж». Зарисовка озаглавлена емко: «Самая высокая сложность — это простота».
Литературный пазл в подворотне
Коллаж из фотографий монтируется в специальной нейросетевой программе, которая совмещает фрагменты фото и делает каждую закорючку и буковку предельно четкой. Фоном для триптиха становятся пожелтевшие листы с рукописями. Раз, два — и изображения складываются воедино. Так и хочется воскликнуть: «До чего же техника дошла!» Но именно в этот момент торжества прогресса программа … зависает. «Мистика! — удивляется художник. — Никогда такого не было прежде. Да это дух Лимонова витает над нами и посмеивается». Приходится перезагружать компьютер и делать все с нуля. После нескольких кругов технократического ада наконец все готово.
— А где будет эта фреска? — интересуюсь у «русского Бэнкси».
— Я уже выбрал место, — отзывается художник, собирая все необходимое в небольшую тканевую сумку. В нее летит щетка с металлическими зубчиками и тряпка — все, что нужно, чтобы приклеить изображение, уже распечатанное и разрезанное на фрагменты. — Утром нанес в нише специальный состав, чтобы фреска села как надо. И в этот момент, представляешь, выбежал директор местного книжного магазина и начал кричать как в советском фильме: «А что это вы тут делаете?»
— А ты что?
— Да ничего — сделал ноги. Там недалеко место, где когда-то выступал Лимонов. Там теперь книжный магазин, а рядом наша ниша.
15 минут по темным переулкам — и мы на месте. В подворотне темно и тихо. «Давай», — командует художник и начинает клеить фреску на пропитанную спецраствором стену. «Только от камер отвернитесь», — предупреждает он меня и свою подругу-музу, которая стоит на стреме. Складывает изображение как пазл. Стучит по нему металлической щеткой, трет тряпкой. «Вот сейчас самая магия», — заговорщическим тоном шепчет художник.
В этот момент в арке появляется девушка в расклешенных штанах, напоминающих те, что кроил Лимонов. Останавливается. Молчит. Наблюдает — пристально. Лицо — каменное. «Русскому Бэнкси» зрительница не мешает: несколько ловких движений — и все. Пустая ниша превращается в литературный монумент. В нем Лимонова сложно опознать — его здесь нужно угадывать. Это вам не классический памятник, а загадка, которая требует погружения. И в этой недосказанности есть свой шарм, который, кажется, завораживает нашу молчаливую зрительницу. Она уходит, так и не проронив ни слова.
У фрески с тайной схемой Лимонова остается другая зрительница — это Даша Дугина, черно-белый портрет которой обнаруживается в противоположной нише. Ее художник поместил здесь несколько месяцев назад. Он убежден — сохранять нужно разную память. В его планах — увековечить на улицах Москвы Юрия Шатунова и Игоря Талькова, храмовые образа и русский авангард. Культурный код России сплетен из тех же сложных противоречий, что и Лимонов, что и вся эпоха, вся страна. «Самая высокая сложность — это простота».
Наш тайный художник осознано уходит от оценок, он предлагает материал для размышлений. А вот его спутница-муза по-женски подмечает несущественно существенное: «Странно, многие высказывания Лимонова казались абсурдными — беспредельно радикальными, парадоксальными. И вдруг они сбываются — от этого мурашки по коже. И те, кто прежде отрицал Лимонова, теперь говорят его словами, при этом некоторые его книги изымают из городских библиотек. Мир непредсказуем в своих кульбитах».
* * *
Уличный памятник странному герою эпохи постмодернизма, человека в вечном отрицании и вечно отрицаемого, зафиксировал его в точке начала, которое случилось на излете оттепели. Когда молодой хулиган только набирал интеллектуальный багаж, чтобы в будущем совершить свои великие и ужасные подвиги и ошибки. Эмиграция, скандальный роман «Это я, Эдичка», политика, тюрьма — все это будет потом. Здесь мы в моменте чисто сшитого концептуализма, когда новорожденный поэт только готовится завоевывать…
Вместо послесловия…
Эдуард Лимонов. Из неизданного.
Рукопись от 1967 года:
Во всех важных вещах самое существенное — стиль, а не искренность;
Исследование, что такое нравственные и безнравственные поступки, свидетельствует об остановке умственного развития;
Только мелкие люди знают себя.
Начало 1970-х, Москва:
А вот если кто виноват
Так это я виноват
Видишь — пиджак мой брат!
Видишь — пиджак страны!
Видишь штаны аллей
Дочку Тургенева гордую
Ты животом заболей
Или спиною твердою
Я — алебастровый лоб
Гений времен и зданий
Я никогда это чтоб
Бегали без названий
Я твой начальник — ложь
Я твой сплошной еврей
Я прописная вошь
Бегаю меж тополей
Каждой собаке знать
Время такое пришло
Ветром тугим к нам знать
Новую знать принесло
Ты и чертежник — ты
Ты и художник — ах!
Разве я против тебя
Я против тьмы в глазах
Я против тьмы моей
Ты же делай что хошь…
