В отличие от чернобыльской аварии, вспышка СПИДа в СССР произошла уже в эпоху относительной гласности, и многие подробности этой драмы много раз публично обсуждались. Однако художественного фильма, с пусть и не дотошной, но все-таки реконструкцией событий, в России еще не снимали, и «Нулевой пациент» интересен еще и статусом первопроходца.
Можно предположить, что восьмидесятые сейчас уже не только эпоха для ностальгии по прессе и телевидению, от которых было не оторваться, но и время весьма спорных с нынешней официальной колокольни идей и настроений. Многие люди тогда словно проснулись и проявили решительное желание проветрить затхлый воздух советского общежития. Мало кто задумывался тогда о последствиях, но невнятное будущее все равно казалось приятнее жутковатого прошлого и напоминающего безнадежно узкий пиджак настоящего.
Главные герои «Нулевого пациента» — ученый (Никита Ефремов), который пытается втолковать функционерам, что СПИД не выдумка, врач (Аскар Ильясов), столкнувшийся с заражением там, где о нем никто не хочет слышать, и журналист (Евгений Стычкин), сам того не понимая, превращающий сенсацию в боевую гранату, — явно выросли из породившей их системы, но последняя, хоть и трещит по швам, тем не менее не хочет сдаваться. Наверное, это не главная сюжетная линия сериала, но благодаря динамике действия все, кто помнит восьмидесятые, конечно же, угадают настроения того самого времени, которое на глазах превращается в ретро.
Впрочем, в кино ретро сводится не только к символизму и атмосфере эпохи, но и к соответствующей картинке. И в случае с теми восьмидесятыми, которые показаны в сериале, это квартиры советского истеблишмента и провинциальных врачей, редкие иномарки и советский автопром, больницы и заводская столовая, наконец, югославское пальто и дубленка, сшитая по старым лекалам. Все это собрали и попытались избавить такой набор от довольно частого для наших ретро-проектов флера краеведческого музея, а персонажей — от не менее типичного ощущения, что мы наблюдаем участников показа архивной моды.
Результат, безусловно, достоин того, чтобы критики разбирали его по кирпичикам, дотошно выискивая плюсы и минусы. В данном случае ответственность за сериал могут взять на себя сразу два человека. «Нулевой пациент» снимался режиссерским тандемом, состоявшим из Сергея Трофимова и Евгения Стычкина. В фильмографии Евгения Стычкина десятки актерских работ и режиссура в сериале «Контакт». Трофимов как оператор снял немало популярных картин, среди которых «Вертинский», «Гоголь», многие проекты Тимура Бекмамбетова, в том числе легендарные «Дозоры», а также фильм «Девятаев», где он работал с Бекмамбетовым уже в качестве режиссера.
В беседе с «МК» Сергей Трофимов обсудил интерьеры, которых почти нет, роли «вопреки» и нажим на зрителя.
— У вашего с Евгением Стычкиным режиссерского тандема есть особенность. Вы опытный оператор, Евгений — актер со стажем, но режиссеры вы начинающие. Как вам работалось вместе?
— Насчет тандема — это было мудрое продюсерское решение. Мы в паре закрыли все стороны кинопроизводства. Я неплохо разбираюсь во всем, что касается изображения и монтажа. А Женя, сам будучи выдающимся артистом, здорово работает с актерами. Так что у нас получился мощный тандем, и мы иногда размышляем на предмет как-нибудь все это повторить. Мы вместе провели много времени при подготовке к съемкам, заранее договариваясь о смысле каждой сцены, и в итоге действовали абсолютно синхронно. Не помню случая, чтобы были споры.
— В вашей фильмографии много исторических проектов, но фильм о восьмидесятых вы снимали впервые. На ваш взгляд, для кино это интересная эпоха?
— Сейчас восьмидесятые уже стали ретро, а это всегда интересный для зрителя жанр. Конечно, шестидесятые и семидесятые для кино куда более выразительное время. Там и костюмы, и архитектура, и цвета, и образы. Восьмидесятые по визуальному стилю время довольно невзрачное, но атмосфера этого десятилетия просто невероятная. Особенно для нашей страны.
— Правда, в плане реквизита восьмидесятые — непростая эпоха. Многие ваши коллеги жаловались на то, что почти все интерьеры этого времени были выброшены во время евроремонта девяностых…
— Так и есть. Точно знаю, что снимать девятнадцатый век, или начало двадцатого, или даже восемнадцатый гораздо проще. Конечно, бутылки, упаковку и прочий реквизит восьмидесятых можно изготовить; машин осталось мало, но они все-таки есть у некоторых любителей ретро. Самая большая проблема с интерьерами, от них остались какие-то осколки. Мне кажется, в Москве мы выбрали все, что можно. Что-то снимали в готовых интерьерах, иногда приходили в объект того времени, и художники его видоизменяли: перекрашивали стены, меняли занавески, окна, привозили мебель и так далее.
С натурными съемками чуть проще. Улицы, или хотя бы их фрагменты, которые возвращали бы в ту эпоху, все-таки можно найти. Конечно, всюду кондиционеры, другие дорожные знаки, сами дороги другие. Но что-то можно декорировать или замазать при помощи графики, дорисовать фоны.
— Вам в восьмидесятых уже было за двадцать. Каким вы запомнили это время?
— Не буду вдаваться в историю свой жизни, но по ощущениям, которые мы и пытались передать в сериале, это было время больших перемен и ожиданий. И, конечно же, невозможно забыть тот невероятный поток информации во всем: от политики до мистики. Наверное, из-за шторма в голове к проблеме СПИДа люди моего поколения относились совершенно несерьезно. Может быть, мы приняли его тогда за один из мифов или за политическую спекуляцию. В эпоху гласности информационное пространство было переполнено слухами, сплетнями и страшилками, и СПИД был одной из таких «жареных» тем.
— В свое время эпидемия СПИДа активно засветилась в медиа, по-прежнему живы многие свидетели этой трагедии. Насколько точно вы пытались в сериале передать исторические факты?
— Конечно, мы снимали не документальный фильм. Истории наших героев похожи на то, что происходило в жизни непосредственных участников событий, но мы не передаем все в точности. На экране в первую очередь образы, а не конкретные люди. И мы старались подходить к воспроизведению событий максимально этично. Все-таки речь идет о трагедии детей и их родителей. Мы разговаривали с потерявшими своих детей людьми и хотели передать пережитое ими с максимальным уважением. В любом фильме художественные задачи стоят на первом месте, но факты мы пытались отразить как можно точнее.
— Многие критики отметили весьма удачный подбор актеров. С вашим опытом, наверное, сложно делать открытия, и тем не менее, можно ли говорить о том, что во время съемок вас кто-то удивил?
— Меня по-хорошему обрадовал Никита Ефремов. У него была невероятно сложная роль. Он играл ученого, который всем читает лекции, пытается образумить и так далее. Все это могло звучать очень монотонно. Мы пытались придумать для этого персонажа какие-то недостатки или комплексы, но потом решили, что герой Никиты будет очень цельным человеком, который добивается своего. Были опасения, что получится скучновато, но Никита сумел это пробить. Например, Аскар Ильясов, будучи невероятно обаятельным человеком, играет такого же хорошего, обаятельного врача, и эта роль довольно понятная. Никите было тяжелее, и он, можно сказать, справился вопреки.
Вообще мне сложно кого-то выделить. Иван Добронравов сыграл одну из самых драматичных ролей — отца умершего ребенка и мужа зараженной женщины, и он вытащил эту драму. Николай Шрайбер отлично справился с ролью того самого нулевого пациента. На мой взгляд, у нас был прекрасный кастинг.
— В сериале много музыки и есть даже эпизод, в котором выступает ансамбль. Вы в свое время снимали видео для группы «Звери». Наверное, нахлынули воспоминания?
— Это была приятная ностальгия. Для сцены концерта в клубе мы нашли калмыцкую группу, которая сделала кавер на One Way Or Another легендарных Blondie. Я прямо почувствовал атмосферу того времени и получил от съемки огромное удовольствие. Вообще выбор музыки оказался непростым. Вроде бы она должна передавать время, быть знакомой, но при этом не превращаться в штамп. Пришлось балансировать, когда выбирали треки. Оригинальную же музыку написал Игорь Вдовин, и перед ним тоже стояла непростая задача. Мы поначалу пытались усилить сценарий всякими режиссерскими приемами, но потом поняли, что никакие аттракционы, никакие раздутые мелодрамы или трагедии здесь не подойдут. Драма в сценарии работает и без нажима на зрителя. И в музыке тоже должна была проявиться мягкость, какой-то советский оттенок, сдержанная интонация, никакого пафоса. Зритель ведь чувствует, когда ему пытаются что-то продать. Мы же попытались просто честно рассказать историю.
