К нашей встрече мы готовились целый год: то мешал ковид, которым она и я по очереди переболели, то невероятная жара, да и что греха таить — встреча откладывалась еще и потому, что было слишком много между нами неперегоревших эмоций. Автор оперы «Джордано» Лора Квинт хотела объяснить мне, как это больно, когда журналист безжалостен и равнодушен в оценке ее слов, чувств и эмоций, из которых состоит и творчество, и вся жизнь, а я хотела задать риторические вопросы — как ей было не жалко выставлять на всеобщее обозрение свои отношения с Валерием Леонтьевым? И неужели она была так наивна, что после этого ждала только восхищения, а не обсуждения и осуждения? Это девять-то лет пробыв рядом со звездой, чьей славе уже полвека, и зная, каково это — когда твой возлюбленный любим еще миллионами других женщин, находящихся от него на самых разных дистанциях.
— Лора Геннадьевна, а зачем вы публично поведали про ваши отношения с Леонтьевым? Потому что это — сумасшедший пиар?
— Для меня это — не пиар, это — история моей жизни. Когда публично озвучивают взаимоотношения с кем-либо, но в их результате не родились ни стихи, ни песни, я не понимаю, зачем это сделано. Чем это отличается от соития Рабочего и Колхозницы? Ничем. Когда экскурсовод рассказывает о произведениях искусства, картинах, скульптурах, о том, что к такому порождению творческих и жизненных сил и таким невероятным всплескам эмоций привели некие отношения, это нормально. Быть влюбленной и писать музыку, которая нравится миллионам, это достойно, это красиво. Он всегда в меня верил, и сейчас, после моего юбилейного вечера, который состоялся три года назад, нам очень легко общаться. Я ему даже сказала: «Нам с тобой никогда не было так легко разговаривать!», а он ответил: «Это потому, что изменились обстоятельства»… Я растерялась и не спросила, что он имел в виду, теперь гадаю…
— Вам не кажется, что, повествуя о вашем романе, вы не удержались в рамках?
— Нет. Это не принесло Валере проблем.
— Ему — естественно, нет, это вас «желтая пресса» «отполоскала» по первое число. Наверное, это было непросто?
— Это было непривычно, потому что многие провоцируют «желтую прессу», а я — нет. Я уверена, что это история про музыку и стихи, про творчество, про взаимопонимание, я не интернет-зависимый человек, я не ожидала, что в Сети появится такое количество искаженных перепечаток. К тому же мое интервью оказалось сильно адаптировано, оттуда вырезали многие фрагменты, и это всю суть перекорежило. Я подписывала один текст, и он назывался «Вся моя жизнь и вся моя музыка», где заканчивала историю про Валеру словами: «Я благодарна судьбе, что долгие годы этому необыкновенному, странному человеку принадлежали все мои чувства и вся моя музыка». А вышел другой текст. С уничижительным заголовком. Дима Певцов говорил мне потом, что надо было судиться с изданием, что нельзя спускать с рук пошлость и подлость. Я думала, что надо гордо игнорировать. Ошиблась.
— Вы не заключали контракт на свою исповедь?
— Нет.
— Вы знаете, сколько стоят такие откровения в глянцах?
— Я потом узнала.
— А если бы знали заранее, взяли бы деньги?
— Взяла бы, отчего же нет-то...
— Были бы сейчас хотя бы с шубой....
— Ну… у меня есть шуба... Эти деньги все равно давно бы уже закончились. Но я не знала, что за это платят. Ему, кстати, все рассказанное мной понравилось.
— Он вам так сказал или вы себе так внушили?
— Есть вещи, которые я не могу озвучить, у нас есть свои с Валерой секреты.
— Но мы же обе знаем, что для него все сказанное вами было полной неожиданностью.
— У меня есть много недостатков, но со мной можно идти в разведку, поэтому я больше ничего не скажу.
— Вы не жалеете, что так поступили?
— Нет, конечно. Я не снимаю с Валеры белого костюма. Он — мачо, вдохновенный, необыкновенный человек, но и я — не теткин-моткин все-таки. Это — красивая история про певца и композитора, и мне так нравится фраза Бомарше, смысл которой сводится к тому, что только мелкие людишки боятся мелких статеек. Он их не боится, уж точно.
«Тонкая рогатая луна\Замерла в окне по стойке смирно.\Женщина к тебе пришла одна,\Как блудница к Господу с повинной».
— Вы ни разу нигде не сказали: Валера любил вас?
— Не могу отвечать на этот вопрос, как я могу сказать за другого человека? Даже за мужа не скажу.
— Хорошо, он говорил, что любит вас?
— Я не скажу, у меня есть табу на многие вещи в отношении Валеры.
— А вы говорили ему о своей любви?
— Нет.
— Ни разу не сказали?
— Нет.
— Так сложно было произнести эти слова? Боялись, стеснялись?
— Это не нужно было.
— Но женщины любят говорить о своей любви, когда она востребована...
— Таня, верите, я этого не помню.
— Мне просто видится, что это так естественно. Например, вы приезжаете к нему по внезапному желанию куда-то на гастроли. Он спрашивает: «Ты зачем приехала?» А вы отвечаете: «Я люблю тебя!»
— Я никогда не приходила и не приезжала к нему незваной! Ни в гости, ни тем более в какую-то поездку! Боже упаси! Я вообще не хочу, чтобы наша беседа завернулась вокруг Валеры. Я всегда могу на него положиться, а он на меня, и он это знает, и это главное. И вы не знаете Валеру того времени, вы тогда с ним не общались. Это был другой человек.
— Люди так кардинально не меняются, они всегда исходят из своей прежней сущности. Да, я не знала его в годы ваших отношений, но, думаю, ему всегда в этом вопросе было тяжело: столько женщин его любило тогда и любит сейчас.
— А что тяжелого? Приятно же!
— Мне кажется — это тяжело, женщины забирают так много сил и энергии...
— Или отдают энергию... Нам было весело, понимаете? Мы стихи писали вместе, нам было дико весело, и приключения были, конечно, разные.
— Он делал ради вас безумные поступки?
— Дорогие.
— Вы имеете в виду подарки?
— И много. Мне это очень приятно, я могу сейчас выйти в общество богатой женщиной
— Благодаря Валере?
— Да, благодаря Валере.
— Вы говорите в обществе, что это подарки от Леонтьева?
— Да, конечно. Есть у меня и другие подарки от других артистов, и не как плата за что-то. Но его подарки для меня талисман — приносят счастье, я очень дорожу ими.
— Какие это подарки? Бриллианты? Изумруды?
— Я не скажу!
— Вы были с ним счастливы?
— В творчестве?
— Вообще в тот момент времени вы были счастливы?
— Нет, конечно, я же на фронте была. И честно скажу — в моих отношениях с ним женского было очень мало.
— Что значит «женского»?
— Коля Караченцов всегда говорил: «Лора, а ты умная, хотя и красивая!». Так вот, я — умная, и для меня главным был творческий союз. Я знала: рыпнусь, один неверный шаг — и не будет творчества, а для меня это было главное. Ну, такой прагматизм был, и это факт. Я честно признаюсь: женского во мне мало. Но я не зациклена на Леонтьеве вообще, на каких-то романтических отношениях, которые были 20 лет назад. Поверьте, он был не самым знаменитым среди моих мужчин.
— А кто же тогда был «самым»? В нашей стране самых знаменитых не так уж и много.
— Не скажу.
— Почему? Вы же рассказали про Леонтьева, почему не рассказать про другого, особенно если учесть, что более знаменитого даже сложно себе вообразить.
— Это — моя жизнь! Жизнь свела нас с Валерой на какой-то срок, и спасибо за это! Но там все и осталось. «Там и остался я», как в песне Тухманова «... В том сентябре».
— Вы предполагали, что ваши отношения с Леонтьевым закончатся свадьбой?
— Нет! Никогда бы этого не было! И никто к этому не стремился! Мне никогда в голову это не приходило, вот вам крест.
— Почему?
— Я была уже взрослая девочка… Когда есть ощущение неземного происхождения влечения, на земле никогда не может быть продолжения, и ты это осознаешь. Что он мне говорил, я не транслирую: ни сегодня, ни завтра не скажу, нигде и никогда. Я знаю про его отношение ко мне, потому что он — маг и волшебник. Но я ничего такого не рассказываю про Валеру, хотя, поверьте, есть что рассказать.
— Никто не рассказывает, да. С Караченцовым у вас тоже были романтические отношения?
— Боже упаси! Коля был моим названым братом, к нему всегда были сестринские отношения. Четыре года после его ухода я плакала — со мной про Колю нельзя было говорить, какая это была дружба, больше, чем дружба. Он был брат, связь была невероятная. Мы могли сидеть и разговаривать мысленно. Сидим, например, за столом, а я всегда сижу от него по правую руку, и тут встает одна дама и говорит: «Вот, всё говорят друзья, а я скажу от лица родственников». А сама — седьмая вода на киселе. И я думаю про себя: «Тоже мне, родственница!» И он сразу мне, как будто услышал: «Я тоже так считаю!»
— А с Валерой вы мысленно могли говорить? Он это постоянно практикует.
— С Валерой — могла. Иногда. Но там природа была другая.
«Смертную тая в себе печаль,\Говорила, что любить нет силы,\И что ей так бесконечно жаль....\И в слезах была особо милой».
— Если бы не ваши отношения с Валерой, вы бы написали «Джордано?»
— Нет, конечно! Однажды мы сидели в Питере в подвале, который принадлежал залу «Октябрьский» и где он жил, потому что не хотел жить в гостинице: там толпа народа — его это тяготило. И поэтому он жил в подвале. И я, как всегда, наготовила ему много еды, и что-то мне стало нехорошо, в подвздошной области. Я говорю: «Я домой пойду, мне что-то не вздохнуть!» И он говорит: «Не уходи, я тебе сейчас боль заговорю», берет книгу Светония «Жизнь двенадцати цезарей» и начинает читать вслух, он же любит читать вслух… И как сейчас помню: Цезарь то, цезарь се, потом глаза поднимает: «А ты для меня напишешь, Лорочка, мюзикл или оперу» — и опять цезарь, цезарь… И я стала писать, для него.
— Почему именно «Джордано»?
— Это мы с ним придумали в Таллине. Сидели в баре, мирились часов шесть… Хотя нет, вообще это придумал мой папа, физик. Он был удивительный человек, ушел из жизни в 2020 году в абсолютно светлом разуме на 97-м году жизни, а я в это время лежала под кислородной маской с ковидом, мне даже не сказали. Папа мой — Квинт Геннадий Григорьевич, его в семь лет послали собирать деньги от школы, и где-то выдавили ребенка из трамвая, он попал под встречный и остался без обеих ног. Но он качался, красавец такой вырос, закончил школу с золотой медалью. Сначала поступил в театральный, без экзаменов взяли, а потом дедушка его отговорил, сказал: «Это не профессия», и папа пошел в вуз, который готовил специалистов для оборонки. Он был физиком, 28 внедренных разработок, ордена, медали, но дома не надевалось ничего. Вот он вспомнил про Джордано, потому что это — про множественность миров. И я сказала Валере: «С твоей внешностью тебе подошла бы роль Джордано Бруно, ты такой итальянец, испанец…»
— Опера — хороший способ примирения, а поссорились из-за чего?
— Не помню, это было так часто…
— Странно, мне всегда казалось, что Леонтьев настолько чуткий, что поссориться с ним просто невозможно, но при этом его очень легко потерять... Жаль, конечно, что вы не смогли его удержать…
— Наверное, если бы в моей жизни был один яркий исполнитель… Я понимаю, когда такое случается, авторы этим и живут. Но у меня, слава тебе Господи, после нашего расставания все только развилось. У меня появились Бабкина, Лолита, Апина, хотя я никогда раньше не занималась женской песней. А на 35-летии Алены Апиной вдруг замечаю — они стоят с Лолитой в шикарных коктейльных платьях и шепчутся, и Лолита что-то так увлеченно рассказывает… И у меня сразу родилась строчка: «Пусть говорят, что дружбы женской не бывает», и я написала эту песню, и сегодня она стала женским гимном.
— А почему вы не создали, скажем, для Пугачевой такое же масштабное произведение, как для Валеры? Раз перешли на женские песни...
— Она пела мою песню на стихи Ильи Резника «Московский романс», потом мы познакомились, но, когда она делала антологию, то не включила в нее эту песню. Это, конечно, странно… Может быть, из-за моих откровений по поводу Валеры, не знаю… Но я ей в действительности очень благодарна — когда мой муж Андрей (муж Лоры Квинт — певец Андрей Билль) выступал в «России», она подошла ко мне и поддержала: «Мне твой нравится, такой поющий Дастин Хоффман». Я говорю: «Да вот, все шепчутся, что он на мне женился ради репертуара. А я, наверное, ради прописки за него вышла!». Она в ответ: «Будете жить долго и счастливо, а всех — посылайте!»
— На нашей эстраде две величины — Леонтьев и Пугачева, для автора остальные артисты, надо полагать, это шаг назад?
— Когда я в свое время написала известную «Здравствуй, мир!», очень боялась стать автором одной песни. Но потом мои песни исполняли и Толкунова, и Бабкина, и Киркоров, и другие. Я очень ценю эстрадных артистов, очень им благодарна, но мерило успеха для меня то, что мы приезжаем в Большой зал Консерватории, шлагбаум открывается, и мы машинку ставим у служебного входа. Я училась у лучших педагогов, у любимого ученика Шостаковича Владислава Успенского. Жена Успенского режиссер Ирина Тайманова рассказала мне, как встретила Сергея Слонимского, а тот сказал: «Я тут включил телевизор, услышал музыку в фильме, дождался титров — это оказалась ученица Владислава, Лора Квинт, такая интересная партитура!» — я этим живу! Тем, что он посмотрел, кто был в титрах.
А из послековидной депрессии нас с Ларисой Рубальской вывел молодой, но уже известный писатель Женя Гаглоев, который предложил написать мюзикл «Золотой гусь» по мотивам сказки братьев Гримм. Получилось весело и современно — его уже ждут несколько театров.
Когда появились другие исполнители, я вздохнула. Не потому что я не ценила Валеру, но 9 лет огромных усилий, когда его окружение на «белое» говорило «черное», когда другие люди его накручивали против, — так невозможно существовать долго. Хочется же заниматься каким-то творчеством безмятежно.
— Вряд ли есть на свете звезды первой величины, рядом с которыми можно безмятежно существовать и столь же безмятежно заниматься творчеством, в котором они задействованы...
— Я люблю драматических артистов, Караченцов, Певцов, Аверин, они ни за что не будут исполнять роли, в которые не верят.
— После вашего расставания, я сейчас говорю только о творчестве, Валера объездил с гастролями весь мир, включая не только Европу, Израиль и Америку, но и Индию, Австралию, Новую Зеландию. Получил The World Music Awards как лидер по продажам звуконосителей в СССР. Он записал два альбома на студиях в Голливуде, снял там один из клипов. Сделал огромное количество крупномасштабных шоу, спел целый цикл песен на стихи поэтов Серебряного века. Получил две звезды на аллеях звезд в двух государствах, и прочее, и прочее. И при этом вы считаете, что им исполнялись песни, в которые он не верил?
— Я преклоняюсь перед ним, он — великий человек, выдающийся актер, но мне ближе артисты, которые сами решают, что им делать.
— Вы же всю жизнь под него пишете, вы же до сих пор его любите...
— (Пауза.) …В творчестве — бесспорно, но сейчас нет человека, которого я знала тогда, и мне его заменили Дмитрий Певцов и Макс Аверин.
— Это в вас говорит обида…
— Была бы обида, если бы, кроме этого, ничего в жизни не было, Валера ушел из моей творческой жизни, а я вышла замуж за Андрюшу. Так Валера хотел спеть мою песню «Ревность», и спел бы гениально просто!
— Не спел?
— Нет. Но я получила своего единственного Андрюшу, мы обвенчалась, и 32 года мы вместе. А в меня все равно влюбляются знаменитые, красивые, эффектные, богатые. Но у меня муж — капитан, а не хлюпик. И для меня это важно, потому что Андрей — сильный человек, а сильные — они всегда мягкие, но он стальными тросами меня привязал к своему якорю...
— А Андрей вас не ревнует к Валере?
— Не ревнует никогда.
— Вы уверены?
— Абсолютно, он бы очумел уже от ревности. Это все было до него.
— Так замечательно же все сложилось! У вас прекрасный союз с Андреем Биллем, у Леонтьева — с женой, Люсей Исакович, каждый встретил свое счастье…
— Валера, когда складывались наши отношения, не был женат, он женился на Люсе намного позже, чем мы с Андрюшей поженились. Я настолько нашими с ним отношениями дорожила, что никогда не интриговала против Люси, я все понимала. Никогда я себе не позволяла в ее адрес никаких выпадов, я осознавала, что все же передается из уст в уста, и на белое скажут черное. Мало, что ли, мои слова и поступки были извращены? Но я была выше этого! Я терпела, поверьте. Я понимала, что должны быть другие двери, что жизнь должна измениться.
— Однако вы довольно резко высказывались в ее адрес публично.
— Я про Люсю никогда плохо не высказывалась, это глянец так вывернул. Я говорила только, что они — еще и самые большие друзья. Так что натерпелась я тогда ни за что ни про что…
— Вы сказали, что в итоге нашли Валере замену… У вас и Андрей, и Максим, и Дмитрий…
— Макс — друг, такое единение фантастическое, одинаковая природа эмоций. Мы феноменально с ним подходим друг другу, даже мимика схожа. Все стихи на нашем диске, они написаны Максом или в соавторстве со мной или с Николаем Денисовым.
Такой закрытый и мужественный человек, как Дима Певцов, чьи друзья — гонщики, владельцы автомастерских, спортсмены и кто избегает лишнего общения… Почему он так со мной подружился? Загадка сферы.
Я дружу с мужчинами, с теми, по которым миллионы сохнут, — очевидно, от меня не исходит женское кокетство и, пардон, желания непременно завалить в койку, поэтому дружба и складывается. Я умею дружить с самыми офигенскими, желанными мужиками. Но Валера — это Валера, он незаменим!
— А почему все-таки вы разошлись с Валерой? Из-за развала «Джордано»? Ну, перестал он в нем играть, это же не повод рвать отношения, уничтожать дружбу.
— Мы с Валерой разошлись творчески, потому что приоритеты сложились разные, меня никогда не тянуло в коммерцию…
— А Валера, притом что он постоянно бесплатно выступает, то на вашем творческом вечере, то на вечерах памяти Николая Зиновьева, причём там вообще единственный из звёзд первой величины, вы считаете — коммерческий человек?
— Грех обижаться, он всегда работал все концерты за копейки, и когда появилась возможность работать на стадионах, я была счастлива за него. Нельзя порицать артиста, что он наконец смог отложить немного на черный день… Но не надо было оперу уничтожать!
— Насколько я знаю, опера прекратила свое существование, когда Лариса Долина сломала палец на ноге и больше не захотела выступать, разве не так?
— Долина! Что Долина? Нельзя было найти замену, что ли? Это было не суть важно! Ведь все стали говорить: в том, что «Джордано» развалился, Лора Квинт виновата! Заговорили о том, что «Лора вышла замуж за Билля, и что теперь он будет петь «Джордано»». Долина начала кричать: «Я с ним петь не буду!»
На самом деле оперу развалили директора задействованных коллективов, потому что им опера была не столь важна и финансово невыгодна. А ведь Анни Жирардо, посмотрев спектакль, недаром назвала Валеру «выдающимся драматическим артистом»! И он мог бы, как Жерар Филип, играть в этом спектакле хоть до 100 лет.
— Директоров тоже можно понять, им надо содержать коллективы. А вы не думаете, что Валера не получил от участия в проекте не столько финансовой, сколько творческой отдачи? Ведь он играл одновременно целых три роли — Шута, Сатану и Джордано, едва успевал переодеться для следующего выхода, практически работал на износ, а опера так и не стала столь популярна, как та же «Юнона» и «Авось». Почему «Джордано» не получила такого продвижения? Она ничуть не уступала, даже, как мне кажется, превосходила «Юнону». Это были интриги?
— «Юнона» и «Авось» была поставлена в государственном театре, а «Джордано» — это антреприза, она принадлежала залу «Россия». Тогдашний директор «России» Петр Шаболтай был молодым, только пришел, он многого не знал и не умел.
— Почему опера не была снята на пленку, даже не осталось любительской видеосъемки?
— Опера была поставлена в так называемом «черном кабинете», и чтобы ее запечатлеть, надо было убрать публику, закрыть зал и снимать при очень ярком свете. Эмма Лавринович — директор зала «Октябрьский» в Ленинграде — это сделать разрешила, и поэтому осталась съемка трех фрагментов. А Шаболтай — ни в какую, потом уже, когда поднаторел, а произошло это довольно быстро, он локти кусал, но спектакль было уже не собрать.
— А пластинка почему не вышла?
— Права на все фонограммы также принадлежали залу «Россия», они опасались, если мы выпустим пластинку, то публика в зал не будет ходить. А потом как-то очень быстро развалился СССР, заказчиком оперы был советский Минкульт, а все права на «Джордано» имел зал «Россия».
— А теперь кому принадлежит «Джордано»?
— Никому, есть только мое авторское право на мою музыку. И партитура исчезла. Мы пытались в Минкульте СССР ее отыскать, но так и не смогли.
— У вас она есть?
— Откуда? Тогда же не было таких возможностей, как сейчас. Но это уже не важно, все равно сегодня бесконечно устарели все оркестровки. Лишь у арии «Ангел мой крылатый», той, что на стихи Петрарки, — новая оркестровка, которую я заказывала к своему юбилею.
— Вам не приходило в голову возродить «Джордано»?
— Я думала, потому что для оркестровщика — месяц работы, чтобы вся партитура была готова. Еще если бы нашелся достойный артист, который мог бы потянуть «Джордано»… Ведь мало спеть, надо еще и обладать гениальным театральным даром. Конечно, если бы Валера захотел вернуться к опере, это было бы великое счастье. Я бы все силы бросила! Но ему это неинтересно. А я ведь никому никогда ничего не навязываю, а уж Валере тем более.
— Как интересно получается, вы для него написали оперу, она так и осталась его персональной, никто ее больше не спел и уже вряд ли споет.
— Да, получилось, только его. Но если бы появился Артист, а главное Театр, который сделал бы заказ, я бы с удовольствием организовала кастинг на роли в «Джордано», который бы провел сам Леонтьев, это было бы справедливо.
«С детской, безыскусной простотой\Опускалась, каясь, на колени,
\И в ней было что-то от святой,\И от падших в сотнях поколений».
— Не так давно созданный музыкальный спектакль «Я — Эдмонд Дантес» вы тоже написали для Леонтьева?
— Да, это было очень сильное желание его вернуть. Но не судьба, что делать. Зато Дима Певцов берет его бенефисным спектаклем, еще один театр хочет ставить, еще один артист тоже хочет сыграть в нем главную роль. Я предложила всем — кто может, тот пусть и ставит и играет. Господь послал мне Диму, а потом Макса. Люда (жена Караченцова) посоветовала Диме: «там твоя роль», и я потом специально под Диму спектакль дорабатывала. Причем с Певцовым мы раньше только здоровались. Я показала ему главную партию и спрашиваю: «Как вам?» Он говорит: «Это роль всей моей жизни!» Он тоже весьма необычный человек. Я спрашиваю у него: «Вам кофе или чай?» — «Кофе пьют только художники, я — чай». — «А вы не художник?» — «Я — физкультурник». Андрей про нас говорит: «Вы просто оба — дети Караченцова».
— Обидно, что Валера не согласился?
— Это — не обида в настоящий момент, это, наверное, благодарность за вот этот толчок. Но я сожалею, что он не сыграл Эдмонда Дантеса. Я сожалею! Я бы хотела видеть Валеру в роли Дантеса, я знаю, что это была бы великая роль! Он – великий актер, великий! Этот человек меня вдохновил. Как я могу об этом не писать? Стыдно, что ли? Не стыдно!
Была опера «Джордано», из которого вышел — он вдохновил! – мюзикл «Дантес». В следующем сезоне постановок будет уже 9, его в Европе ставят, и для многих замечательных актеров сыграть эту роль стало как выйти в «Гамлете» в музыкальном театре. Девять лет работы с Валерой показали мне идеальное содружество. И вот кто был бы лучший исполнитель арии «Кукловод» из «Эдмонда Дантеса». Мог бы сделать концертный номер, это было бы убийственно!
— Вы Эдмонда больше любите, чем Джордано?
— Конечно! Именно фрагменты из Дантеса послужили основой для написания «Страстей по корриде» на стихи Евгения Евтушенко. Евтушенко как-то попросил моего друга, режиссера и продюсера Винникова: «Найди мне композитора-классика, который пишет сексуальные испанские мелодии, чтобы написать «Корриду». Винников предложил мне: «ты должна!», а я «на рога» — «ничего я не должна!» И тогда Винников взял и отправил поэту анонимные кусочки из музыкальных композиций различных авторов, что-то взяв и из «Дантеса». И Евтушенко выбрал: «Вот этот композитор, он справится». Винников: «Это не он, это она». Евтушенко это понравилось: «Пришлите мне ее портрет, дайте ее телефон, я хочу познакомиться!» Я гордо отказываюсь! Винников перезванивает через два часа: «Ты не передумала?» — «Пока нет!» И тогда он мне говорит простым матом: «Гений тебя выбрал, а ты (далее нецензурно)». И на меня почему-то это сразу подействовало… Страшное несчастье, что Евтушенко не дожил до премьеры! Он попросил привезти клавир: «Хочу подержать», полистал его... а на следующий день его не стало. Мистика!
Именно после выхода «Корриды» директор московского симфонического оркестра «Русская филармония» Гаянэ Шиладжян решилась организовать для меня творческий вечер.
— Это был первый творческий вечер в вашей жизни?
— Да, я же не умею деньги просить, все жду, как у Булгакова — сами дадут!
— Не дадут, это был гениальный розыгрыш Булгакова.
— Да, да! Так оно и есть. Но, тем не менее, она предложила, но сказала: «Пусть только будет две звезды!» А их оказалось четыре, все подписались под это дело, а Валера — первый, да я ему первому и позвонила. Все бесплатно работали. С Гаянэ тогда мы увиделись в третий раз в жизни и проговорили после вечера до двух ночи, перешли на «ты», и у меня появился просто невероятный друг. Она, кстати, сохранила оркестр во время пандемии, выплачивала его участникам зарплату из своих личных средств, даже продала квартиру.
...На следующий день после нашей встречи Лора Квинт написала мне:
— Я вчера растерялась, когда вы спросили, люблю ли я «нашего друга» сейчас? И я наконец сформулировала очень точно: я уже давно испытываю к нему чувства как к очень близкому родственнику, на которого я всегда могу положиться и к которому я всегда приду на помощь. Вот это очень точно: родственник, который не остался в прошлом, а который есть в моем настоящем как очень верный, родной друг. С которым я могу поделиться любым секретом. Наверное, вот так.
— Родственная любовь ведь не требует таких сил, как любовь настоящая, истовая? — уточнила я. И услышала в ответ: «Конечно!!!»
Плавилась в звериных тех зрачках,\Трепеща под ненасытным взглядом,
\И сгущались сумерки в садах,\И горячим пахло шоколадом...
