Михаил Молочников живет в доме в двух шагах от Театра Вахтангова. На элитное жилье он заработал своим искусством. В стильно обставленной квартире, стены которой увешаны работами известных художников, детскими игрушками и арт-объектами, звучит Бах. Под этот успокаивающий фон Миша показывает свою последнюю графику – алфавит на латинском, русском и еврейском языках. Каждая буковка нарисована на отдельном листе и напоминает целый город со своей сложносочиненной жизнью. Графику отличают не только интересные сюжеты, в которых сплетается множество образов, но и предельная скрупулезность исполнения. Каждую работу можно разглядывать часами, открывая с помощью изображений какую-то свою истину. После небольшой экскурсии, Миша варит черный кофе, и мы усаживаемся за деревянным столом ХVII века.
Панки с гребешками, Мамонов и мама Соловьева
— Эта квартира ведь досталась тебе не по наследству, сам заработал. А где прошло детство?
— Я родился на Петровке, там жила моя бабушка. Моя мама была секретарем партийной организации, она купила большую трехкомнатную квартиру на Щелковской, там я и провел детство. Учился в школе рабочей молодежи. Недавно мне написал одноклассник, которого я совсем не помню, примерно следующее: «Миша, мы тебя считали за идиота, кличка у тебя была Буржуй, мы тебя ненавидели. Но сейчас я понимаю, что ты был хороший, мы просто не смогли тебя оценить». Вообще мне повезло: родители были довольно обеспеченные люди, и детство было безоблачным.
— Как выпускник архитектурного техникума стал графиком? Это ведь совсем другой масштаб.
— Моя мама окончила МГИМО чуть ли не с красным дипломом, а папа у меня спортсмен — играл в хоккейном клубе «Химик», у него был черный пояс по карате, и он все время с кем-то дрался. Папа говорил: «Миша, ты должен быть мужиком, если на тебя кто-то плохо смотрит, подходишь и даешь ему в нос». А мама решила иначе. Поскольку я страдаю дислексией, то есть пишу с ошибками, она сказала: «Пойдешь по стопам деда». Дедушка окончил художественную академию в Казани, был генералом ГРУ, директором Музея Востока, дружил с Мао Цзэдуном и переводил его труды для Сталина. В конце 8-го класса она просто «купила» учительницу по русскому языку, так я прошел конкурс в архитектурный техникум. Когда окончил его в конце 70-х, подумал: «Зачем мне поступать в Московский архитектурный институт?» Мама предложила пойти работать по специальности, и я устроился в архитектурную мастерскую Владимира Гинзбурга.
— Известное место, и до сих пор на плаву…
— Да. У нас в бригаде были культовые фигуры, например, архитектор Иван Таранов. Там же работал Игорь Мухин, с которым мы сильно сдружились. К Мухину все время приходили панки с гребешками на голове, а по вечерам мы вместе бывали на квартирных концертах Петра Мамонова. Летом я ездил на Север. Весь год рисовал, потому что система была так устроена, что проекты надо сдавать под конец года, а остальное время можно было чувствовать себя довольно свободно. Мама боялась, что буду, как Ван Гог, нищим художником. Однако мои работы с самого начала хорошо пошли. Первые в галерее «Марс» показывала и продавала искусствовед Инна Соловьева, мама Владимира Соловьева. Туда ходило колоссальное количество иностранцев. Я быстро заработал своими работами на квартиру в Чертанове, а потом купил мастерскую рядом, чтобы далеко не ходить. А потом и на эту квартиру. Очень удобно в центре — кто у меня тут только не бывал! Я всю жизнь живу только на свое искусство.
Тараканы и мистика
— С одной стороны, для многих 1990-е годы были тяжелыми и нищими, а с другой — рухнул железный занавес, искусство получило свободу. Каким это время стало для тебя?
— Потрясающим. Жизнь била ключом. Вернисажи, концерты, движуха. Мы все время пили с какими-то иностранцами.
— Ты относишь себя к художникам постмодернистам?
— Это очень размытое понятие.
— Твое творческое кредо...
— Микрокосмизм. Это когда смотришь через микроскоп и видишь дальше и дальше. Микрокосмос и макрокосмос очень похожи по строению — это научно доказано. Первый точно так же бесконечен, как второй. Для меня искусство — медитация и философия. Вот посмотри на эту работу — тут есть аборигены Латинской Америки, архетипы, Павел Филонов. Каждая моя работа — медитация лично для меня и для зрителя. Лама Сопа Ринпоче (известный буддийский наставник, автор ряда книг и духовный глава международной сети буддийских центров. — М.М.) дал мне посвящение и сказал: «Ты должен рисовать!». Так и делаю. Образы возникают сами собой.
— Очень скрупулезные работы, так и затягивают. Какие материалы и инструменты используешь?
— Я работаю акриловой тушью, которая вообще не выгорает. Инструменты — титановые трубки — использую немецкие. У меня целый ящик туши: голландской, американской, английской…
— Из-за санкций нет проблем?
— Нет. Если бы ты знала, сколько я всего купил впрок! Художники-графики всегда покупают больше, чем нужно. У меня есть тушь 1990-х годов. Никогда не знаешь, к чему рука потянется — раз, вдруг потянулась за розовым или серебряным…
— Хочу процитировать текст искусствоведа Виталия Пацюкова о тебе…
— Виталий был фантастическим человеком — он написал текст обо мне, а потом подставил в него же фамилию художника Анатолия Чечика. Тот был в бешенстве. (Смеется.)
— «…жизнь художника невозможно отделить от его творчества — она не менее загадочна, чем его искусство и полна таинственных знаков и мистических происшествий — как бы слепок с его сакральных масок и лабиринтных структур». Согласен?
— Да, это тот самый текст, и, да, согласен. Я буддист. В моей жизни постоянно происходят мистические совпадения. Однажды я пошел в паспортный стол, чтобы прописаться в эту квартиру. Там была женщина, которая орала на всех, я ее успокоил. Она подумала, что я психиатр. Когда я сказал, что художник, она почему-то спросила: «А ты пионы рисуешь?» Говорю, нет, но у меня есть серия с тараканами. Она заинтересовалась и пригласила к себе, чтобы я показал рисунки. И купила сразу четыре с тараканами. Однажды я сидел на совещании по вопросам культуры, а рядом оказался человек, который сказал: «Как же грузят, как же хочется вина…» В итоге выпили, оказалось, он владелец одной из крупнейших российских компаний. Тоже купил работы. Или познакомился на улице с человеком, который оказался сотрудником Пушкинского музея — так мои работы попали в ГМИИ. Принимала их Антонова — ей они очень понравились. Жизнь все время сталкивает меня с людьми, знакомство с которыми идет на пользу.
— А каким ветром тебя занесло в Берлин?
— Тоже мистика. 1998 году у меня отключили кредитную карточку, и почему-то я подумал, что надо эмигрировать в Германию. Я собрал все документы и сразу получил разрешение на выезд. В принципе в Берлине жил хорошо. Однажды шел там по улице и вижу вывеску — «Американская современная графика». Я нашел ее куратора, и в итоге моя работа попала в Купферстичкабинет (крупнейшее собрание графики в Германии. — М.М.).
— Если все так хорошо складывалось, тогда почему уехал из Германии?
— Моя первая жена, художница Марина Герцовская, умерла от рака в Берлине. Я стал чаще выезжать в Россию, у меня тут было много выставок. Однажды в Москве пришел на вечеринку в клуб «Дом». Мы с друзьями там пили самогон из ведра — вечер был посвящен этому напитку. Мне понравилась девушка в разноцветных колготках. Я таких никогда не видел, видимо, по дикости. Я сказал ей, что она мне нравится, хотя и был дико пьян. Кончилось тем, что она родила мне троих детей. Когда старшей дочке, которой сейчас 12 лет, надо было идти в первый класс, я начал выбирать школу, и ни одна меня не устроила. Я позвонил директору школы, где училась моя мама, и он мне сказал, что возьмет всех моих детей. Так я вернулся в Москву. А с супругой, кстати, мы поженились в Дании, когда у нас уже было двое детей, и она была беременна третьим. Когда мы стояли в соборе Копенгагена, мэр города удивленно на нас посмотрел и спросил: «Это ваши дети?» Я ответил: «А чьи же, вы тут еще кого-то видите?» — «Где же вы были раньше?» — спросил мэр. «Да как-то руки не доходили», — ответил я.
— Почему женились в Копенгагене?
— Так карта легла. Судьба. У меня всегда так — жизнь сама выводит куда следует.
Буддизм и туалет патриарха
— Как ты стал буддистом?
— Дедушка был директором Музея Востока, поэтому меня с детства интересовал Восток, у меня был доступ к литературе. Где то в 80-х годах я прочитал книгу Николая Абаева «Чань-буддизм и культурно-психологические традиции в средневековом Китае». Благодаря ей понял, что такое чань-буддизм и как успокоить свой разум. Но с православием я тоже в каком-то смысле связан. Однажды сделал туалет для Алексия II в его подмосковной резиденции. Нужно было освоить миллион долларов, которые дали спонсоры на уборную, и я освоил. Ничего не прилипло к рукам. Хотя пространство небольшое и друзья говорили: «Миша, ты, наверное, не справишься».
— И что придумал?
— Сделал в стиле неоклассицизма. Использовал полудрагоценные камни на потолке. Единственную ошибку совершил — сделал месяц со звездочками на потолке. Алексий сказал, что это не подойдет, мол, мусульманский символ. Я переделал.
— Ты член немецкого союза художников, но не входишь ни в какие наши. Почему?
— Это профессиональная организация в Берлине, куда входил Йозеф Бойс. Не вижу никакого смысла вступать в наши союзы, хотя предлагают.
— А из немецкого не вычеркивают сейчас — в связи с последними событиями?
— Нет. Более того — мои работы участвуют в выставке венского Музея прикладного искусства МАК. Это объекты из их коллекции. До этого мои работы выставлялись в Музее Людвига в Кельне. Так что от немецкого союза художников есть толк. Мои работы во многих коллекциях мира, и они постоянно выставляются в Европе.
— То есть история с отменой русской культуры на Западе прошла мимо тебя?
— Я живу своей жизнью, никто меня не задвигает.
— Как, на твой взгляд, меняется арт-рынок в новой реальности?
— Жизнь продолжается. Люди продают и покупают. Многие вывозят колоссальные коллекции в другие страны, как сделал Петр Авен. Знакомый коллекционер на днях звонил из Нью-Йорка и рассказывал, что собирается показать свое собрание в России, а потом в Испании и США.
— Однако то, что сейчас происходит, — это травматичный опыт для человечества. Реакцией на Первую мировую войну стало появление дадаизма, а после Второй мировой началась эпоха постмодернизма. Что может стать следствием нынешнего конфликта? Какая-то новая эпоха в искусстве начнется?
— Я начинал в эпоху концептуализма, но кто о нем вспомнит завтра? Я недавно встретил Леонида Бажанова, который сказал мне, что надо рисовать, как Чуйков — картины полтора на полтора метра. А Иосиф Бакштейн когда-то давно, глядя на мои работы, сказал мне: «Как красиво, но это не искусство. И все же в свое время эти два человека дали мне путевку в жизнь. Я просто делаю то, что мне нравится, без оглядки на стили и направления. Любые «измы» — это приходящее и уходящее. В буддизме нет времени — есть только сейчас. Завтра неизвестно, и я уже забыл, что было вчера. Есть ли настоящий момент? По-моему, нет. Буддисты живут в моменте. Вот сейчас мы выпили хороший кофе — и прекрасно. Обрати внимание — на выставке коллекции Морозовых «Брат Иван» в ГМИИ есть сметы, где указано, по каким ценам покупались картины в то время. На работы художников, которые сейчас стоят бешеные деньги и которые теперь каждый знает, были маленькие цены. А авторов, продававшихся за баснословные суммы, мы сейчас уже и не помним. Вечности нет, но есть бесконечность.
