— В истории коллекционера Виктора Василенко поразительно, что о нем нет никакой информации в публичном поле. Если погуглить, то такого человека будто бы и не существовало. Его имя всплыло только в связи с расследованием…
— Существуют разные психотипы собирателей. Я, например, открытый собиратель и всячески пропагандирую то, чем я занимаюсь: выпускаю различные издания о книжной культуре, устраиваю выставки, организую клубное общение. Но есть абсолютные интроверты, которые, как скупой рыцарь, хранят в сундуках свое золото. Наслаждаются им. Иногда продают что-то. Но категорически против существования в публичном поле.
В свое время, к выставке графики из частных собраний, у меня вышла статья с названием «Сокровища московских гномов». Некоторые не хотят афишировать свои богатства в силу характера. Некоторые — потому что есть какие-то скелеты в шкафу: как им это досталось, откуда поступило. Вспоминают, видимо, Ильфа и Петрова: «Все самые крупные состояния нажиты самым бесчестным трудом». У них советский менталитет, они боятся государства. Я сам сталкивался с людьми старой закалки, у которых что-то приобретал. И они, прощаясь, мне говорили: «А если будут спрашивать, то мы менялись: вы мне — автограф Льва Кассиля, а я вам — автограф Корнея Чуковского».
— Советский ген: страшно, что все отнимут. Это наша национальная особенность или везде тайных коллекционеров хватает?
— Такие, конечно, есть везде. Но жизнь коллекционера в России особенно сложная. У нас не существует традиций, как в Европе, когда предметы из частного собрания путешествовали из одной коллекции в другую на протяжении 300–400 лет. Возьмем книги. Многим кажется, что в «золотой век» была прекрасная, образованная Россия. Ничего подобного. Книги Пушкина издавались тиражом от 600 до 2400 экземпляров. Самая высокотиражная книжка Пушкина, которая была издана при его жизни, и считается, что этот томик лежал на его столе, когда поэта привезли с Черной речки, — это третье издание «Евгения Онегина». Оно было издано тиражом 5000 экземпляров. Книги расходились небольшими тиражами по подписке, книжных магазинов было мало. Потом десятки тысяч изданий погибли во время пожаров XIX века и 1905 года, когда массово поджигались дворянские и помещичьи усадьбы. Затем — Первая мировая война, революция. Уже к тому времени мало что осталось. А после революции дворяне-помещики-ученые-литераторы процентов на 30, думаю, уехали из России — их собрания поступили государству. Некоторые из тех, кто остался, получали специальные охранные грамоты, например за подписью Луначарского, где было написано, что эти библиотеки им нужны для работы, поэтому не подлежат реквизиции и национализации. Лозунг «грабь награбленное» экстраполировался на культурные ценности, которые люди десятилетиями собирали самым честным образом. Все это поступило государству, за счет чего расцвели в том числе региональные музеи и отделы редких книг в библиотеках.
— Но многие коллекционеры собирали свои коллекции, предполагая передать их государству, чтобы сделать общественным достоянием и способствовать просвещению общества. При этом многие книжные фонды по сей день не описаны как следует…
— В библиотеках и музеях дикая нехватка помещений и рук. Запасники заполнены, многие фонды не востребованы. Такая проблема есть во всем мире. К частному собирательству всегда настороженно относились в Советском Союзе. Это как вечный спор вокруг икон: где они должны находиться? Говорят, что иконы писались для церкви, и поэтому нужно туда передавать шедевры из музеев и частных собраний. Ничего подобного: было огромное количество домашних икон, которые писались тысячами и миллионами. Почему царская семья могла иметь домашнюю часовню и собрание икон, а нынешние собиратели — нет? Давайте шире смотреть на окружающий мир. Это гигантская проблема нашего старого менталитета: «Кто не с нами — тот против нас». Я за принцип мирного сосуществования государственных и частных собраний. Как глава Национального союза библиофилов вижу свою миссию в том, чтобы традиции книжного собирательства и изучения старой книги частными лицами были продолжены в нашей стране. Я с трудом собирал свою библиотеку. Часть книг мне досталась от папы и дедушки. Я периодически что-то передаю в государственные фонды. Но в целом считаю, что нормально, если моя библиотека потом разойдется по другим частным собраниям.
— То есть путь Павла Третьякова вам не близок?
— Книга — это не картина. Крупным библиотекам мое собрание не нужно. От того, что у них появится пятый экземпляр прижизненного издания Пушкина, ничего не изменится. Надеюсь, что книги с экслибрисом Михаила Сеславинского будут путешествовать через века и через какое-то время люди станут с гордостью говорить, что у них на книжной полке стоит книга из моей библиотеки.
— А у вас на каждой книге экслибрис?
— Не на каждой, но почти. Лично я с гордостью говорю, что эта книга у меня — из собрания известного писателя и библиофила Владимира Лидина, а эта находилась в коллекции Демьяна Бедного, а та — из библиотеки царской семьи. Так и путешествую во времени со строкой Максимилиана Волошина: «Я мысленно вхожу в ваш кабинет».
Если раньше любой профессор, не говоря уже об академике, имел в своей квартире книжный шкаф, где обязательно были полочки с редкими антикварными книгами, то сейчас это не так. В советское время книга была ценна, потому что там можно было найти какую-то информацию, а теперь есть Интернет. Сейчас редкая книга — в первую очередь культурная ценность. Помню, как лет 20–25 назад у меня был культурный шок, когда в Амстердаме на блошином рынке нашел европейские альманахи начала XIX века, и у них была цена от 5 до 10 евро. Русский альманах того же времени стоит, как правило, в 1000 раз дороже.
— Разве у нас на блошином рынке нельзя найти что-то уникальное и недооцененное?
— Фактически не бывает удачи в отношении редких книг — это один случай на тысячу. Люди более-менее разбираются. В Европе книги издавались большими тиражами, и их лучше берегли. Они не погибли в пожарах революции, они не были конфискованы в пользу государства.
— Возвращаясь к тому, с чего мы начали, можно ли сказать, сколько примерно скрытых коллекций в России?
— Мало. Вообще, крупных собраний в России очень мало. В свое время я писал статью, где назвал 25 важных частных собраний. Трудно универсально об этом говорить. Два года назад скончался наш коллега, член Национального союза библиофилов Лев Абрамович Мнухин, который с советского времени занимался творчеством Марины Ивановны Цветаевой. У него было одно из самых богатых собраний, связанных с книгами, автографами, перепиской Цветаевой. В 1970-х годах он занимался подвижничеством, проводя у себя в квартире мини-цветаевские чтения. Были и другие исследователи, но никто не мог с ним соперничать. У Льва Абрамовича было компактное собрание, но оно имеет большую ценность. У наследия Цветаевой трагическая судьба. В 1950–1960-е годы никто особо ею не интересовался. Только несколько человек в конце 1960–1970-х годов стали скрупулезно собирать ее наследие. Позже Цветаеву начали издавать миллионными тиражами, и люди открыли поэта на все времена. Но этому предшествовали нешуточные страсти. Несколько человек-подвижников боролись за то, чтобы были изданы Марина Цветаева, Саша Черный, Осип Мандельштам, Андрей Белый. Это действительно подвиг. Крупные частные собрания — это не количество книг, а их значимость. Таких у нас в стране 10–20.
— Многие коллекционеры не каталогизируют и не описывают свое собрание. И потом, когда что-то случается и предметы оказываются на рынке, невозможно проследить происхождение. Насколько это серьезная проблема, на ваш взгляд?
— Что касается живописи и графики, то нет двух одинаковых картин Бориса Кустодиева. Они все уникальны. Что касается книг — то это тиражная продукция. «Евгения Онегина» 1837 года издания осталось десятки экземпляров. Предположим, из условной Ивановской библиотеки украли такой экземпляр. Все библиотеки ставят штамп на титульный лист — это прописано в инструкции. То есть его происхождение можно идентифицировать. Если украли не из библиотеки, а у собирателя Иванова, то, как правило, штампов нет, а экслибрис можно отклеить. Ведь каталоги делаются не для того, чтобы подстраховаться на случай воровства, а чтобы представить свое собрание в целостном виде. Это большая работа и всегда событие в нашей среде. Но сплошь и рядом, как мы уже говорили, человек не хочет демонстрировать свое собрание.
— А насколько обычно вовлечена в процесс коллекционирования семья?
— Все индивидуально. Но важно отметить, что судьба коллекционера внутри своей семьи непростая, особенно в России. Мало семей, где эту страсть поддерживают двумя руками. Вряд ли домочадцы обрадуются, узнав, что не поедут в отпуск на море, потому что папа купил очередную антикварную редкость. Человек, который коллекционирует графику, марки или монеты — неважно что, — тратит гигантское количество времени, сил, интеллекта. А значит, уделяет семье меньше времени.
В России традиционно сильный собиратель одновременно является исследователем. Если сконцентрирован на одной теме, то он обычно «номер один» по ней внутри даже научного мира. Как оставлять свое собрание семье — это сложный философский и эмоциональный вопрос. Бывают такие случаи, когда родители передают свое собрание детям или внукам, которые пошли по их следам, получили образование, вникли в эту тему. Такие собрания передаются со знанием дела. Но это весьма редкий случай.
— А если нет, как в случае с Василенко?
— У многих коллекционеров странная позиция: после нас хоть потоп. Я к такой позиции отношусь отрицательно. Если ты всю жизнь собирал коллекцию, то надо ее пристроить в надежные руки. Для меня наиболее понятна жизнь по библейской формуле: время собирать камни, время разбрасывать камни. Коллекция путешествует во времени. Никто лучше меня не сможет продать мою коллекцию, потому что я знаю каждый предмет в деталях. Я должен себя готовить годами, чтобы получать от этого такое же удовольствие, как от собирания. Собирательство — это охота. Это мощный эмоциональный и психологический фактор жизни. Крупные собиратели знают, что если некомпетентные люди будут заниматься продажей коллекции, то наследников наверняка обманут. Поэтому лучше обратиться к специалисту, но выбирать его нужно тщательно.
— Насколько велико ваше собрание книг?
— Около 5000. Я сторонник узких тем. Выбираю тему, формирую представительную подборку и издаю. Так было с альбомами «Аромат книжного переплета», «Рандеву. Русские художники во французском книгоиздании», «Искусство автографа», «Гирлянда из книг и картинок: детское чтение в дореволюционной России», «ТамИздат» и другими. Это более рационально, потому что ты открываешь какую-то тему, интересную знатокам и неискушенному читателю.
— Как часто случаются открытия, когда вы нашли какое-то неизданное стихотворение известного поэта или нечто подобное?
— Это происходит регулярно. Но эти открытия интересны больше для среды знатоков. Массовый читатель не может быть сильно погружен в такие темы. У нас с массовым читателем проблемы. Мы живем в другую эпоху, и сложно предъявлять претензии к людям, что они стали меньше читать. Раньше книга конкурировала с сериалом «17 мгновений весны», фигурным катанием, чемпионатом мира по хоккею и отчасти драмтеатром. А сейчас в Интернете целый мир — картинки, общение, сериалы, а в сутках все те же 24 часа.
— Часто говорят, что Россия — сама читающая страна. Это миф?
— Я всегда к этому относился скептически. Потому что в советское время тиражи были большие, но если убрать классиков марксизма-ленинизма и общественно-политическую литературу, то картинка будет несколько другой. Но существует накопленное книжное богатство — книжные шкафы с собранием сочинений Чехова никуда не делись. Как были куплены бабушкой-дедушкой, так и передаются дальше. А собрание сочинений Короленко в 10 томах не нужно иметь, как выяснилось — достаточно томика избранных произведений. То есть много объективных факторов. Ситуация с чтением непростая во всех странах. Помню, несколько лет назад зашел в старинном палаццо в Болонье в читальный зал университетской библиотеки — и ни одного исследователя на 200 столов. Оказалось, что весь фонд оцифровали, и теперь «живые» книги ученым и студентам не нужны.
Поэтому история Василенко психологически мне понятна. Человек, находясь на закате жизни, вроде понимает, что настал момент предпринять какие-то действия, но не может этого сделать. Я с таким сталкивался. Ему кажется, что если он хоть одну книжку продает, то продает часть своей жизни. Ему деньги не нужны — что ему с ними делать? Жил он скромно. После его смерти произошла ситуация как с черными риелторами: разлетелись слухи, что есть квартира, набитая ценностями. Часть книг сразу реализовал сын, а затем произошла трагическая ситуация, началось воровство. Почему он не захотел отдать книги в госхранилище — гадать бессмысленно. Видимо, были свои доводы на этот счет.
— Теперь его наследство получат дальние родственники. Дайте совет человеку, на голову которого нежданно-негаданно свалились сокровища троюродного дедушки.
— Я лично написал инструкцию «Наследникам несчастного библиофила» — у меня 20 пунктов для своих домочадцев. Но основной совет один. Если нет специалиста, которому доверяете, и не боитесь публичных продаж — продавайте на аукционе через специализированные площадки.
