Болезнь погубила Заппу в пятьдесят два года, к этому моменту карьера музыканта продолжалась три десятилетия. Он появился на свет в не самой музыкальной семье, но уже в двенадцать лет играл на барабане и изучал основы оркестровой перкуссии.
Интерес к джазу и ритм-н-блюзу сочетался с влиянием музыки авангардных композиторов вроде Эдгара Вареза и Игоря Стравинского, а если к этому прибавить не самые либеральные нравы Америки середины пятидесятых, то можно понять, почему молодой человек, имеющий невероятную страсть к образованию, стал с большим подозрением относиться к тому, что объявляли правильным или модным.
Заппа всегда оставался преданным музыке, и даже свой небольшой опыт работы в рекламном бизнесе старался сделать полезным при разработке визуальной части музыкальной продукции. Широкая аудитория вряд ли могла оценить его подход к созданию музыкальных произведений и степень погружения в этот процесс, но Заппа был определенно из тех артистов, кого хоть и не просто, но очень увлекательно познавать. Он очень серьезно относился ко всем своим музыкальным увлечениям, а они заводили артиста и в обличительный рок, и в электронику, и в симфонию, и в виртуозную гитарную игру. И те, кто следил за его творчеством, с удивлением отмечали, что Заппа везде убедителен и умеет из массы стилей создать единое целое.
Рассказать о Заппе как о явлении в одном фильме, наверное, весьма непросто. В этом человеке всего слишком много. Музыкальности, эксцентрики, политического активизма, беспощадной обличительной риторики. Заппа по-прежнему далеко не всеми понятый артист, вокруг которого всегда ходили невероятные слухи. Но друзья музыканта знают другого, возможно, настоящего Заппу. Стас Намин общался с Фрэнком на протяжении нескольких лет, запомнил его по-своему и поделился с «МК» своими воспоминаниями.
— Это документальный фильм о великом человеке Фрэнке Заппе, собранный из его огромного личного видеоархива и созданный режиссером Алексом Уинтером, — рассказал Стас Намин в беседе с «МК». — Фрэнк всегда был не только в авангарде стиля, но и в авангарде мысли. Многие, наверное, видели клип на песню Sledgehammer Питера Гэбриела. Так вот он открыто заимствован у Заппы. Вся эта стилистика и технология была придумана Заппой, и Гэбриел не скрывает, что взял это и использовал. Он искренне восхищается Заппой и как великим музыкантом, и как личностью.
Весь огромный архив Фрэнка хранился в его доме, фильм собран из разных фрагментов. Режиссер Алекс Уинтер все очень грамотно сделал, и Фрэнк в этом фильме получился таким, каким он был на самом деле. С одной стороны, экзотическим, с другой — очень крутым, одновременно кристально честным и очень настоящим. С моей точки зрения, для всего мира Заппа был символом свободы духа и благородства совести, и это очевидно в великолепном фильме Алекса Уинтера.
— Наверное, в этих архивах есть и так называемый «русский след» биографии Заппы? Я имею в виду его приезды к вам в гости.
— В архивах, конечно, есть, но фильм не об этом. Это не хронология его жизни, а его портрет. Вообще, Заппа много где оставил свой след. Чешский президент Вацлав Гавел был его большим поклонником, он в начале девяностых пригласил его в страну и даже попросил консультировать его и помочь в делах торговли и туризма, и Заппа приезжал к нему и помогал. Его боготворило множество разных людей, притом что у нас в стране мало кто вообще слышал это имя.
— При каких обстоятельствах вы познакомились с Заппой?
— Где-то в 87-м, уже после нашего тура по США, я сидел дома на набережной Шевченко, у меня раздался телефонный звонок, звонивший говорил по-английски с американским акцентом, который я недостаточно хорошо тогда понимал, в разговоре этот человек упомянул имя Фрэнка Заппы. Я тогда, если честно, не совсем понял, при чем здесь Заппа и о чем вообще идет речь.
А через несколько дней позвонил мой друг Деннис Берарди, президент фирмы «Крамер», с которым я познакомился в NY во время тура по США, и сказал, что виделся с Фрэнком Заппой, рассказал ему обо мне и дал мой номер телефона, потому что Фрэнк захотел со мной познакомиться. Тогда только я понял, что мне звонил сам Заппа.
Потом он позвонил во второй раз, и я уже понимал, с кем разговариваю. Он сказал, что хочет приехать в Москву, познакомиться поближе и посмотреть, как мы тут живем. Зная от Денниса о Центре, который тогда я сделал в парке Горького, он сказал, что ему это очень интересно и вообще интересно, как реально проходит перестройка Горбачева. Буквально через месяц он приехал. Да, это был конец 1987 года.
— С учетом наших реалий того времени Заппа, вероятно, выглядел как инопланетянин…
— Думаю, он и в Америке был инопланетянином, как и в любой стране мира. Конечно, здесь тогда царило мракобесие, но Заппу мракобесие никогда не смущало. Он не был голливудским баловнем, который возмущается тем, что в гостинице тараканы и нет каких-то удобств, а вечером негде выпить кофе.
— Сам факт того, что в Москве в то время оказался настолько влиятельный музыкант, наверное, мог породить здесь определенный ажиотаж…
— О чем вы говорите? Когда Фрэнк первый раз ко мне сюда приехал, никто о нем здесь не слышал. Я думаю, и сейчас-то мало кто понимает, о ком мы говорим. Ну разве что несколько человек.
Но в «МК» в те годы была очень прогрессивная рубрика «Звуковая дорожка», и, кажется, там я рассказал про приезд Фрэнка. Мне тогда позвонил друг моей мамы Альфред Шнитке, с которым мы были знакомы еще с 70-х, и попросил познакомить его с Фрэнком.
Он приехал ко мне в Зеленый театр, и мы сидели в «Виктории», первом в Москве частном ресторане, который я там сделал. Я им переводил, так как Шнитке не знал английского, а Заппа не знал немецкого, на котором Альфред свободно говорил.
Шнитке и Заппа, а я перевожу. Так мы втроем сидели часа полтора, они говорили в основном про музыку: Альфред спрашивал, Фрэнк отвечал. Например, как записать одну тридцать вторую тона на ноты и тому подобное.
Один ответ Фрэнка меня особенно удивил — глубиной и энциклопедичностью его знаний. Шнитке спросил: «Где в этнической музыке есть минорная пентатоника?», и Заппа ответил: на юго-востоке Японии. Я перевожу и думаю: это ведь исторический разговор двух гениев, — и решаю позвонить на телевидение, в программу «До и после полуночи». Там вместе с Молчановым работал отличный музыкальный редактор Владимир Давиденко.
Звоню и предлагаю им привезти Заппу и Шнитке, чтобы снять их встречу. Мы приезжаем, записываем, получается менее интересно, чем без камер, но тем не менее… В итоге в эфир это не идет. И когда я попросил дать мне хотя бы копию той записи, мне сказали, что пленки у них мало, поэтому то, что не идет в эфир, они обязаны сразу стирать. Так что это сохранилось только в памяти участников. Вечером Альфред пригласил нас на свой концерт в Зал Чайковского, и Фрэнк познакомился с его музыкой.
— Если я правильно понимаю, это был единственный контакт Заппы с нашими медиа. Никаких других «следов» в местных СМИ он не оставил?
— Кажется, так, но он прекрасно понимал, что неизвестен у нас в стране, и не собирался это менять. Нам было интересно вместе, мы ездили по Москве, и я знакомил его с моими друзьями. А поездка на телевидение была моей спонтанной инициативой, которая не удалась.
— До знакомства у вас было о нем представление как о музыканте?
— Нет, к сожалению, я был очень мало знаком с его музыкой в то время. Я любил классический рок, а Заппа… его жанр не поддается классификации, он и то, и другое, и третье… Его музыку всерьез я узнал после того, как он несколько раз побывал у меня в гостях. Так что у нас сложились чисто человеческие отношения, не на почве музыки, хотя мы играли вместе у меня в студии в парке и даже что-то записали по кайфу.
Можно сказать, я стал его настоящим фанатом и оценил его гениальность уже после того, как с ним познакомился. Тогда еще в России не было видеомагнитофонов, и лишь после его смерти я внимательно посмотрел его концерты и записи, где он играет на гитаре. Мое впечатление не выразить цензурно. Лучшие гитаристы мира восхищались его ни на кого не похожей гитарной игрой.
— Вы упомянули Питера Гэбриела как поклонника Заппы. Примечательно, что он тоже к вам приезжал…
— Да, и однажды его приезд удивительным образом совпал со звонком Фрэнка.
Мы с Питером знакомы с 1986 года. В сентябре 86-го мы вместе выступали в Нью-Йорке в ООН, и он, посмотрев наш концерт, пригласил нас на фестиваль в Японию. Мы там много общались и, можно сказать, подружились. Он тогда только выпустил альбом SO, выступал с ним, и мы на сцене пели его песни вместе.
Как-то он приехал в Москву со своей новой девушкой. Сидим мы в моей мастерской, и в этот момент звонит Заппа. Мы начинаем разговаривать, и я шепнул Питеру, что это Фрэнк. Гэбриел изменился в лице — для всех серьезных музыкантов мира Заппа непререкаемый авторитет.
Питер говорит: «Скажи ему, что моя девушка знакома с его дочкой Мун». Я передаю, а Фрэнк на это отвечает: «Думаю, Питер обо мне не лучшего мнения». — «Почему?» — «Он как-то выступал у меня на разогреве, его освистали и не дали играть…». Питер, конечно, этих слов не услышал… Ситуация получилась уникальная, случайное стечение обстоятельств — Заппа звонит в тот момент, когда рядом сидит Гэбриел, и они впервые через меня виртуально общаются.
— Заппу всегда считали человеком, которого непросто понять. А про его характер ходили невероятные слухи. При личном общении вы заметили что-то подобное?
— Я заметил, что часто вокруг серьезных и даже гениальных людей создаются разные слухи. Но реально он был тонкий, великолепно воспитанный и образованный и очень уважительный ко всем людям, даже самым простым.
К нему действительно было какое-то особенное отношение, причем во всем мире. Его боготворили все музыканты и поклонники, а некоторые даже его побаивались. Наверное, из-за отвязных шоу, которые он устраивал на концертах.
Да, ходили слухи, да, конечно, он отвязный хулиган. Но хулиганство его было философское, он и на сцене, и в жизни глубоко копал. Хотя часто его высказывания были жестки. Для всего мира Заппа остался в истории в первую очередь как великий музыкант и композитор.
С одной стороны, уникальный, единственный в своем роде гитарист, с другой — он писал и исполнял жесткие сатирические и политические песни, простые по мелодии, но аранжированные и сыгранные так, как никто не может даже повторить.
Он оказался уникальным симфоническим композитором. Сочинял симфонии на синклавире. Это первый семплерный синтезатор, который копировал реальные звуки любых инструментов, и можно было на нем писать фактически живую музыку, с живым звучанием. Синклавир только появился в те времена, и мы с Фрэнком много на нем работали и сочиняли. Он меня убеждал, что мне надо серьезно заняться симфонической музыкой, и учил меня, как можно мыслить симфоническими категориями и чувствовать инструменты, на которых сам не умеешь играть. Одним из таких уникальных примеров является дуэт для двух фортепьяно в его потрясающей «Желтой акуле», где он написал сложнейшую партию для инструментов, на которых не мог сам так сыграть.
— Сколько раз он приезжал к вам в гости?
— Пять или шесть, не помню. Я познакомил его со многими своими друзьями. С прекрасным джазовым музыкантом Юрием Саульским. С актером Александром Кайдановским, и мы даже втроем собирались делать фильм. Еще познакомил с моей подругой, талантливой художницей Айдан Салаховой, с Андреем Макаревичем, вообще я потаскал Фрэнка по разным московским местам.
Мы даже в Питер ездили. Очень смешная получилась поездка. Я выкупил ему купе в вагоне СВ, а сам в другом, рядом, поехал с девушкой. И вот уже утром, когда почти приехали, захожу к нему, он лежит одетый, завернутый в свое длинное, до пола, пальто, а рядом сидит какая-то странная полусумасшедшая тетка и что-то ужасное жует, разложив на столе невообразимое, и запивает стаканом водки.
Я устроил жуткий скандал проводнику, напоминая ему, что купил оба места. Но он решил, чего зря месту пропадать, и за нал продал тетке. Вот так Фрэнк путешествовал вместе с «дамой» и познакомился с особенностями национальных переездов.
Вообще тогда происходило много всего интересного. Даже для Америки Заппа часто был слишком прогрессивен и видел будущее как никто. Его и там порой мало кто понимал, особенно власти, которых он терпеть не мог, так как знал им цену. А для России у него были очень серьезные предложения, в частности, идея по оцифровке всех российских архивов. Это и в мире было тогда новаторством, а здесь просто никто вообще не понимал, о чем он говорит.
Мы встречались с руководством архивов и в Москве, и в Питере, и все нам мило улыбались, но, естественно, ничего не делали. Потом мы с ним придумали превратить Лужники в некое happy place (место счастья), чтобы люди могли там отдыхать, как в хорошем парке. Но в итоге, как известно, там открыли рынок, и, наверное, для некоторых это стало своеобразным happy place, но в другом смысле.
— У вас не было желания организовать его концерт в Москве?
— Я вообще не организатор концертов, мне это в принципе неинтересно. Я делал фестивали и концерты, только когда это казалось мне каким-то прорывом в свободную жизнь, ломало тупые идеологические запреты совка.
А тогда концерт Заппы в России — это сюр, который интересен мог быть только на клубном уровне. Мы часто играли с ним в моем Центре в парке, он знакомился с музыкантами, которые там у нас бывали, и этого, мне кажется, вполне было достаточно для всех.
С Фрэнком общались от Димы Ревякина до Гарика Сукачева. Я показал ему и свой «Парк Горького», который тогда только собрал, и Фрэнк из вежливости улыбнулся, хотя глэм-рок для него это не более как игрушки в песочнице. В какой-то момент парень, который помогал с оборудованием студии, ушел, и Фрэнк привез нам свой микшерский пульт; я помню, как Дима Ревякин и ребята из «Калинова моста» несли его на руках в студию.
— В свое время новая российская рок-волна произвела некоторое впечатление на тех, кто даже не догадывался о том, что здесь могут играть что-то подобное. Может быть, у Заппы тоже сложилось какое-то мнение о наших рок-музыкантах?
— Его вообще было трудно чем-то удивить, тем более музыкой. Но я особо и не интересовался его впечатлениями на эту тему, а та музыка, которая была здесь популярна в то время и крутилась по ТВ, действительно веселила нас с ним примерно одинаково. Однажды он рассказал мне занятную историю. В Лос-Анджелесе в конце 80-х к нему домой привели одного русского музыканта, сказали, что он довольно талантливый и прогрессивный. «Он что-то мне говорил, но я толком ничего не понял, — вспоминал Фрэнк. — А потом он сел за рояль, и тогда я вообще ничего не понял». Потом оказалось, у него в гостях был Сергей Курехин.
— Известно, что Заппа начал снимать фильм про ваш музыкальный центр. Что это был за проект?
— Да, однажды он позвонил и сказал, что хотел бы снять фильм про то, что у нас происходит, про то, как существует «страна в стране», в центре еще коммунистической Москвы вдруг собрались свободные музыканты, поэты, художники и другие ребята, которые создают реальную свободную культуру новой России.
Он привез с собой съемочную группу и снимал интервью и репетиции, которые здесь у нас происходили нескончаемо, так как в Центре было более 50 разных групп и еще много удивительных талантливых личностей. Но так как Фрэнка не стало, то и самого фильма нет, только исходные материалы к нему.
Я пару недель назад был в Лос-Анджелесе и договорился, что мы начнем работу по восстановлению и монтажу этого материала. Надеюсь, получится сделать фильм Фрэнка Заппы про первые шаги свободного искусства в России, к тому же в следующем году тридцать пять лет SNC. Мы все, кто тогда работал или как-то творчески соприкасался с нашим Центром, планируем большой концерт, и было бы, конечно, очень интересно посмотреть на нас всех молодых глазами Фрэнка Заппы.
— Вы общались с Заппой и во времена, когда он уже тяжело болел. Очень часто болезнь меняет человека. Как было с Фрэнком?
— Мне показалось, что он совсем не изменился по сути. Он перестал брить бороду и стричь волосы и меньше шутил. Мы говорили о серьезных вещах, о том, как устроена жизнь и что такое смерть, которая ждала его очень скоро.
Когда Фрэнк уже не вставал с постели, то выглядел как Иисус с длинными волосами и бородой на белоснежных простынях. Это было впечатляющее зрелище, надо было, конечно, его сфотографировать.
Он был красив, и внешне, и внутренне, и источал какую-то удивительную мудрость и покой. Он уже никого не принимал, только китайского врача. Но когда его жена Гейл сказала ему, что я в Лос-Анджелесе, он попросил меня приехать. Мы просидели целый день, потом пришел врач, я собрался уходить, но Фрэнк попросил подождать, послушать пару часов у него в студии его последнюю музыку. И потом, когда врач ушел, мы еще несколько часов говорили. Я тогда сказал: «У тебя потрясающе теплая семья: красавица жена, красивые, умные и талантливые дети, уникальный дом, который ты сам придумал и построил. Может быть, и не только музыка самое главное, а вся эта красота, которую ты после себя оставляешь?» Он горько улыбнулся в ответ…
Но после того как он умер, а потом ушла и его жена Гейл, четверо его детей начали судиться и публично конфликтовать, разрушив всю запповскую красоту, о которой я ему говорил; и я подумал, что ему с небес горько на все это смотреть...
— Видимо, редко у кого получается красиво поделить наследство…
— Когда я сейчас был там, я не мог дозвониться по их обычному домашнему телефону и решил заехать, как я обычно делал при его жизни.
Звоню в дверь, открывает женщина, я говорю, что друг Фрэнка и хотел повидаться с его детьми, но не мог дозвониться. Она сказала, что дом продан, но, если вы были другом Заппы, может быть, новой хозяйке было бы интересно с вами познакомиться… И выходит ко мне Леди Гага.
Я, конечно, расстроился, что дети продали свое семейное созданное с такой любовью гнездо, но, слава Богу, оно попало в руки не обычному человеку, которому все равно, чье оно было. Леди Гага не просто попсовая певичка, а умная, серьезная личность, и для нее, конечно, большая честь владеть этим уникальным домом. Она уважает и чувствует дух этого места и восхищается личностью его бывшего владельца.
Мы однажды шли с ним по аллее Зеленого театра, и он меня спросил: «Что ты делаешь в жизни: историю или деньги?» Я улыбнулся и ответил: «Ни то, ни другое». И он сказал, что другого ответа и не ожидал. Я до сих пор постоянно о нем думаю. Фрэнк по каким-то астральным мистическим связям оказался очень близким мне человеком. Он навсегда останется в моем сердце.
