— Это действительно счастье, я за Катю очень рада, — говорит Наталья.
— Почему счастье?
— Когда ты служишь Богу, радуешься всему, что вокруг. Она обрела душевный покой. Ведь Катя к этому давно шла, отказывалась от всего — от больших гонораров (а у неё в своё время были очень большие гонорары за роли), от публичности — для неё это всё потеряло смысл. Она ушла из МХТ больше сорока лет назад.
— Что должно было произойти, чтобы известная, популярная, любимая публикой артистка вдруг оставила сцену, перестала сниматься? Что-то конкретное, может быть, несчастная любовь или собственная болезнь или близких?
— Никакой болезни не было. Просто она встретила батюшку Владимира Волгина (он тогда служил в Курске), а он ловец душ, именно он открыл ей глаза на веру. И она поняла, что здесь, на земле, всё временно. Поэтому для многих её коллег уход из театра стал полной неожиданностью.
— А как они восприняли такой перевёртыш в сознании Екатерина Сергеевны?
— Ну как… Большинство, конечно, считало, что она ку-ку, всё это у неё несерьёзно, блажь. Она ведь и от Петера Штайна тогда ушла, я имею в виду из спектакля «Орестея», где играла Клитемнестру, мать Ореста — Евгения Миронова. За эту роль она получала гонорары в валюте, деньги были нужны — время-то какое, начало перестройки. И они тогда со Штайном ругались, спорили на религиозной почве, но она всё равно ушла из проекта, который очень много в то время гастролировал по миру.
Последние два года Катя была послушницей в монастыре, у неё там была своя келья. Это в Зосимовой пустыни, не так далеко от Москвы, я сама к ней собиралась съездить.
— Ведь её сын Дмитрий, сын от драматурга Михаила Рощина, он тоже священник. В выборе им такого пути мать сыграла роль?
— Конечно. Она хотела, чтобы он стал священником. Хотя он учился во ВГИКе на режиссёра и его очень ценил Олег Ефремов, но Дмитрий ушёл в религию, стал священником. Она бы и раньше постриглась, я думаю, но жизненные обстоятельства не позволяли ей так поступить: надо было помогать сыну (какая там зарплата у священников), у него родились дети — сейчас их уже восемь.
— Но насколько я знаю, монашеский постриг — это очень суровая жизнь.
— Да, это жизнь не по своей воле. На всё теперь она должна спрашивать позволения и благословения от игуменьи. Монахи мало спят, много молятся, у них совершенно другие посты. Я помню, как мы однажды ехали с Катей в Тулу, у неё только закончился пост, и она говорит мне: «Как же я хочу поесть». Мы зашли в кафе, заказали пельмени, а нам принесли уже такие разваренные, страшные, когда фарш отделился от теста. Ну, я и говорю: «Сейчас пойду, разберусь, что они тут подают» — «Да что ты, ты не понимаешь, какие они вкусные», — только и сказала она.
Ведь это благодаря Кате я сама пришла к Богу. Как-то рассказала ей, что вроде всё у меня хорошо, а вот счастья… «А ты иди в храм, к батюшке», — сказала мне Катя. Я и пошла, нашла батюшку — светлого человека, попросила благословения, и жизнь моя во многом изменилась.
— А как изменилась сама Екатерина Васильева, придя к Богу? Ведь у неё, все знают, такой крутой нрав, что на смирение трудно рассчитывать.
— Она изменилась на сто процентов. Вспомни эту курилку, матерщинницу, могла словом отбрить и обидеть. Но она боролась с этим и победила, стала совершенно другим человеком. Да никто не знает, скольким людям она помогла: на моих глазах с себя снимала и отдавала одежду. Или милостыню могла подать — сразу тысячу рублей, хотя у самой денег толком не было. А получит — сразу раздаст. Не считала, не копила. А на гастроли, если за границу поедем, так её уговаривала купить себе одежду. Так было в Канаде, в США, где её по чёрной одежде принимали за шахидку. Еле уговорила.
— Последний вопрос. Теперь, живя не по своей воле в монастыре, подруга сможет вам позвонить или ответить на ваш звонок? Оставят ли ей мобильный телефон?
— Я ей сейчас напишу, поздравлю. Не знаю, оставят ли ей имя после пострига. Ведь Люба Стриженова (актриса Любовь Стриженова, несколько лет назад также приняла монашеский постриг — М.Р.) теперь не Люба, а мать Юдифь. Но я надеюсь, что Катя мне ответит.
