Зархи просил родителей дома называть меня Сережей
— Мне было пять лет, когда в коридоре «Мосфильма» меня увидел режиссер Александр Зархи. Он спросил моих родителей: «Это мальчик?» — «Нет, это девочка», — ответила мама. А ему нужен был мальчик на роль Сережи в «Анне Карениной». Но я ему настолько понравилась, что тут же сделали фотопробы, и он меня утвердил на Сережу. Мне сшили бархатный костюмчик, и мы поехали в Пушкино снимать отдельные эпизоды, где скачки, зимний сад и прочие сцены, и там я, как Сережа, репетировала с Самойловой, с Гриценко.
Для меня это не было каким-то особым приключением, потому что мир кино для меня был обычным: мой отец работал вторым режиссером на «Мосфильме», а мама — музыкальным редактором. Готовясь к съемкам, Зархи репетировал со мной, чтобы я говорила непременно как мальчик, т.е. делала ударение на согласных: «Я пошеЛ, я взяЛ, съеЛ, погуляЛ». Он даже просил родителей дома называть меня Сережей, чтобы я привыкала к имени. Впоследствии мама, шутя, называла меня «мой мальчик», но… вот что значит не судьба. На съемках я чем-то отравилась, попала в больницу, но режиссер сказал, что меня подождут, график съемок перенесут. Но через полгода, когда дошла очередь снимать мои сцены, я выросла из костюмчика Сережи и перестала быть похожа на мальчика.
— Не жалели потом, что не случилось того исторического дебюта — все-таки Зархи как-никак «Анна Каренина»?
— Уже потом я думала: «Каким бы могло быть мое начало в кино!» Но самое интересное, что спустя годы круг замкнулся: у Карена Шахназарова я снималась в фильме «Анна Каренина», играла роль Лидии Ивановны, крестной того самого Сережи.
— Позже в своей карьере вы убеждались, что актерская профессия — это не только диагноз, но и судьба?
— Да, абсолютно. Не судьба мне была сняться у Зархи и потом в других экранизациях, куда меня приглашали. Я пробовалась на роль Натали Гончаровой и даже была утверждена Марленом Хуциевым, но по каким-то причинам все затягивалось и в результате не случилось. Но с «Анной Карениной» мне как будто сверху улыбнулись и сказали: «Ты должна закончить это».
Или вот еще пример судьбы: в 1985 году я, уже молодая артистка Малого театра, стала участником Фестиваля молодежи и студентов в Москве в составе московской делегации, и там, на одном из мероприятий, познакомилась со своим будущим мужем — журналистом Павлом Гусевым. А незадолго до этого снялась в картине «Зимний вечер в Гаграх», где по сюжету моя героиня приходит к отцу (его сыграл Евгений Евстигнеев) и сообщает ему, что выходит замуж за журналиста. И через какое-то время — уже не на экране, а в жизни — я выхожу замуж за журналиста. Вот что это?
Олег Меньшиков играл на скрипке и на фортепиано
— У вас была альтернатива — быть артисткой или нет? Ведь у вас хорошее музыкальное образование.
— Да не было, потому что все к этому шло. Моя семья невольно меня к этому сподвигла, хотя одно время мама была против. Она хотела, чтобы я стала скрипачкой. Я окончила Гнесинскую школу-семилетку по классу скрипки. У меня абсолютный слух. Я и на фортепиано играю — это мой второй инструмент.
— Обидно, если это на сцене не пригодилось.
— А вот пригодилось. В спектакле «Восемь любящих женщин» у меня роль Габи, которая, как написано у автора, как раз играет на скрипке. Еще один раз в кино мои способности пригодилось в фильме «Лестница». Когда режиссер Сахаров узнал, что я играю на скрипке, решил это использовать. Сняли сцену, но при монтаже осталось только то, как я открываю футляр со скрипкой. Иногда играю на фортепиано — под настроение, но очень долго не могла подходить к инструменту после того, как мамы не стало, — ведь она меня приучала к музыке, и это был ее инструмент.
— Странно, что вы, человек с музыкальным образованием, абсолютным слухом, оказались в Щепкинском училище, а не в школе Вахтанговского театра — в «Щуке», которая славится своей особой музыкальностью.
— Это спорный вопрос. Но тут опять же судьба: я поступала, как все абитуриенты, во все театральные вузы, и меня везде брали. К тому же 1978 год был годом звездных худруков курсов: в школе-студии МХАТ набирал Олег Ефремов, в Щепкинском — Михаил Царев, во ВГИКе — Сергей Герасимов с Тамарой Макаровой, в «Щуке» уже не помню кто, но кто-то именитый. Я прошла везде, но по правилам того времени надо было сдавать подлинники документов, и первым у меня аттестат попросили в «Щепке». Тогда я подумала, что, раз попросили, значит, меня берут. Мне вообще там очень понравилась обстановка, я почувствовала что-то свое. И еще вот что, наверное, сыграло роль: проходя по коридору, я услышала, как из одного кабинета, где была открыта дверь, кто-то музицировал на фортепиано и пел. Это был второй курс, на котором учился Олег Меньшиков. Вот тогда мы с ним встретились, он же очень музыкальный человек — играл на скрипке, фортепиано. Так что я не стала испытывать судьбу и осталась в Щепкинском училище.
И надо признаться, что престижно было поступить на курс к Цареву — огромный был конкурс. Но, честно сказать, мы Михаила Ивановича редко видели, зато у нас на курсе были лучшие педагоги — Римма Гавриловна Солнцева, Леонид Ефимович Хейфец. Это та школа, которой я пользуюсь до сих пор.
Игорь Ильинский совершенно не видел, а только слышал меня, и по голосу взял
— Светлана, вам сразу сказали в училище, что ваше амплуа — героиня? И вам не надо быть смешной, характерной?
— В то время строго придерживались амплуа, и я заканчивала училище как лирическая героиня. Но уже в процессе работы играла и характерные роли, и в комедиях участвовала. Хотя фактура, конечно, имеет значение. Это сейчас предлагают стирать границы амплуа, но против природы не попрешь: герой должен быть героем, героиня — героиней. Театр — это не радиоспектакль, зритель должен видеть, а не только слышать.
— А старух вам доводилось играть? Вот великая старуха Малого театра Татьяна Петровна Панкова мне рассказывала, что ее, еще студенткой, определили в старухи.
— Нет, не играла. А вот Татьяне Петровне ее данные это позволяли. Мы, когда были молодые, часто спрашивали ее: «Татьяна Петровна, вы вращаетесь в кругу музыкантов (у нее муж был дирижер), элита, великие, и вы рассказывали, как после концертов Рихтер, Ростропович приходили к вам в дом. Как хозяйка, чем вы их угощали?» И она торжественно так объясняла, делая яркие ударения в словах: «Я отварю макарОны, открою бАаночку кИлек, а там — однА к одной, однА к одной». Татьяна Александровна Еремеева, жена Игоря Ильинского, Царев, сам Ильинский — мы у них учились, пытались понять, как вести себя в театре, что хорошо, что плохо.
Ильинский был гений, абсолютно. Я застала его в таком возрасте, когда он неважно себя чувствовал, слеп, и слепота прогрессировала очень быстро. В театре это не очень-то афишировалось, знал только определенный круг людей, но я в него в силу возраста не входила. И вот он ставит спектакль «На всякого мудреца довольно простоты». Сам играл роль Крутицкого, а из молодых выбирал артистку на роль Машеньки. Поскольку он нас совсем не знал, для него в театре устроили кастинг. Игорь Владимирович со вторым режиссером сидел в зале, просил претенденток почитать текст пьесы. Меня он попросил повторить за ним одну фразу, а поскольку у меня абсолютный слух, я все в точности повторила, и он сказал ассистентке: «Я ее беру». А у меня спросил: «Как вас зовут?» И я такая счастливая подумала: «Он меня увидел! Он меня взял!» И не понимала, что Игорь Владимирович меня совершенно не видел, а только слышал, и по голосу взял.
Потом мы с ним играли в этом спектакле, и он, выходя на сцену, совершал буквально человеческий подвиг. Конечно, для слепого артиста делали какие-то приспособления на сцене, в кулисах стоял человек с фонариком, по которому Игорь Владимирович ориентировался. Но играл он так бесподобно, что никому в голову не приходило подумать, будто артист слепой, едва видит очертания. Но играл до последнего дня. Когда я в институте изучала историю русского театра, для меня Мейерхольд был далеким человеком. Но рядом со мной на сцене стоял артист Ильинский, который, оказывается, работал с Мейерхольдом и это было не так все далеко — через рукопожатие, как говорится.
— Легко ли играть роли после великих?
— А знаете, кто благословил меня на роль Раневской? Жена Ильинского — Татьяна Александровна Еремеева, он на нее «Вишневый сад» ставил. Сам играл Фирса. Узнав, что я назначена на роль Раневской, Татьяна Александровна сказала: «Светочка, я очень рада. Многие артистки об этой роли мечтают, но не каждой удается быть в числе избранных». У меня — мурашки по коже. «В этой роли, — сказала она мне, — очень важно любить». Я так и играю: если бы Раневская не любила этого сомнительного человека, обобравшего ее в Париже, ей бы двигала не любовь. Недаром же она — Любовь Андреевна.
Я много раз была в любовных треугольниках
— Ваши героини в театре — Раневская, Маша из «Живого трупа», Елена Андреевна из «Дяди Вани» — по-разному любят. Поговорим о качестве любви. На сцене.
— У меня любовь в спектаклях — через поступки, и я думаю, что героиня делает, что говорит и как. У Маши в одном любовь проявляется, у Елены Андреевны — совсем другое проявление.
— Столько раз, играя любовь, артистка в жизни пользуется наработанными приемами?
— У меня это не срабатывало никогда, и я никогда актерский опыт не переносила на мужчин.
— Об этом даже не одно произведение написано в мировой литературе: монологи из пьес становились жизненными признаниями, слезы раскаяния и прочие приемы.
— Я не умею использовать актерские наработки в жизни. Жизнь — это жизнь, а сцена — это сцена. Вся моя актерская история связана с тем, что у меня на сцене было много драматических, лирических моментов. Я много раз была в любовных треугольниках, столько на сцене слышала комплиментов, то есть не мне, а моей героине. А сколько признаний в любви — пылких, страстных, сколько поступков совершалось из-за меня, и я тоже затрачивалась на это. Так что в жизни у меня на это же просто не хватало сил. У меня был период, когда я была буквально одержима театром — хотелось быть всегда на сцене, интересно было в этом вариться… Но повторять все это в жизни? Строить взаимоотношения? Нет уж.
— С другой стороны, надо же как-то выстраивать отношения. Женщинам других профессий сложнее, чем актрисам, которым в помощь вся мировая драматургия.
— Надо, но на жизнь уходило меньше сил. Я просто уставала.
— Получается, что профессия переехала вам личную жизнь?
— Не то, чтобы переехала, — мне даже грех жаловаться, но по яркости того, что было на сцене, в жизни все выглядело несравнимо бледнее.
— Любовь, любовный опыт какой из ваших героинь вам хотелось повторить?
— Ту любовь, которая была у моих прабабушки с прадедушкой.
— Вы не путаете ничего? Именно прабабушки?
— Именно прабабушки. В нашей семье все очень интересно: моя прабабушка родилась в 1900 году, и уже в 18 лет родила мою бабушку. А та, в свою очередь, — мою маму в 17. То есть они были молодыми, и я их очень хорошо помню. Причем у прабабушки очень интересная биография: она аристократка, в Сочи занималась в литературном кружке Николая Островского, героя романа «Как закалялась сталь», а прадедушка из простых, с Украины, по фамилии Соленый. У них завязались отношения, он стал за ней ухаживать, но не хотел обнаружить перед ней свое простое происхождение и представился ей Гавриилом Дмитриевичем Сальцигером. И когда они решили расписаться, тут-то и выяснилась его подлинная фамилия — она упала в обморок, причем конкретно. Но тем не менее они прожили более 50 лет, ни дня не могли прожить друг без друга, дышали одним воздухом.
Прабабушка прошла с ним всю Гражданскую, проехала по всем военным городкам. Она ждала ребенка, и как-то раз прадед, он был командиром отряда красноармейцев, оставил ее в селе, в одной избе, сам же поехала дальше на военные действия. А в село вошли белые, и прабабушку кто-то из местных выдал, мол, она жена красного командира. Слава богу, что ее не убили, а только высекли. И это белогвардейцы, за которых она, как за свое бывшее сословие, очень переживала. Все-таки родила она в срок, но всю жизнь у нее были больные легкие, потому что отбитые. Я видела, как они общаются, как разговаривают друг с другом, как любят, жалеют друг друга. Они, а не какие-то там литературные герои, для меня пример. «Вот бы мне встретить человека, похожего на моего прадедушку, и чтобы он так же относился ко мне, как к прабабушке», — думала я, глядя на них.
Никогда не использовала служебное положение — ни мужа, ни родных, ни друзей
— Журналист, которого вы встретили на фестивале молодежи и студентов, отвечал этим критериям?
— В чем-то был похож на прадеда, может быть, это меня и привлекло в нем. Но жизнь есть жизнь. Мы прожили лет семь. То сходились, то расходились, то вместе, то не вместе были.
— Почему вы больше не вышли замуж после расставания с Павлом Гусевым? Вы однолюб, храните верность?
— Я бы не ставила вопрос про верность на всю жизнь — так складывалось. И потом я считала, что у нашей дочери Кати должен быть один папа, и не нужно никаких других вариантов.
— Вы дружите с семьей экс-супруга? Я знаю такие семьи, и не только актерские, где мужья и жены, а также их дети дружат между собой.
— Эту Санту-Барбару я не воспринимаю совсем. Общаюсь с Пашей, Катя общается с отцом, а вот семьи, дружба с родственниками жены — это не про меня.
— Почему, будучи женой главного редактора популярнейшей газеты, вы не пользовались этим медиаресурсом? Для актрисы очень важны продвижение и поддержка со стороны.
— Всю жизнь мне задают этот вопрос. Понимаете, я, как мои родители и родные, старалась быть самодостаточной. Я, как и они, знала, что если рядом кто-то не считает нужным тебя продвигать, содействовать тебе, то просить об этом неловко и даже неприлично. И, как мне кажется, это мое качество муж всегда ценил.
— Это гордыня?
— Нет, просто мне неловко за себя просить. Может, я не совсем артистка по натуре. Никогда не использовала ничье служебное положение — ни мужа, ни родных, ни друзей. Так случилось. И когда мне говорили: «Ну ты же могла!» — «Нет, не могла». Если режиссер не видит жену в роли, зачем ее снимать и почему его в этом упрекают? И у меня с Павлом так же.
— Ваша общая дочь с Павлом Гусевым — Екатерина — начинает снимать кино как режиссер. Она предлагала вам попробовать силы?
— Когда я ей что-то подобное говорю, она отвечает: «А кто меня воспитал?» Она еще более скромная, чем я.
— Это трудный путь.
— Да, трудный. Но если в ней это заложено, невозможно себя изменить. Надо родиться таким человеком: я знаю артисток, которые прут как танки, ломают лед как ледоколы. Не знаю, завидовать им или… Но сама я так не умею и не хочу. За других попросить могу, но за себя — нет. К вопросу о пробивном характере: частенько в Интернете про себя читаю, что «Аманова мало снимается, что она артистка одной роли».
Сергей Соловьев выстроил мой шикарный проход через сцену, но при этом убрал монологи
— Речь идет о комедии Леонида Гайдая «Спортлото-82»? Успешная была роль, но почему-то дальше кинокарьера не двинулась. Почему?
— Когда я читаю такое, я всегда думаю: «А если бы у меня не было этой роли, а было бы 128 других в неизвестных фильмах, мне было бы лучше?» И нет у меня комплекса никакого — может быть, это не актерские качества? На самом деле прекрасно, что у меня случилась такая роль и что Гайдай выбрал меня, а не другую актрису. Меня знают по имени и фамилии, а это важно для актрисы. Что в этом плохого? Все мечтают об узнаваемости, популярности и меня до сих пор узнают, причем по голосу.
Как-то мы отдыхали в Греции, сидели в ресторане, а неподалеку гуляла русская компания. Причем я оказалась к ним спиной. Мы разговаривали, хохотали, и вдруг официант приносит нам бутылку шампанского: «Это вам от соседнего столика просили передать». Я поворачиваюсь, говорю: «Спасибо», а они: «Вы же Светлана Аманова, вы же снимались в «Спортлото». — «А как вы меня узнали?» — «По голосу, по смеху». Вот это популярность! Почему я должна по этому поводу расстраиваться? Мне очень даже приятно.
Конечно, наверное, я, как любят говорить актрисы, «могла бы сыграть и то и это, и весь мировой репертуар». Конечно, могла. Но роли, которые я имею, они — мои, и значит, они должны быть со мной. Сейчас у меня в Малом «Вишневый сад» (Раневская), «Восемь любящих женщин» (Габи), «Горе от ума» (Наталья Дмитриевна), «Молодость Людовика XIV» (Анна Австрийская). А с какими режиссерами в кино я работала! Гайдай, Шахназаров, Соловьев, Худяков, Сахаров, Мащенко — даже если я снялась по разу в картине у каждого из этих мастеров, для творческой биографии уже немало. А в театре у меня — Хейфец, Женовач, Шапиро. Сергей Соловьев сделал у нас в Малом потрясающего «Дядю Ваню».
— Это тот самый «Дядя Ваня», где среди актеров ходили настоящие борзые?
— Да, прекрасные русские борзые. Они были дрессированными, все команды выполняли точно. У артистов в разных местах лежали для них лакомства — печеньки, и их я должна была дать собаке, когда она ко мне подходила. Сергей Соловьев был большим мастером преподносить актрису публике: выстроил один мой шикарный проход через сцену в черном платье, но при этом убрал мои монологи. Я ему говорила: «Сергей Александрович, зачем же вы это сделали?» — «Зато какой проход я тебе устроил! Он стоит всех твоих монологов».
Я снималась в сериалах «Простые истины», «Спас под березами», «Серафима прекрасная». Самым долгоиграющим был сериал «Маргоша», где я играла маму главной героини. Там интересный сюжет и было что играть. А что играть в других сериалах, похожих друг на друга как близнецы? Просто мелькать, чтобы сказали: «А, она еще работает…» Ненужно, неинтересно. Для меня важнее осознавать, что я сыграла Лидию Ивановну в «Анне Карениной», чем тетю Маню у режиссера Тютькина в бездарном сериале.
— Серьезный вопрос для любой актрисы: вы представляете свое будущее? Когда придет время из красивых героинь переходить на роли бабушек и прабабушек других героинь? А если вообще не будет ролей, и что тогда станете делать?
— Я буду жить. Мне есть чем заниматься. Путешествовать, например, если будет возможность, общаться с друзьями. Жизнь не сводится к подсчету сыгранных ролей: это важно в начале пути — наиграться, насниматься… А потом важно, что играешь и с кем, какая компания, кто режиссер. Жизнь вокруг намного многообразнее и интереснее профессии.
Для меня значимым моментом в жизни является то, что я стояла в Дрезденской галерее перед картиной «Мадонна с младенцем» или в Амстердаме перед картиной «Ночной дозор». Играла на сцене Версальского королевского театра, а гримерка, где я сидела, принадлежала Саре Бернар. Туда мы возили «Дядю Ваню» Соловьева. Я ела в марсельском порту настоящий буабез и до сих пор помню его вкус. И на гастролях в Иркутске, куда мы возили спектакль «Волки и овцы», у меня состоялась встреча с Валентином Распутиным. Для меня это было очень важно. Почему? Потому что при поступлении в театральное училище я читала именно его рассказ «Ия». И мне всегда хотелось с ним пересечься, сказать большое спасибо за то, что его рассказ принес мне удачу. Или я всегда любила французские фильмы с участием Луи де Фюнеса, и, когда пришла в Малый и узнала, что Владимир Кенигсон дублирует Фюнеса, я не могла поверить своему счастью, что могу с ним стоять рядом, что даже могу вместе с ним играть. Это намного интереснее, чем думать: сыграла я роли или не сыграла, и сколько их было? Вот что меня греет и впечатляет.
