Думая обо всем этом, я вывел не то чтобы формулу — некий признак, который помогает мне хотя бы приблизительно сформулировать свое отношение к чему-то новому из того, что появляется в культурном пространстве. Так вот — признак: я считаю, что все, любой творческий акт, который можно запихнуть в гаджет, — все это моментально теряет в ценности, девальвируется. Еще короче: большое искусство не живет в смартфоне.
И тут совершенно неважно, о чем речь — о кино, музыке или изобразительном искусстве. Кино, упакованное в мобильный формат, умирает. Возможно, кстати, именно поэтому и умирает: Большой стиль и гаджеты несовместимы. Уточню: умирает именно настоящее, большое кино. А его место занимает (с большим успехом, надо признать, — но чему тут удивляться?) киношный фастфуд. Музыка, потребляемая через смартфоны и планшеты, точно так же превращается в фоновую «жвачку» для нашего слуха, единственная польза от которой — она хотя бы немного спасает нас от информационного шума, рвущегося в наши уши со всех сторон. Разумеется, ни о каком наслаждении чистым, глубоким и настоящим звуком здесь речи не идет: за копейки мы получаем свою тысячу треков; какое тут может быть качество...
Еще одно: музеи. Пандемия всех заставила шевелиться, музейщики вынужденно кинулись в Интернет, собрались, напряглись и выдали — что? Цифровые копии своих коллекций. Это потолок. Больше-то и придумать нечего. Да, коллекции эти уникальны. Да, качество копий иногда потрясает. Но все это вместе превращается в «белый шум» — один сплошной фон, который ну никак не одно и то же по сравнению с живым контактом с прекрасным. Постоять пять минут в Третьяковке перед «Неизвестной» Крамского и пять минут рассматривать репродукцию на мониторе мобильного телефона — кто решится поставить между этими событиями знак равенства?
Но тут, на этом грустном фоне, остается одно яркое и светлое пятно: театр. Театр никак не упаковывается в формат гаджета. Попытки были и есть, благодаря пандемии что-то такое происходит прямо сейчас, на наших глазах. Но чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что это сделать просто нереально. Если кино в сочетании с гаджетами деградировало до формата какого-то визуального аттракциона (и супергеройские фильмы, снятые по комиксам, ожидаемо становятся образцом жанра), то театр с гаджетами просто не сочетается. Ну вот — как однополюсные магниты отталкиваются, так и здесь: какие-то прекраснодушные и наивные люди пытаются скрестить одно с другим, а ничего не выходит — прямо совсем! И даже не рождается никакого эрзац-жанра на подмену. Ну в самом деле: не считать же такой формой деградации театра популярный сегодня стендап. Хотя, если подумать, стендаперы вышли из КВН, а КВН — это разновидность театрального капустника, вечера шалостей для актеров, просто перемолотая телевидением в удобоваримый фарш для широких народных масс.
Даже если это так: гаджеты убили Большое кино, но они не смогли уничтожить театр. Эта мясорубка с ним не справится.
…Споры о том — имеем ли мы дело с настоящим искусством или перед нами претенциозная поделка, шли всегда и продолжаются по сей день. Как оценивать то, что мы видим или слышим? Культура, искусство — неудобная для таких оценок область. Это не спорт, где прыгнул на два сантиметра дальше — и ты чемпион, неоспоримый и всеми признанный. Искусство не соревнование. Но я нашел для себя вот такой способ оценки: если предложенное тебе нечто, называющее себя произведением искусства или, паче чаяния, культурным явлением, успешно встраивается в цифровой формат, ничего не теряя от копирования и тиражирования, если зрителю или слушателю нет разницы, что он видит или слушает: оригинал или копию, — тогда у меня возникают большие сомнения.
Может быть, это не решающий критерий, но показательный. С ним можно не соглашаться. Это мои личные наблюдения. И, разумеется, кто-то может назвать эти мои рассуждения брюзжанием немолодого уже человека. Согласен, не спорю! У меня нет комплексов на этот счет. Но ведь есть люди, которые фактически родились и живут в телефоне. Плохо это или хорошо — не берусь судить. Понимаю только, что они просто не знают другого мира. А теперь, повзрослев, они приспосабливают этот мир под себя. И я вижу, что мир от этого становится проще. Цифровой, технологический мир легко просчитывается. А скульптуру Микеланджело или фильм «Андрей Рублев» Тарковского просчитать невозможно. Это плоды свободы творческого духа их создателей. Мир технологий легко поддается измерению, описанию и систематизации, но в нем остается очень немного места для свободы, в том числе для свободы творчества. Та же «Матрица», тот же «О, дивный новый мир», все великие литературные антиутопии — об этом, собственно.
И в том, что мой любимый театр оказался таким неудобным для власти цифры, я вижу признак того, что в нем до сих пор сохранилось главное — свобода. Живая, настоящая, теплая и потому такая притягательная. Увидимся в театре: там дышится свободнее!
