Часы
Я — мальчик. Очень правильный и гордый этим. Иду в магазин по поручению мамы. Вижу: на пороге магазина валяются наручные часы.
Меня переполняют честность, воспитанность, неуверенность в себе. Я оробел. Стал спрашивать прохожих: не их ли?
Из магазина вывалилась веселая компания молодых парней, один из них часики схватил: «Спасибо, выручил, что бы я без них делал!»
С покупками выхожу из магазина, вижу: парни набились в будку телефона-автомата и кому-то на другом конце провода торгуют часы.
Не случилось ли тогда непоправимое: я упустил счастье, время? То была символическая находка.
Старый муж
Компанией ехали на дачу. Мне шепнули:
— Имей в виду, у Гали старый муж. Не ляпни невпопад.
Стали залезать в машину, я услышал, этой самой Гале говорят:
— О Волчке позаботилась?
— А как же, — отозвалась она. — Накупила димедрола, буду его кормить, чтоб спал всю дорогу.
Проклятая моя сердобольность и плохая осведомленность в вопросах медицины!
— Не надо димедрола, — неуверенно, сопереживая престарелому супругу, сказал я. — Он сам уснет. В пожилом возрасте быстро засыпают, а препарат может плохо подействовать…
— Мой пес Волчок молод, но не переносит поездок в машине, — холодно сказала Галина. — Тем более дальних.
Подарок коммунистов
Во время поездки по США для подготовки визита М.С.Горбачева (я рассказал об этой интереснейшей одиссее в статье «Тайная миссия», «МК» от 2 ноября 2017 года) члены нашей делегации побывали в Белом доме и Капитолии, ООН и особняках миллионеров, покатались на яхте в Сан-Франциско и насладились «Смирновской» водкой в Джонсоновском центре в Милуоки. Средь калейдоскопа ярких встреч одна оставила неизгладимо щемящее впечатление.
Председатель КМО (Комитет молодежных организаций) Сергей Челноков обмолвился: необходимо заглянуть в гости к рядовым членам американской компартии. Мы поехали с ним вдвоем.
Запущенный район, крохотная квартирка. После роскошного поместья чернокожего толстосума (дорожки вокруг его дома были усыпаны, будто песком, блестящими одноцентовыми монетами), где мне и сотруднику Института США и Канады Анатолию Уткину довелось провести несколько дней, жилище коммунистов поразило чистенькой, аккуратной убогостью. Хозяева — старичок и старушка, убежденные сторонники и пропагандисты советского образа жизни, были польщены нашим вниманием, накрыли стол, расспрашивали о начавшейся в СССР перестройке. В их суждениях сквозила такая простота, а в глазах светилась такая наивность, что впору было залиться слезами. Это было само материализовавшееся заблуждение, воплощение доверчивости.
Мы, разумеется, приехали не с пустыми руками. А вот семейной чете было нечем нас одарить. Но не могли же они — гордые своей нищетой, солидарной с необеспеченностью пролетариев всего земного шара — отпустить посланников коммунистического оплота без ответных презентов. Старичок снял с книжной полки потрепанный том «Коммунистический Китай в мировой политике» (автор Гарольд Химтон, издание университета Джорджа Вашингтона 1966 года), а его супруга вложила в этот фолиант две фотографии — свою и мужа.
В тот же вечер я пролистал объемистое исследование: ссылки на англо-русскую конвенцию 1907 года, Ялтинскую конференцию, упоминания Ленина, Сталина, маршала Жукова…
Храню сей научный труд и снимки. На них — скромно одетые люди уверенно и честно смотрят в камеру, сознавая правоту и правильность своей политической и жизненной позиции, своих не напрасно потраченных сил и судеб.
Актриса
Она была подлинная звезда, прима, красавица, заслуженно стяжавшая громкую повсеместную славу.
Мы совпали в курортном южном оазисе. Она назначила мне свидание. Сам бы я не отважился. Скажу вдобавок, ее муж был известный спортсмен, мой кумир, поэтому вы поймете мое смущение.
И сама выбрала место встречи на морском берегу. При свете звезд. А не в каком-нибудь банальном баре.
Держаться с неименитыми сверстницами я умел. А тут… Мне бы накинуть к тогдашнему возрасту пять-десять годков… (Впрочем, хорошо, что пребывал в том неискушенном возрасте.) Поэтому был скован, немногословен. Она болтала без умолку.
— Вы разнежены… У вас, наверно, было счастливое детство?
Я неопределенно хмыкал.
Сперва мы сидели на деревянных лежаках, потом она принесла сухой тростник, мы его запалили. Она пыталась меня расколдовать:
— Не ленитесь, принесите вязаночку. Этот быстро сгорит.
— Опасно добывать это топливо, — буркнул я. — В зарослях я видел одичавших кошек. А детство у меня было несчастливое.
Я направился к шевелившейся под легким ветерком стене высоких стеблей. Проходы в чащобе были словно бы прорыты, а не прорублены, я ощутил себя бредущим вдоль земляного окопа. Веяло сыростью и цвилью. Нагибаясь, я подбирал сухие членистоногие стрелы. Они напоминали бамбук — но были непрочные. Я легко ломал их.
«Вот если бы это был сахарный тростник!» — неуместно думал я.
Костер плясал посреди черной мантии ночи, как живой цветок, диковинная брошь, жаркая шевелящаяся медуза.
— У меня было несчастливое детство, — сказал я. — А костры я любил. Однажды устроил костер дома. И всех перепугал.
— Мое детство было очень счастливое. Костры обожала…
Она пересела на мой лежак. Ее лицо, освещенное переменчивыми бликами, казалось уродливым, тени легли в глазницы, а сами глаза во мраке сияли волшебно.
— Теперь, — сказала она, — сделаем вот что. — И туфелькой, аккуратной, будто хрустальный башмачок Золушки, наподдала угли. Они рассыпались, раскатились по песку, тускло краснея жаром. — Не получилось... У меня нога маленькая. Попробуйте вы. Только в ботинок не наберите.
Я наподдал по кострищу.
— Словно город ночью, если смотреть с самолета, — сказала она, зачарованно глядя на угли. — Заводы, фермы, дома.
— Ферм в городе не бывает, — буркнул я.
— Все испортили… — она не скрывала разочарования. — Не нужна подлинность. Ни про фермы, ни про детство… Никому это неинтересно.
Одним штрихом
Обрисовать, запечатлеть человека — сложнейшего, многопланового, многогранного — одним штрихом… Возможно ли?
В памяти всплывают краткие, емкие (порой беспощадные) экзерсисы Ивана Бунина, охарактеризовавшие Валентина Катаева и Алексея Толстого. Или то, как Лев Толстой пытается накрыть ладонью солнечный зайчик, Чехов выпускает пойманную мышеловкой мышь в сад.
Пробую подступиться.
Рафаэль Клейнер
Великий чтец, обладатель уникальной памяти Рафаэль Клейнер, когда во время его выступления в зале отключилось электричество и зрители встревоженно зашумели, успокоил их:
— Мне свет не нужен. Я читаю наизусть. Оставайтесь на местах.
Андрей Битов
Я познакомил сына-школьника с Андреем Георгиевичем. Хотелось, чтобы ребенок соприкоснулся с безусловным гением (при том, что мои собственные отношения с А.Г. оставались весьма непростыми.) Книги Битова сыну нравились. Но как произойдет встреча?
Легко и весело. Битов написал на подаренной сыну книжке: «Петру Андреевичу — от Андрюши Битова — читай хорошо! 26 V 2016 Д Р А С Пушкина».
Асар Эппель
В Пицунде, в Доме творчества, большой компанией поехали в форелевое хозяйство. Долго ужинали. За стол расплатился я. Были деньги — вот и расплатился.
Следующим утром в мой номер постучал Асар Эппель (он участвовал в загуле). Принес деньги. Свою долю. Я был изумлен. Отказывался брать. Асар настоял.
Леонид Зорин
Леонид Генрихович рассказывал, как опустился на колени перед актером, исполнителем роли в спектакле по его пьесе, и попросил: «Умоляю, произносите то, что у меня написано, не надо отсебятины!»
Любовь
В писательские Дома творчества давали путевки не только труженикам пера — и происходила смычка интеллектуалов и людей рабочих специальностей. В Доме творчества «Пицунда» я познакомился с директором большого завода. Этот обаятельный и, бесспорно, незаурядный человек рассказывал: молодая работница предприятия пришла к нему на прием и сказала:
— Люблю вас безумно, не могу без вас жить.
Он ответил:
— Значит, поженимся.
И так и сделал. И был счастлив в семейной жизни.
