— Ваша первая поездка на Донбасс состоялась в 2019 году. Как возникла эта тема?
— Скорее следует спросить, почему не приехал на Донбасс раньше… Ответ на самом деле есть: учился в Мадриде. В 2019 году связался с директором Донецкой филармонии и предложил им концерты. С тех пор наше сотрудничество только крепнет. Одна из ветвей моей семьи до сих пор живет в Донецке, поэтому этот город всегда был не чужим для меня. Первый раз после 24 февраля я приехал совместно с певцом и композитором Алексеем Поддубным, более известным как Джанго. Это было 7 апреля. Написал в Донецкую филармонию: давайте сделаем концерт. Они говорят: нет, это невозможно, Минобороны запрещает… Захожу в телеграм-канал Захара Прилепина, а он пишет: посмотрите на Джанго, он без всякого Минобороны уже неоднократно был в Донецке… Через 30 секунд уже писал Джанго. И через три дня мы уже были на Донбассе.
— Какая обстановка была на этот раз?
— 10 апреля мы давали концерт в Мариуполе. В паре километров от нас шли ожесточенные бои за «Азовсталь» и завод Ильича. Из центра города еще не были выбиты вооруженные силы Украины. Концерт был на площади, на окраине города, там было, наверное, тысячи две человек. Люди собрались за гуманитарной помощью. Это было безумно тягостное впечатление, один из самых тяжелых концертов в моей жизни. А через месяц наступил один из лучших дней в моей жизни — 9 мая. Мы участвовали в двух парадах Победы, которые проводили для двух ветеранов Великой Отечественной войны — для каждого по отдельности: одному из них 99 лет, а другому перевалило за 100. Курсанты военного училища и резервисты прошли настоящим парадом, с почетным караулом, прозвучали военные песни. Мы с моим другом, скрипачом Тамерланом Тедеевым, тоже в этом поучаствовали — сыграли небольшой концерт.
— Вам приходилось играть на передовой?
— Неоднократно. Я езжу на Донбасс каждый месяц на 5–6 дней. Тогда, в мае, мы поехали по боевым позициям батальона 1117 «Русь». Четыре разные роты, каждая из которых находилась на боевых позициях на передовой. У меня было восемь выступлений, из которых половина прошла буквально в 300–500 метрах от позиций нацистов. У нас даже осталось видео, как мы с Тамерланом играем на танке, потом с него спускаемся. После чего бойцы убирают ветки с танка, и он прямо от нас уходит в бой.
— Вам не страшно?
— Конечно, впечатление тягостное, потому что обстрелы всей территории Донецка сейчас «выкручены» на максимум. Однажды я отъехал к друзьям в Макеевку, а в 6 часов вечера произошел удар, о котором я не знал, а узнал только на следующее утро, когда приехал. Вижу след от мины в 200 метрах от отеля, снял видео. Подхожу к отелю и вижу, что он весь раздолбан: стекла, арматура… Захожу за угол и вижу огромную дыру между 2-м и 3-м этажами отеля. Потом сел завтракать, а вся гостиница начала дрожать: все дребезжит — тарелки, стаканы на столе… И я понимаю, что рядом со мной стекла, а это самое опасное, потому что от взрывной волны стекла убивают. И впервые почувствовал: блин, мне страшно… Но в целом не могу сказать, что так уж часто испытывал страх. Я не преодолеваю себя для того, чтобы поехать на фронт к солдатам. Наоборот, мне этого хочется. Но признаюсь, что бойцы надо мной немножко посмеивались, говорили: это у тебя до определенного момента…
— В среде творческой интеллигенции ваша позиция отнюдь не мейнстрим. Как думаете, почему?
— А почему русская интеллигенция всегда занимает ту позицию, которую она занимает? Когда Пушкин поддержал подавление польского восстания, он оказался изгнан из «рукопожатного» общества. О Пушкине, который был гением, признанным при жизни, писали, что «он огадился» так, что даже как поэта воспринимать его больше невозможно. После Великой Отечественной войны Сталин на встрече с Константином Симоновым сказал: «Я беспокоюсь о том, что недостаточно развито чувство патриотизма у советской интеллигенции». Мы победили в величайшей за всю историю человечества войне, а Сталин беспокоится, что недостаточно развит патриотизм. Еще нет шестидесятников, нет диссидентов, а уже понятно, что с патриотизмом плохо дело. Наверное, глупо брать на себя смелость утверждать, что все можно изменить. Мы можем только действовать так, как считаем правильным. Сопротивление через созидание — наш девиз.
— Вы встретили на Донбассе единомышленников, расскажите о них.
— Попав на Донбасс, я впервые реально ощутил воронку энергии, силовое поле. Патриоты безумно расколоты, это не секрет. Монархисты, коммунисты, социалисты, националисты, православные, атеисты… По любому поводу мы друг друга не понимаем. Это парадокс. Без самоорганизации русскому народу смерть. У нас соборность должна быть. А это подразумевает важность каждой личности. А у либералов, наоборот, все совершенно замечательно, потому что у них есть собственная система ценностей, лидеры мнений, объективно талантливые режиссеры, художники и все такое, типа «Запад нам поможет, мы за все хорошее, против плохого, мы культура». Это действует, особенно на молодых. Тяжело все время быть в оппозиции, особенно к своему цеху. И вот, попав на Донбасс, я очутился абсолютно на своем месте. Там такое количество пассионарных людей! Это касается и военных, и военкоров, волонтеров, которые приезжают помогать бескорыстно. Там нет сословий, нет богатых, бедных… Там видна пробивающаяся наружу русская культура. Я раньше не интересовался современной поэзией. Там открыл совершенно невероятный мир прекрасных стихов, открыл Анну Долгареву, которую сейчас уже знают все. Есть Александр Пелевин, Игорь Караулов, Мршавко Штапич (Артем Ляшенко). Короче говоря, на самом деле огромное количество замечательных, талантливых людей, у которых сердце стучит в унисон с нашим народом.
— Что вы играете на своих концертах на передовой? Как бойцы вас слушают?
— Всегда играю «Чакону» Баха. И перед исполнением говорю пару слов о Бахе. О том, что это был человек глубоко верующий. Цикл сонат и партит для скрипки соло, частью которого является «Чакона», это программное произведение, посвященное жизни Иисуса Христа. «Чакона» находится в точке «золотого сечения» и хронологически соответствует восхождению на Голгофу, крестному пути, распятию и смерти Спасителя. После которой неизбежно наступает воскресение. И я говорю, что это неизбежно и для нас. То есть враг будет разбит, победа будет за нами. Конечно, я играю каприсы Паганини, потому что это любимая, узнаваемая музыка — все сразу начинают оживляться, улыбаться и так далее. Мы с Тамерланом Тедеевым играли дуэты Рейнгольда Глиэра, играли Пассакалию Генделя–Хальворсена, много чего. Как воспринимают? Совершенно замечательно. И это можно объяснить только тем, что прикосновение к подлинному искусству не может оставить никого равнодушным. Потому что подлинное искусство — это нечто реально существующее. Не какой-то симулякр, софистика, демагогия и так далее — это энергия, которая существует объективно. Искусство, как и всякое высокое ремесло, есть проявление смыслов. Когда я играю «Чакону» перед солдатами, происходит нечто, что заставляет их почувствовать: это настоящее!
— Каковы перспективы отмены русской культуры в Европе, на Западе?
— Пена сойдет. Ведь европейцы не принципиальные люди и не сентиментальные. Их интересы предельно прагматичны. Идейность им не свойственна. Есть только один путь, при котором русская культура не будет отменена, — это сильная, мощная, независимая, суверенная Россия. Как только мы будем сильными, они тут же забудут про Украину и придут договариваться. А вот если мы будем слабыми, они не остановятся ни перед Пушкиным, ни перед Чайковским, ни перед кем…
