Женщина сидит на стуле в профиль к залу на пустой сцене. Женщина тихо плачет. Но как только встает и начинает движение, на кулисе желто-золотистого цвета ее же тень медленно движется за ней. Так заканчивает свой «Вишневый сад» Алессандро Серра, который выступает еще и драматургом, автором сценографии, костюмов и света.
Первое впечатление от начавшегося действа — растерянность: у итальянцев в русской классике нет наворотов (как так?), они не ищут новых смыслов, перекраивая Чехова. Никакой яркой визуализации, игры в перемену полов и, главное, никакой агрессии, которая так часто обрушивается со сцены на зрителя.
Как будто классический Чехов в классическом прочтении от молодого режиссера. Выпускник театрального факультета Университета Ла Сапиенца в Риме очень спокойно открывает чеховскую пьесу, поначалу подчеркивая театральность происходящего момента. За закрытым занавесом нарастает людской гул, какой часто можно слышать в театре, но при открытии он обрывается тишиной. На пустой сцене без единого фрагмента декорации лежат артисты — спят или умерли? Первой резко поднимется статная женщина в черном — и вот вам госпожа Раневская уже прибыла из Парижа в свое родовое имение, которое во всей губернии не имеет равного по масштабу и красоте вишневого сада. Имение будет продано, но до этого момента развернется человеческая комедия — русская, но с итальянским акцентом.
Акцент довольно сильный: южный темперамент, как ни подавляй его, — не спрячешь. Эмоциональность, легкая взвинченность, скольжение по рисунку роли, а не глубоководное погружение в нее, как ни странно, работают на жанр, на котором так настаивал сам автор: «Вишневый сад» — это комедия. И надо сказать, режиссеру удается довольно долго держать превосходство комедии над драмой. Здесь главные герои не имеют героической статуарности — в подаче себя и своего текста: порой кажется, что Раневская — проходной персонаж, а Симеонов-Пищик и Шарлота Ивановна едва ли не главные. Но это только видимость — у каждого своя роль, каждый несет свою личную драму, но не педалируя ее, а оставляя впечатление реальности происходящего. Когда все не чуть громче, объемнее, рельефнее, а почти обычно. Но именно эта обычность, как бы антитеатральность дает ощущение подлинности. И в этой подлинности артисты существуют совершенно замечательно.
Поэтому когда в финале госпожа Раневская, присев с прямой спиной на стул у желто-золотистой кулисы, тихо заплачет, — сожмется сердце. Заплачет и Варя, которая должна покинуть родовое гнездо и уйти в наемные экономки за семьдесят верст от дома. А до этого у них все будет как будто несерьезно, когда никто не хочет верить, что в их жизни случится самое плохое, пока все весело и забавно. Но что-то нездоровое в этой веселости чудится. Игра с тенями и в тени — одно из немногих выразительных средств, которые себе позволяет Алессандро Серра. Тень Фирса на фоне огромного колеса раздваивается. За Раневской следует ее тень, которая на самом деле — другая актриса.
Лопахина, которого часто в театре трактуют как человека, влюбленного в Раневскую, здесь и в помине нет. Это делец нового типа, в котором цинизм присутствует в той же мере, что и чувствительность. Перед тем как занавес закроется, все опять улягутся на пол — то ли вечный сон накроет их, то ли небытие.
